Рассуждая о происходящих в Ливии событиях, некоторые эксперты часто сводят их к достаточно прозаичным вещам: «установлению контроля над ливийской нефтью», «пресной водой», к, уже набившей оскомину, «борьбе с терроризмом», или создают замысловатые конструкции геополитических проекций, как в случае, например, с российским присутствием, которое отождествляется, иногда, как совокупность всего вышеперечисленного, плюс, изощренное многоуровневое парирование политики США, внесение раскола в НАТО, и очень сложная игра с Турцией, которой мы противостоим вот таким образом: создаем проблемы в Ливии, чтобы она нам не мешала в Сирии. Причем, так ловко, что платят за это ОАЭ. Согласимся, да, порой внешнеполитическая активность РФ сильно напоминает подобные сценарии, но, в реальности ничего подобного нет. Что же касается таких оценок и выводов их авторов, то они есть, видимо, плоды образования, практикуемого на протяжении последних десяти-двадцати лет в школах современной политологии, со всеми вытекающими последствиями.
Мы уже обращались к теме интересов, преследуемых в Ливии «игроками на земле и на море», Турцией и Италией, давали разностороннюю характеристику собственно, внутри ливийского конфликта, пытались сформулировать цели, преследуемые в Ливии организациями, отождествляемыми с РФ, и теперь, на примере оценок экспертов итальянского института ISPI, обратимся к целям и задачам, которых стремятся добиться в Ливии два, на наш взгляд, основных бенефициара всей ливийской эпопеи, начиная с февраля 2011 года, два главных подстрекателя, заказчика и спонсора политического международного убийства Ливийской Джамахирии, реализованного в виде иностранной военной интервенции под эгидой НАТО, в лице Катара и ОАЭ.
Эти два государства непосредственно несут прямую ответственность за поддержание гражданской войны в Ливии в «горячей» стадии, их усилиями и с их подачи в ливийские события вмешались РФ и Египет, что резко подняло статус конфликта с вялотекущей междоусобицы, до регионального, грозящего войной, способной охватить сразу несколько стран.
На вопрос, что именно преследуют таким образом, Абу-Даби и Доха, и почему ареной их противостояния стала Ливия пытаются дать ответ эксперты ISPI, Камиль Лонс (Camille Lons), Наель Шама (Nael Shama) и Багат Корани (Bahgat Korany), представляющий Американский университет Каира (American University in Cairo).
Когда-то незначительная в формировании геополитики Южного и Восточного Средиземноморья, проекция влияния из зоны Персидского залива и конкуренция между тамошними осударствами стали центральной движущей силой политики Туниса, Египта, Ливии и Сирии после событийт.н. «арабской весны 2011 года». Политические беспорядки, охватившие эти государства, создали как угрозы, так и новые возможности для Катара, ОАЭ и Саудовской Аравии, богатых и амбициозных государств Аравийского полуострова. Их участие, которое объединяло экономическую помощь, политическую поддержку и, иногда, военную помощь, было построено вокруг их представления о том, какова желаемая или приемлемая роль исламистских движений в арабской политике. С одной стороны, Катар поддерживает исламистские движения и, в частности, «Братья-мусульмане» как инструменты влияния и популярности, в то время как ОАЭ и Саудовская Аравия воспринимают их как угрозу безопасности и идеологическую угрозу их региональному влиянию и внутренней стабильности.
Это соперничество разворачивается на ближневосточных аренах, а Средиземное море — его ключевой театр. Страны Персидского залива все чаще считают Средиземноморье важнейшим стратегическим пространством. Море является продолжением морских коридоров, связывающих Европу с Красным морем и Индийским океаном, и, как таковое, имеет решающее значение для глобальных торговых и энергетических маршрутов. Морские интересы ОАЭ в Средиземном море за последнее десятилетие, когда эмиратский холдинг Dubai Ports World уже управляет портами на Кипре, во Франции, Алжире и приобретает испанского портового оператора, как нельзя лучше отражают эту мысль (добавим, что это далеко не все его приобретения – авт.). Получение влияния и рычагов в регионе, столь близком к европейским экономическим интересам и интересам безопасности, также дает странам Персидского залива возможность получить полезный политический капитал. Например, участие ОАЭ в событиях в Ливии позволило Абу-Даби углубить свои стратегические отношения с Францией.
События «арабской весны» в Южном Средиземноморье разожгли борьбу за влияние в этом регионе между Катаром и ОАЭ. В Ливии ОАЭ и Катар поддержали войну против М.Каддафи в 2011 году, но через конкурирующие ливийские сети и движения. После падения режима М.Каддафи гражданская война открыла пространство для конкурирующего внешнего влияния: Катар поддержал, признанное ООН правительство в Триполи и связанных с ним ополченцев, в то время как ОАЭ поддержали командующего Ливийской национальной армией (ЛНА) Халифу Хафтара, и сплотившихся вокруг него вчерашних «революционеров» из Киренаики.
Та же самая конкуренция разыгралась между ними в Египте, во время и после событий 2011 года. Катар тогда поддержал президентство Мухаммеда Мурси, в котором доминировали «Братья-мусульмане» и которое было свергнуто во время переворота 2013 года, поощряемого Саудовской Аравией и ОАЭ. С тех пор Катар утратил значительное влияние в Египте, несмотря на всю мощь своих СМИ и охват ими египетской аудитории и укрытие изгнанников из числа «Братьев-мусульман». Его торговля с Египтом резко упала, в то время как торговля Египта с ОАЭ в период между 2010 и 2018 годами выросла почти в 5 раз. В то же время политическая и экономическая зависимость Египта от ОАЭ и Саудовской Аравии не является абсолютной: хотя Египет и поддержал блокаду Саудовской Аравией и ОАЭ Катара, но необходимость сохранения важных экономических связей сыграла свою роль — Катар имел инвестиции в Египет на сумму 1,105 млрд долларов в 2017 году и 250 000 египтян работают в Катаре. Необходимость сотрудничать с Дохой вынуждает Каир поддерживать с ней прагматичные отношения. Здесь, по нашему мнению, не лишне иметь ввиду поправку в виде этих самых отношений Катара с Египтом, при рассуждении о реальности египетского вторжения в Ливию для поддержки ЛНА.
В Тунисе победа в 2011 году возглавляемой движением «Ан-Нахда» коалиции позволила Катару расширить свое влияние в стране за счет ОАЭ. Но после того, как в 2015 году к власти пришли более светские представители партии «Призыв Туниса», ОАЭ возобновили политические отношения со страной, надеясь ослабить влияние Катара и добиться признания Тунисом восточного правительства Ливии, выступающего за Х.Хафтара. Это, однако, не осуществилось, и Тунис находится в поиске тщательного баланса между Дохой и Абу-Даби.
Конкуренция между Катаром и ОАЭ имеет широкие и длительные последствия. Спор, который начался всерьез в 2017 году, когда Саудовская Аравия, ОАЭ, Бахрейн и Египет ввели жесткие санкции против Катара, вступает в свой четвертый год без каких-либо реальных признаков разрядки, гарантируя, что это соперничество будет формировать динамику в более широком формате и географическом охвате в ближайшем обозримом будущем.
Давление на Катар его соседями сильно ограничило способность Дохи оказывать влияние на домашний регион. В ответ Доха углубила партнерские отношения с Турцией, основным конкурентом ОАЭ, которая разделяет ее исламистские наклонности. После ссоры с ССАГПЗ Анкара усилила свою риторическую и политическую поддержку Дохе и развернула войска в Катаре. Взамен Доха оказала Анкаре финансовую помощь, прежде всего для укрепления турецкой валюты. Сегодня и Саудовская Аравия, и ОАЭ рассматривают Турцию с ее военной и экономической мощью и региональными амбициями, как своего основного конкурента не только в Средиземноморье, но и во всем регионе, в том числе в Сирии и в Красном море.
Ливия в настоящее время стала основной горячей точкой этого соперничества. ОАЭ при поддержке Египта оказали Халифе Хафтару военную поддержку и финансовую помощь. И наоборот, Турция и Катар, поддержали ливийское правительство в Триполи.
Это помогло силам, связанным с ПНС, начать контрнаступление и отбросить силы Хафтара, практически, на исходные позиции.
Борьба за Ливию является продолжением соперничества между ними во всем Восточном Средиземноморье. В ноябре 2019 года Турция подписала соглашение с правительством национального согласия о разграничении новых морских границ, которые проходят через греческие территориальные воды. Эти односторонние шаги, которые нарушают международное право, частично направлены на противодействие проекту газопровода East Med, в котором участвуют Греция, Израиль и Кипр, при поддержке ОАЭ и Египта. Этот крупный проект энергетической инфраструктуры мог бы угрожать турецким и катарским энергетическим интересам, отодвигая их на второй план в отношении торговли газом с Европой.
Со своей стороны, ОАЭ также активизировали свою деятельность в регионе, увеличивая финансирование развертывания наемников в поддержку Хафтара, а также укрепляя свои связи с Кипром и Грецией, которые выступают против амбиций Турции в Средиземноморье. В июне 2020 года Египет пригрозил начать военную интервенцию в Ливии в случае наступления поддерживаемых Турцией ливийских сил под Сиртом. Это объявление было встречено заявлениями поддержки со стороны Абу-Даби.
Однако маловероятно, что Каир захочет ввязаться в большую войну против Турции и Катара. Фактически, неудачи и ослабление коалиции Хафтара могут заставить ОАЭ и Египет пересмотреть свою позицию. Несмотря на то, что Каир зависит от экономических связей с ОАЭ и с Саудовской Аравией и их политической поддержки, Еипет, по-прежнему, стремится сохранять стратегическую автономию в своем собственном регионе.
Пандемия COVID-19 добавляет к происходящему несколько уровней неопределенности. Экономические последствия кризиса могут иметь далеко идущие политические последствия, уменьшая экономические рычаги всех игроков и потенциально изменяя региональный баланс сил. Будущее проекта трубопровода East Med, осуществимость которого все чаще ставится под сомнение специалистами, также повлияет на состояние региона. Отказ от проекта укрепил бы позиции Турции, ослабив тем самым усилия ОАЭ по созданию антитурецко- антикатарского фронта в Средиземном море.
Ливийская история является лишь отражением тяжелого положения Восточного Средиземноморья и всего комплекса проблема региона БВСА: взаимосвязанности различных элементов нестабильности, как геополитических, так и внутренних. Так называемые «новые войны» множатся, а государства — этот классический фундамент международного порядка — сокращаются. В этом комплексе небезопасности, как правило, доминирует то, что Томас Фридман из New York Times назвал в другом контексте «Черными слонами». В качестве метафоры «Черные слоны», сами по себе, являются комбинацией двух известных английских метафор: «слон в комнате», который обозначает основную или рискованную тему, которую мы предпочитаем не замечать или игнорировать; и «черные лебеди», что обозначает неожиданные происшествия. Мы используем эту двойную метафору, чтобы указать, что как прошедшая политика, так и новые события втягивают Восточное Средиземноморье в многоуровневые конфликты и представляют собой сложный комплекс проблем в сфере международной безопасности.
В 2014 году на регион Ближнего Востока и Северной Африки пришлось 15,7% глобальных конфликтов, что в три раза превышает его долю в населении мира, в 5,2%. С тех пор регион продолжает двигаться, но без изменения направления. Хотя геополитические межгосударственные конфликты продолжаются (например, арабо-израильские), сейчас они вытесняются внутригосударственными конфликтами, так называемыми «новыми войнами». В условиях чрезвычайной изменчивости и неопределенности большинство проблем, как правило, секьюритизируются, то есть воспринимаются как угрозы и добавляются к постоянно расширяющейся карте конфликтов.
Многие из этих внутригосударственных конфликтов — особенно структурно основных или «слонов в комнате» — уже существуют в течение нескольких лет. Например, прирост населения составляет в среднем около 2,4%. Однако, без эквивалентного роста ресурсов, их существующий дефицит усугубляется. Точно так же существующая модель урбанизации привела — под давлением миграции из сельской местности к росту неформальной экономики и трущоб. Эти структурные проблемы отражают как неправильное развитие, так и неправильное управление, о чем свидетельствует рост безработицы среди молодежи, который в значительной степени мотивировал «арабскую весну» 2011 года. Эти восстания были следствием, а не причиной этих аспектов неправильного развития и неправильного управления. Однако контекст после «арабской весны» привел к «новым войнам».
Средиземное море за прошедшее десятилетие стало горячей точкой всего происходящего на его берегах, принимая на себя ядовитую путаницу военизированных конфликтов, пограничных споров и энергетических соревнований. Если эти разногласия не будут сдержаны с помощью конструктивной дипломатии и жизнеспособных многосторонних соглашений, региональная нестабильность будет по-прежнему представлять угрозу для всех средиземноморских прибрежных государств.
Большинство стран региона еще не подписали двусторонние соглашения, определяющие их морские границы. Конвенция ООН по морскому праву 1982 года (UNCLOS) утверждает, что государство может осуществлять морской суверенитет в районе до 12 морских миль от своего побережья и создавать исключительную экономическую зону (ИЭЗ), где оно может претендовать на права рыболовства, добычу полезных ископаемых и бурение, на дополнительной территории в 200 миль. Однако в полузакрытых морях с множеством государств и перекрывающихся сфер влияния, таких как Средиземное море, где расстояние между многими соседними странами составляет менее 424 миль, требуется двустороннее соглашение, чтобы провести разделительную линию между экономической зоной каждой страны.
Обнаружение в последнее десятилетие огромных углеводородных богатств в регионе и усиление гражданского конфликта в Ливии изменили региональный статус-кво, возродив интерес к установлению окончательных морских границ между средиземноморскими государствами. Действительно, в ноябре прошлого года турецкое правительство подписало соглашение о морской границе с правительством национального согласия Ливии, которое определяет их ИЭЗ в Средиземноморье. Сделка, которую Египет, Греция и Кипр считали незаконной, создала морской коридор между двумя странами. Италия и Греция подписали аналогичное соглашение в июне, положив конец проблеме, которая находилась на рассмотрении в течение четырех десятилетий. Более того, Греция и Египет договорились возобновить переговоры о демаркации морских границ между двумя странами.
Основной предмет раздора в правовом споре между Турцией, с одной стороны, и Грецией и Кипром, с другой, связан с правовым статусом островов в морском праве. Афины и Никосия подтверждают свою приверженность принципам UNCLOS в этом отношении. Тем не менее, из-за непосредственной близости ряда греческих островов (особенно Кастелоризо) к турецкому побережью Анкара, которая не подписала Конвенцию UNCLOS, утверждает, что острова не должны иметь такие же права на морские зоны, как и территория суши.
Безусловно, этот правовой спор является фасадом бессмысленности, в которой участвуют многочисленные стороны, движимые мощными экономическими и реальными политическими мотивами. В случае полного использования огромные запасы природного газа в Средиземном море могут перевести миллиарды долларов в казну стран региона. С этой целью средиземноморские субъекты пошли разными путями: Египет стремится стать центром природного газа в Восточном Средиземноморье; Греция, Кипр и Израиль планируют построить 1900-километровый подводный трубопровод, по которому израильский и кипрский газ будет транспортироваться в Европу через Грецию (проект был приостановлен из-за пандемии коронавируса и падения цен на нефть); Турция задействовала свои мощные силы в гражданской войне в Ливии. Между тем нефтяные конгломераты жаждут кусочка пирога, европейские государства хотят, чтобы их нынешняя зависимость от российского природного газа уменьшилась, а США пристально следят за развитием событий в регионе.
Чтобы еще больше усложнить ситуацию, процесс демаркации морских границ и трубопроводные соревнования происходят на фоне кипящих геополитических конфликтов, в частности, давнего кипрского вопроса и многолетнего арабо-израильского конфликта. Поток беженцев в последние годы из горячих точек региона, таких как Сирия и Ливия, к европейским берегам добавил дестабилизирующий элемент к и без того хрупкому равновесию. Неудивительно, что задержка с нахождением жизнеспособных политических решений этих затяжных споров привела к милитаризации региона. Это стало возможным благодаря огромным закупкам оружия (включая большое количество военно-морской техники), увеличению числа военных учений, более активному военному участию в Сирии и Ливии (главным образом, со стороны Турции), частым притеснениям гражданских и коммерческих судов военными кораблями и сезонной эскалации «пламенной риторики» среди чиновников средиземноморских государств. Опасно, что такие высокие уровни милитаризации, которые имеют место в рамках оспариваемых суверенитетов, неразмеченных морских границ и частично совпадающих лицензий, предоставленных нефтяным компаниям для работы в аналогичных зонах, создают ситуацию, которая сопряжена с риском морских военных и техногенных катастроф.
В более широком контексте геополитических и геоэкономических конфликтов, разыгрывающихся в регионе, Ливия является лишь частью большой головоломки переплетенных интересов, амбиций и проблем, но она важна, как их составная часть. Как бы несправедливо это ни звучало, в международной политике, закон обычно следует по стопам силовой политики, а не наоборот. Таким образом, изменение морских границ Средиземноморья, скорее всего, отразит баланс сил на местах, а не установит новый баланс. Если смотреть сквозь эту призму, то результат ливийского конфликта должен оказать прямое влияние на возможности и потенциал противоборствующих сторон в Средиземноморье. Вот именно поэтому, Катар и ОАЭ и участвуют в нем, самым активным образом, формируя тот самый, «причинный уровень». На нем легко убедиться, что геополитический интерес и его проекция на все остальное, имеет под собой всю ту же экономическую основу, как в частном случае, с Dubai Ports World. И с Qatar Gas, имеющим интерес в турецких нефтегазовых компаниях. При этом ни Катар, ни ОАЭ, не опускаются до таких материй, как «контроль над ливийской нефтью», или каким-то отдельным военным аэродромом. А что касается контроля над ливийской нефтью, то его никто не терял, и те, кто им обладал, так и обладают.