Как пишут авторы доклада, любое новое правительство в Сирии, скорее всего, разорвет связи и выведет российский персонал из страны в качестве наказания за поддержку Москвой режима Асада. Хотя отношения России с Сирией были менее важными, чем ее отношения с партнерами в других регионах, это давало ей потенциальные возможности для проецирования силы на Ближнем Востоке. Если бы режим Асада пал, Россия, скорее всего, потеряла бы эти активы. До конфликта Россия содержала небольшой военно-морской объект в Тартусе, который служил главным образом пунктом дозаправки; в то время, когда началась военная операция, объект был слишком мал для размещения крупных военных кораблей. В нем размещался небольшой контингент моряков и вспомогательного персонала. По мере того как война затягивалась и призывы к Асаду уйти становились все более настойчивым, Россия начала выделять именно геополитические моменты в качестве ключевых движущих сил политики западных и региональных государств, возглавляемых суннитами. В 2012 году российский министр иностранных дел Сергей Лавров заявил, что сирийский конфликт выявил процесс «переформатирования геополитической карты Ближнего Востока, где различные игроки пытаются закрепить свои собственные геополитические позиции». В частности, многие государства, поддерживающие оппозицию, «открыто говорят, что необходимо лишить Иран его ближайшего союзника». Так как противники Асада пытались использовать конфликт для изменения регионального баланса сил в их пользу, у Москвы был серьезный стимул вступить в игру, чтобы сохранить прежний статус-кво, что означало сохранение дружественный режим Ирана и России в Дамаске. Хотя в результате Россия оказалась в тактическом союзе с Ираном, она ясно дала понять, что не разделяет сектантскую повестку дня Тегерана и укрепила диалог с Саудовской Аравией и другими арабскими суннитскими государствами по сирийскому кризису. Брайан Ламперт ссылается на теорию перспектив, которая гласит, что «акторы более склонны к риску, когда они чувствуют, что проигрывают, и еще большему риску, когда они выигрывают», чтобы помочь объяснить решение России вмешаться в сирийский конфликт. Он утверждает, что В.Путин, как ревизионист, который был недоволен тем, как разворачивались события, хотел «вернуться к приемлемому статус-кво, которое сохраняет постоянного экономического партнера и арабского союзника». Путин находился в «ситуации потерь» и «был готов пойти на рискованные авантюры, чтобы улучшить свое положение». Крах режима Асада привел бы к серьезному снижению регионального влияния России. Однако, похоже, что только соображений в отношении регионального баланса сил было недостаточно, чтобы пойти на военную операцию в Сирии.
Фактор 3: Проблемы национального статуса
По мнению американских экспертов, укрепление статуса России как великой державы является центральной темой российской внешней политики. Москва хочет иметь право голоса по всем вопросам глобальной важности и хочет, чтобы ее воспринимали всерьез как действительно независимого игрока со своим собственным голосом. Практически это означает усиление центральной роли СБ ООН и системы ООН в целом, учитывая право вето России там. Это также означает создание международных организаций под руководством России или под ее сильным влиянием, таких как Шанхайская организация сотрудничества (ШОС), БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай и Южная Африка), Организация Договора о коллективной безопасности и Евразийский Экономический союз. Поддержание ядерного паритета с Соединенными Штатами является еще одним проявлением, как и способность проецировать мощь за пределы ближайших соседей России. Москва считает, что великие державы также должны сотрудничать с другими великими державами; Россия должна быть в состоянии работать с Соединенными Штатами, Европой, Китаем и другими государствами над общими проблемами. В 2015 году претензии России на этот статус находились под значительным напряжением. В связи с аннексией Россией Крыма и вторжением в Восточную Украину в 2014 году Соединенные Штаты и ЕС ввели дипломатические и экономические санкции против Москвы. Президент Обама выразился так: «изоляция» России нанесла удар в самое сердце ее статуса великой державы. В марте 2014 года Россия была исключена из «Группы восьми», группы промышленно развитых стран, что рассматривалось как символ глобального значения России и ее участия в принятии важных властных решений. В том же месяце НАТО приостановила деятельность Совета Россия-НАТО, консультативного органа, в котором Россия и союзники по НАТО разрабатывали совместные проекты и высказывали взаимные претензии. ЕС отменил свои саммиты на уровне президентов с Россией (с участием президента Европейского Комиссии, председателя Европейского Совета), которые проводились два раза в год. Соединенные Штаты распустили российско-американскую двустороннюю президентскую комиссию, в состав которой входило более десятка рабочих групп. Агентствам было поручено прекратить контакты с российскими коллегами, за исключением случаев крайней необходимости. Именно в этот период попыток западной дипломатической изоляции было принято решение о вмешательстве в Сирию. Одной из движущих сил этого решения было то, что Сирия увеличит влияние России на Запад и вернет Москву на ее законное место в международной системе. Москва не хотела, чтобы ее отношения с миром определялись исключительно украинским кризисом; она не согласилась бы на статус только региональной державы. Поэтому одним из мотивов для вмешательства был, как выразился один российский ученый: «использовать карту Сирии, чтобы заставить коллективный Запад вновь поговорить с Россией по вопросам безопасности, представляющим взаимный интерес». За день до начала российской военной операции в Сирии В.Путин предложил создание антитеррористической коалиции с Западом на Генеральной Ассамблее ООН, сравнивая ее с союзом времен Второй мировой войны между Советским Союз и Соединенные Штаты против нацистской Германии. По словам российского журналиста с хорошими связями, возникло ощущение, что «военное вторжение России на Ближний Восток означало, что ее нельзя игнорировать».
Фактор 4: Военный потенциал
По мнению американских экспертов, способность России провести операцию в Сирии застала многих наблюдателей врасплох. Многие сомневались в том, что Россия сможет провести экспедиционную бомбардировочную кампанию за пределами района, учитывая катастрофические результаты использования ее военно-воздушные сил во время войны в Грузии в 2008 году. Однако в последующие годы были проведены различные реформы для решения проблем, выявленных конфликтом в Грузии. Ко времени начала кампании в Сириип роизошли изменения в структуре персонала; усовершенствования командования и управления на фоне более широких достижений в области командования, управления, связи, вычислительной техники, разведки, наблюдения и разведки (C4ISR); улучшения возможностей российских воздушно-космических сил; и внедрения высокоточного ударного оружия. Как отмечают американские эксперты, в ходе военной кампании в Сирии российские войска продемонстрировали способность проводить сложные операции вдали от дома с минимальными потерями. Маловероятно, что Кремль принял бы решение вмешаться, если бы эти реформы и расширение возможностей не были реализованы. После войны с Грузией министр обороны России Анатолий Сердюков представил реформы нового облика, которые касались пяти основных вопросов:
- быстрое приведение подразделений в «постоянную готовность»;
- совершенствование управления и контроля;
- совершенствование подготовки кадров, военного образования и военной науки;
- внедрение современного, высокотехнологичного вооружения;
Российские военные в 1990-х и начале 2000–х годов в значительной степени полагались на обязательную воинскую повинность — наследие советской эпохи, создавшее силы, ориентированные на конфликты в стиле Второй мировой войны. Российские стратеги в 21 веке предвидели переход в современной войне к «быстро нарастающему кризису» в отличие от «медленно нарастающих конфликтов с массовой мобилизацией» 20 века; этот переход к современной войне потребует «гибкости и высококвалифицированного персонала для управления сложным оборудованием и выполнения сложные задачи». В рамках реформ «Новый взгляд» сроки службы призывников были сокращены с двух лет до одного. Последующая нехватка персонала потребовала увеличения числа контрактников для заполнения пробелов; к 2015 году численность контрактников впервые в российской истории превысила численность призывников. В Сирии не было развертывания призывников. Улучшенная подготовка пилотов тактической авиации также имела решающее значение для кампании. В 2008 году среднее время налета на одного пилота составляло от 10 до 30 часов в год; к концу 2011 года среднее значение возросло до 90 часов на одного пилота в год, а с 2012 года был установлен новый стандарт в 130 часов на одного пилота в год. Кроме того, российские военные прошли обучение и тестирование функций боевого обеспечения, которые были организованы в 2010 году в качестве единого управления материально-технического обеспечения, возглавляемого заместителем министра обороны. Хотя новые функции были в основном разработаны для повышения стратегической мобильности по всей России, они были легко адаптированы для целей операции в Сирии. Как утверждает Роджер Макдермотт, к тому времени, когда Россия запустила подготовку своей операции в Сирии она «преодолела традиционную зависимость от железнодорожной инфраструктуры, географически невозможную при ее вмешательстве в Сирию, и значительно расширила использование морских линий связи (SLOC) и воздушных линий связи (ALOC)». Без этих новых возможностей сомнительно, что российские военные могли бы успешно реализовать решение Кремля о вмешательстве. Центральное место в небрежной работе российских военных во время конфликта 2008 года с Грузией занимали устаревшие структуры командования и управления. Инциденты с дружественным огнем вызвали примерно половину потерь российской авиации. Эксперты утверждают, что, армия и ВВС «по сути тогда вели две отдельные войны» из-за отсутствия надлежащей координации между ними. Пилоты получили неверные разведданные, им не хватало подробной информации о грузинских средствах ПВО, а армия открывала огонь по самолетам, прежде чем попытаться их идентифицировать. В некоторых случаях командиры, как сообщается, прибегали к использованию мобильных телефонов — иногда даже не своих собственных — для отдачи приказов. На фоне более широкого пересмотра C4ISR реформы нового облика были направлены на преодоления чрезмерно бюрократической структуры управления и контроля для устранения этих недостатков. Эти усилия привели к укреплению командных отношений, реструктуризации российских военных округов, что позволило улучшить совместные операции, и к использованию технологических усовершенствований для повышения осведомленности о боевых пространствах. Кроме того, в 2014 году был запущен современный высокотехнологичный Центр управления национальной обороной, который обеспечивает ситуационную осведомленность в режиме реального времени в интересах всего российского межведомственного взаимодействия. К моменту прибытия российских войск в Сирию в их распоряжении был набор новых технологий, которые могли передавать тактическую, оперативную и стратегическую информацию в штаб-квартиру и из штаб-квартиры. Представляется маловероятным, что эта военная операция могла бы быть проведена без этих усовершенствований. Операции России в Сирии опирались на эффективные воздушно-космические силы (ВКС), которые в значительной степени выиграли от собственных усовершенствований C4ISR. Реформы «Нового облика» объединили разрозненные воздушные силы в ВКС, которые имели под своим командованием ВВС, ПРО, ПВО, средства для запуска спутников и группировка самих военных спутников. Значительное увеличение финансирования в государственном бюджете на 2010-2020 годы на программы вооружения привела к закупке высокотехнологичных многоцелевых истребителей и стратегических бомбардировщиков, а также новых средств ПВО и усовершенствованных космических средств (в частности, модернизированной группировки навигационных спутников). Приоритет был отдан многофункциональным истребителям: количество закупленных передовых самолетов увеличилось с одного в с 2008 до 101 в 2014 году и 89 в 2015 году. Большинство новых закупок произошло в преддверии вмешательства в Сирию, что значительно расширило возможности России по сравнению с тем, что она имела даже в 2012 году. Об улучшении возможностей свидетельствует небольшое количество потерь самолетов во время кампании. За два с половиной года с начала операций до начала 2018 года Россия потеряла 5 истребителей (кроме того, один транспортный самолет случайно разбился, а вертолеты пострадали больше: 11 были сбиты или разбились, а 2 попали в аварию). В отличие от этого, Россия потеряла 6 истребителей из-за грузинского огня, дружественного огня и несчастных случаев за пять дней российско-грузинской войны 2008 года. Если бы Россия потеряла свои первоначально развернутые самолеты с такой динамикой во время сирийской кампании, все 32 самолета были бы уничтожены примерно за один месяц. В Сирии регулярно применяется новое обычное высокоточное оружие. Военно-морской флот России запустил более 100 крылатых ракет по целям в Сирии с кораблей в Средиземном и Каспийском морях (примерно в 1000 км от театра военных действий). Хотя эти удары, возможно, и не были ключевым элементом сирийской кампании, они послужили доказательством российских возможностей нанесения точных ударов на большие расстояния.
Выводы
Стечение вышеизложенных факторов, как пишут авторы доклада, привело к решению России вмешаться в Сирию. Последствия складывающейся ситуации на местах представляли собой непосредственную движущую силу. Тенденции в гражданской войне в Сирии все больше сильно встревожили Москву в середине 2015 года. Кажется очевидным, что Кремль пришел к выводу, что дни Асада сочтены. Кроме того, Москва видела значительные негативные последствия для национальной безопасности России, которые могли бы возникнуть в результате насильственного отстранения Асада от власти повстанцами, поддерживаемыми Соединенными Штатами и их региональными союзниками, или другими вооруженными группировками, включая экстремистов (таких как ИГ). Учитывая большое количество русскоязычных экстремистов в Сирии и тесные связи между этими группами и теми, кто действует на российском Северном Кавказе, Москва увидела прямую внешнюю террористическую угрозу. Американские эксперты считают, что предотвращение насильственного ухода Асада соответствовало более широкой программе России по борьбе со сменой режима. Российские лица, принимающие решения, увидели в том, что они восприняли как политику США по вытеснению правительств, которые не выполняют их приказы, прямую угрозу безопасности их режима. Когда дипломатических усилий и военной помощи оказалось недостаточно, чтобы остановить такие предполагаемые усилия в Сирии, Москва обратилась к военному вмешательству. Важными факторами также были региональный баланс сил и проблемы национального статуса. Свержение Асада явно имело бы негативные последствия для регионального положения России: его режим был одним из немногих оставшихся близких партнеров Москвы в регионе и единственным, кто был готов разместить у себя российские военные и разведывательные объекты. Но, учитывая второстепенное значение Ближнего Востока во внешней политике России в то время, эта потеря влияния сама по себе вряд ли была важным фактором в принятии рискованного решения о вмешательстве. Вопросы национального статуса также учитываются в российском решении. Вмешательство в Сирию была инструментом для того, чтобы вырваться из западной попытки изолировать Россию после аннексии Крыма и вторжения в Восточную Украину. Вероятно, это рассматривалось как способ заставить Вашингтон и ключевых региональных игроков учитывать интересы Москвы в Сирии и создать основу для возвращения к тому, что российские элиты считают нормальным сотрудничеством великих держав в региональных кризисах. Стремление подтвердить статус великой державы явно было фактором в принятии Россией решений по Сирии, но были и другие способы решения проблем статуса. Наконец, изменение военного потенциала России стало ключевым фактором, способствующим вмешательству. Без реформ «Нового взгляда» эта военная операция для Москвы была бы практически невозможной. В данном случае, похоже, что последние три фактора — региональный баланс сил, проблемы национального статуса и военный потенциал — были наиболее важными общими факторами, но внешняя угроза была непосредственным триггером, который определил время принятия решения о вмешательстве.
Была ли Сирия одноразовым экспериментом?
Необычное стечение обстоятельств в случае с Сирией привело к военному вмешательству. Но нет ничего невозможного в том, чтобы представить, что такие обстоятельства могут быть воспроизведены в другой стране. Появление насильственного мятежа, который бросает вызов действующему правительству в регионе (например, в Иране), теоретически может представлять аналогичные угрозы терроризма и / или смены режима для России, изменить баланс сил таким образом, чтобы это противоречило интересам Москвы, и вызвать озабоченность статусом великой державы. А военные возможности, демонстрируемые в Сирии, можно развернуть несколько дальше, особенно с учетом новых российских военно-воздушных и военно-морских объектов в Сирии. Однако сегодня нет никаких признаков возникновения подобной ситуации ни в одном государстве региона. В глобальном масштабе Венесуэла может квалифицироваться таким образом, учитывая ситуацию на момент написания данного доклада, в которой поддерживаемая США оппозиция бросает вызов действующему президенту, поддерживаемому Россией. Но оппозиция там безоружна, а расположение вдали от России создает серьезные материально-технические проблемы для полноценного военного вмешательства. И нет никакой террористической угрозы для России, исходящей от венесуэльского кризиса. Еще одним специфическим аспектом сирийского досье является характер сирийского театра военных действий. Россия могла бы договориться о правах на пролет с Ираном и Ираком своих самолетов в Сирию, в отличие (например) от Косово в 1999 году, когда европейские государства отказали России в доступе в воздушное пространство, чтобы перебросить больше сил в Приштину для усиления небольшого контингента, который «бросился» в тамошний аэропорт. В Сирии были военные объекты, в том числе военно—морской объект и авиабаза, которые Россия могла бы использовать. У России были партнеры в режиме Асада и Иране и его доверенные лица, которые были готовы взять на себя львиную долю боевых действий на местах, что позволило Кремлю избежать значительных человеческих жертв. Москва обладала значительными знаниями о местности благодаря своим средствам радиотехнической разведки и имела относительно прочные отношения между военными и правительством. Среди государств за пределами постсоветской Евразии ни один театр военных действий не был столь относительно благоприятным для российского вмешательства, как Сирия. Короче говоря, военная операция, подобная сирийской, вряд ли повторится, за исключением экзогенного шока и при условии сохранения прежних моделей поведения России. Как мы видели за годы, прошедшие после вмешательства в Сирию, Москва развила потенциал для других видов вмешательств, помимо тех, которые оценивались в этом докладе, — например, с участием частных военных подрядчиков — и, похоже, неохотно расширяет участие своих вооруженных сил в классической форме, учитывая продолжающиеся операции в Сирии и Украине. Американские эксперты считают, что за пределами постсоветской Евразии армия США должна быть в основном обеспокоена гибридным участием России. Существует мало свидетельств того, что Сирия является началом серии боевых действий на Ближнем Востоке или в других отдаленных регионах. Однако Москва, похоже, все более охотно и настойчивее использует в рамках продвижения своих интересов такие инструменты, как военная помощь, частные военные подрядчики и оперативники разведки. Однако участие России в странах, где она использовала эти инструменты, не обязательно перерастет в значительное развертывание российских войск, не говоря уже о боевых миссиях. Другими словами, деятельность России, например, в Ливии или Центральноафриканской Республике может быть заметной с геополитической точки зрения, но она была весьма ограниченной по масштабам и, вероятно, останется таковой. Отчасти это связано с ограниченностью материально-технического обеспечения и возможностей российских военных. Но что еще более важно, ключевые факторы боевых действий России— в частности, восприятие неминуемой внешней угрозы и забота о поддержании благоприятного баланса сил в регионе и статуса великой державы — в значительной степени отсутствуют в этих странах.