В контексте трансформации современной системы международных отношений и усиления роли стран региона возрастает удельный вес национальных интересов и вопросов безопасности в процессе принятия решений по тем или иным аспектам, связанным с урегулированием региональных конфликтов. Это усложняет ход согласования соответствующих шагов, «перегружает» процесс дополнительными элементами, зачастую не имеющими отношение к существу рассматриваемых вопросов. Причем данная закономерность может быть преломлена к фактически любому аспекту конфликта, пронизывая все слои урегулирования – от стратегического до оперативно-тактического.
В качестве примера можно привести ситуацию вокруг лагеря внутренне перемещенных лиц (ВПЛ) Рукбан на сирийско-иорданской границе, вокруг которого сплелись противоречия как минимум пяти игроков – России, США, Ирана, Иордании и Израиля.
Так, тревогу с связи с положением ВПЛ в Рукбане заместитель генсекретаря ООН по гуманитарным вопросам С.О’Брайен выражал еще в 2016 г., выступая в ходе брифинга в Совете Безопасности ООН. Чиновник посетовал на сложное, близкое к катастрофическому, положение 70 тыс. человек, половина из которых – дети[i] [1]. В то время вопрос Рукбана не был конфронтационным, а потому оставался в числе многочисленных приоритетов гуманитарного доступа для ООН, не привлекая к себе особого внимания.
Однако к осени 2017 г. ситуация в районе сирийско-иорданской границы изменилась. На юге Сирии действовала зона деэскалации, учрежденная летом того же года в соответствии с договоренностями России, США и Иордании. Рукбан же оказался на подконтрольной США территории т.н. 55-километровой зоны деконфликтинга, где располагалась американская военная база и инфраструктура и где проходили подготовку с помощью американских инструкторов боевики группировки «Джейш Магавир ас-Саура» и других оппозиционных групп.
Это незамедлительно привело к политизации данного частного гуманитарного вопроса, оказавшегося на перекрестке разнонаправленных интересов нескольких игроков.
Иордания заняла по Рукбану крайне жесткую позицию, отвергнув требование ООН о доставке туда гумпомощи в рамках трансграничного гуманитарного механизма (учрежденного резолюцией СБ ООН 2265). Амман ссылался при этом на угрозы национальной безопасности: в лагере Рукбан, по информации иорданской разведки, действовали боевики «Исламского государства» (ИГ, запрещено в России) и аффилированные ячейки, через лагерь осуществлялась контрабанда оружия и наркотиков. Убийство в 2016 г. нескольких иорданских пограничников экстремистами из Рукбана осталось в памяти иорданцев. В Аммане были уверены, что доля мирных жителей по сравнению с представителями радикальных вооруженных группировок в Рукбане невелика, и в случае выполнения требования ООН и открытия границы для завоза гумгрузов и регистрации ВПЛ, на территорию королевства проникнут террористические элементы. А потому твердо стояли на недопустимости задействования трансграничного гуманитарного механизма ООН.
США, осознавая свою часть ответственности за положение в Рукбане, находившемся в подконтрольной Вашингтону 55-километровой зоне в Эт-Танфе, предпочитали работать с Иорданией по доставке туда гумпомощи с помощью трансграничного механизма. Вашингтон знал о присутствии в Рукбане радикальных элементов, а также о том, что лагерь задействовался для переброски оружия. Так, в начале октября 2017 г. в ходе встречи в формате Россия-США-Иордания на площадке Амманского мониторингового центра по южной зоне деэскалации иорданцы сообщили о том, что Рукбан использовался для продажи оружия боевикам ИГ в Дейр-эз-Зоре. США в этом связи не были заинтересованы в обеспечении безопасности гуманитарного конвоя ООН под свою ответственность в случае, если бы он пошел из дамасского гуманитарного «хаба». В Вашингтоне понимали, что вероятность провокации велика, а негативный сценарий повлечет за собой вынос в публичное пространство вопроса о способности США контролировать периметр Эт-Танфа, а также критику Вашингтона за то, что он допустил присутствие радикальных элементов в данной зоне.
Россия со своей стороны «капитализировала» проблему Рукбана сразу для достижения как минимум трех целей.
Во-первых, Москва использовала жесткую позицию Иордании по задействованию трансграничного гуманитарного механизма для критики последнего и последовательного свертывания практики по доставке содействия через границы. В России были недовольны отсутствием транспарентности на всех этапах трансграничных операций: было сложно, если вообще возможно, отследить куда, кому и сколько пошло гумпомощи. Многочисленные НПО, занятые в соответствующих операциях, были в большинстве своем враждебно настроены в отношении сирийских властей и финансировались антиасадовским лагерем. В этих условиях, не критикуя напрямую Иорданию (дабы не навредить положительно развивавшимся двусторонним отношениям), Россия использовала позицию Аммана для подрыва практики трансграничных гумопераций[ii] [2]. В преддверие приближения срока очередного продления созданного резолюцией СБ ООН 2165 гуманитарного механизма ООН (декабрь 2017 г.) это болезненно воспринималось западными донорами и курируемыми ими организациями. Более того, Москва использовала эту ситуацию для давления на Запад, увязывавший выделение средств на восстановление разрушенной инфраструктуры САР с прогрессом в области «политперехода» в Сирии (читай – ухода Б.Асада). Россия давала понять, что такое циничное отношение к вопросам реконструкции может стоить Западу закрытия практики трансграничных гумопераций, позволявших доставлять помощь на неподконтрольные Дамаску территории, где хозяйничали боевики.
Во-вторых, Москва использовала проблему Рукбана для побуждения США к уходу из Эт-Танфа. В Министерстве обороны России полагали, что достигнутый летом-осенью 2017 г. прогресс в борьбе с ИГ делал необоснованным дальнейшее присутствие американцев в этом района (Эт-Танф перешел от ИГ к оппозиционной Новой сирийской армией в марте 2016г.; с мая 2016 г. там стали появляться американские инструкторы; в феврале 2017 г. было официально провозглашено создание базы США; с июля 2017 г. американцы навязали 55-километровую зону якобы для борьбы с ИГ в этом районе). Уже в сентябре 2017 г. начальник Генштаба ВС России В.В.Герасимов в нажимной форме доводил до председателя Объединенного комитета начальников штабов США Дж.Данфорда российскую позицию о том, что далее «охранять пустыню» американцы не могут: в Эт-Танфе они находятся незаконно, а ИГ в районе нет. Именно с этой точки зрения следует, например, расценивать заявление официального представителя Минобороны России И.Е.Конашенкова в октябре 2017 г. о том, что «сирийский лагерь беженцев «Рукбан» служит «живым щитом» для базы США Эт-Танф»[iii] [3]. Формально оснований для такой постановки вопроса не было – если уж кто и блокировал доставку гумпомощи в Рукбан, то это была Иордания. Однако военно-политический посыл России был ясен: США должны уйти из Эт-Танфа.
В-третьих, Москва надеялась в будущем использовать ситуацию вокруг Рукбана для решения проблемы Восточного Каламуна, который был захвачен боевиками Сирийской свободной армии (действовала там и «Джебхат ан-Нусра» и сторонники ИГ). Эта территория, расположенная к северо-западу от Дамаска, была богата месторождениями фосфатов. Там находились склады с вооружениями и боеприпасами, ранее принадлежавшие правительству САР. Российские военные вели с представителями этих отрядов вооруженной оппозиции переговоры для обеспечения деэскалации «на земле». Результатом стали договоренности об установлении в этом районе т.н. режима деконфликтации (формально он не являлся частью астанинского процесса и учрежденных в его рамках зон деэскалации и подразумевал как бы «усиленный» РПБД). В качестве одной из «разменных монет» за соблюдение боевиками режима прекращения боевых действий (РПБД) в Минобороны России рассматривали возвращение в Восточный Каламун семей из Рукбана (большинство находившихся в лагере гражданских лиц были женами и детьми боевиков из Восточного Каламуна).
Иран, внешне занимавший по этому вопросу отстраненную позицию, на деле был стороной, чьи национальные интересы напрямую зависели от ситуации на юге Сирии. Уход американцев из Эт-Танфа облегчал Тегерану задачу укрепления т.н. «шиитской оси», которая должна была протянуться из Ирана через Ирак и Сирию в Ливан и на пути которой и стояла американская база. А потому Тегеран – по соображениям, продиктованным иранскими национальными интересами, поддерживала позицию России в пользу необходимости сворачивания американского присутствия в Эт-Танфе.
В свою очередь, Израиль предсказуемо ратовал за как можно более массированное американское присутствие на юге Сирии, что соответствовало его приоритетам в области безопасности. Израиль мог бы согласиться на уход США из Эт-Танфа только в случае, если бы получил от России (и – через Москву – правительства Сирии) гарантии того, что это не повлечет за собой восполнение «вакуума» проиранскими шиитскими силами.
Рукбан – один из примеров того, как ситуация, имеющая сугубо локальное значение, в современных условиях может, как лакмусовая бумажка, отразить палитру переплетающихся интересов и озабоченностей различных игроков – причем как мировых, так и региональных.
Если для России и США применительно к ситуации в Рукбане речь шла о геополитических категориях (эффективность борьбы с терроризмом, укрепление/ослабление потенциала режима Б.Асада, расширение влияния на важных военно-политическо-логистических узлах и участках), то Иран рассматривал Рукбан как звено в длинной цепочке, формирующей региональный проект Тегерана (т.н. «шиитская ось» из Ирана через Ирак и Сирию в Ливан, на пути которого стоял лагерь). Иордания же и Израиль смотрели на проблему Рукбана и юг Сирии в целом в первую очередь с точки зрения императива обеспечения собственной безопасности (трансграничные угрозы/опасное приближения проиранских сил к Голанским высотам, соответственно), в меньше степени касаясь геополитических аспектов.
Таким образом, локальная проблема Рукбана приоткрыла многочисленные прослойки «слоеного пирога», состоящего из нагроможденных друг на друга и взаимопропитывающих интересов, варьирующихся от сугубо узконациональных до масштабных военно-политических, однако встроенных в единую систему и подчиняющихся общей логике.
Ситуация вокруг Рукбана подтвердила, что решение фактически любого аспекта региональных кризисов (в данном случае сирийского) – будь то гуманитарный, политический или военно-политический – будет проистекать из тенденций, обусловленных процессом трансформации современной системы международных отношений в сторону усиления роли стран региона. Однако переоценивать эту роль не следует. Заполнение «вакуума», оставшегося в наследие от однополярности и плюралистической однополярности (концепция «плюралистической однополярности» (А.Д. Богатуров, А.Д. Воскресенский), согласно которой «источником направляющих импульсов в мировой политике оказываются не единолично США, а Соединённые Штаты в плотном окружении стран «семёрки», сквозь призмы и фильтры которой преломляются, становясь более умеренными собственно американские национальные устремления») , за счет стран региона может привести к существенному превышению «полезной нормы» их вовлечения в процесс решения кризисов. Это дестабилизирует мировую систему, сделает ее менее управляемой, привнесет в нее еще больше иррационального компонента.
В целом, по мнению автора, несмотря на деградацию отношений между Россией и США, произошедшую при Б.Обаме и продолжавшуюся при Д.Трампе, для международной системы полезнее сохранить хотя бы внешний «каркас» российско-американского «дуализма» с тем, чтобы приобрести хотя бы минимальную устойчивость. Это утверждение можно оспорить, сославшись, например, на договоренности по созданию зон деэскалации в САР, которые изначально были достигнуты в мае 2017 г. без участия США, а также режим прекращения боевых действий в Сирии, установленный в конце декабря 2016 г. и оказавшийся более устойчивым, чем тот, который был установлен в соответствии с российско-американскими договоренностями от февраля 2016 г. Справедливость этого трудно отрицать. Вместе с тем, не стоит забывать, что Вашингтон все же подключился к астанинскому процессу применительно к южной зоне деэскалации, и именно последняя стала наиболее успешным примером: в отличие от Идлиба, Восточной Гуты и Хамы-Хомса, юг Сирии неизменно демонстрировал лучшие результаты с точки зрения соблюдения режима прекращения боевых действий. Причина – активное взаимодействие между оборонными и внешнеполитическими ведомствами России и США на ежедневной основе (работа Амманского мониторингового центра, телефонные переговоры министров иностранных дел и начальников Генеральных штабов). Достичь аналогичных результатов в трех других зонах было сложнее в связи с тем, что в соответствующих регионах был сконцентрирован серьезный объем национальных интересов как Турции, так и Ирана, что усложняло взаимодействие астанинской «тройки» и переводило его в категорию «сотрудничество-соперничество». В целом, очевидно, что, несмотря на противоречия между Москвой и Вашингтоном по ключевым аспектам сирийского «досье», на протяжении всего конфликта российско-американское взаимодействие имело «уравновешивающее» влияние на ход и логику урегулирования кризиса, помогало дисциплинировать страны региона, удерживать их в международно-правовых диалоговых параметрах, предотвращая резкую эскалацию ситуации и распад политического процесса.
[i] [4]USG/ERC O’Brien’s statement to the Security Council: Syria: «This cruel conflict continues to tear families apart and inflicts brutal suffering on the innocent». 23 June, 2016 // http://www.unocha.org/country/top-stories/all-stories/syria-cruel-conflict-continues-tear-families-apart-and-inflicts-brutal-suffe
[ii] [5] Выступление и ответное слово Постоянного представителя Российской Федерации при ООН В.А.Небензи на заседании Совета Безопасности ООН по Сирии. 27 сентября 2017 г. // http://russiaun.ru/ru/news/sc_2709
[iii] [6] Минобороны: сирийский лагерь беженцев «Рукбан» служит «живым щитом» для базы США Эт-Танф. 6 окетября 2017 г. // https://russian.rt.com/world/news/436980-siriya-et-tanf-bezhency