Ежегодное выступление эмира Катара Тамима бен Хамада Аль Тани в Совете Шуры на прошлой неделе было долгожданным. Подобно посланию президента США Конгрессу о положении в стране, ежегодное вступительное слово эмира в Совете Шуры задает тон стратегии страны. В этом году оно было адресовано законодательному органу, который впервые был частично избран, а не полностью назначен. Это также было первое подобное обращение с момента окончания кризиса в Персидском заливе, в результате которого соседи Дохи пытались блокировать богатый газом эмират более трех лет и это всего за год до проведения Чемпионата мира по футболу в Катаре, самого ресурсоемкого национального мероприятия за последнее десятилетие. В выступлении эмира была изложена общая стратегия Катара на следующее десятилетие, поскольку Доха переосмысливает себя в условиях меняющегося внутреннего и регионального климата. Быстрое развитие развитие последних двух десятилетий превратило Катар в государство, которое часто формировало региональные события далеко за пределами того, что можно было бы ожидать для страны такого размера. В центре выступления эмира был вопрос мобилизации гражданского общества. После первых выборов в законодательные органы страны, на которых вновь проявились старые племенные границы, эмир подчеркнул социально-политическое единство, гражданские права и социальную ответственность всего катарского общества. Наиболее примечательной в этом контексте была ссылка в речи на трайбализм как на «болезнь», которой можно манипулировать, чтобы способствовать фанатизму, разделению и социальной поляризации. Это первый случай, когда Тамим бен Хамад позиционировал проблему таким образом, предположив, что путь Катара вперед должен строиться вокруг национальной, а не племенной идентичности. Это не случайно, поскольку приоритет постулата национализма вместо племенной идентичности сейчас является популярным в монархиях Персидского залива. В частности, с подачи наследного принца КСА Мухаммеда бен Сальмана именно идея национального единства становится сейчас наиболее превалирующим трендом в идеологии. Катарцы здесь неожиданно «запоздали». Политика идентичности, вспыхнувшая вокруг вопрос принадлежности и подданства в преддверии выборов, явно застала руководство Катара врасплох. Членам племени аль-мурра, которые не смогли проследить свою родословную в Катаре до 1930 года, заявили, что они не могут участвовать в выборах, что привело к многочисленным спекуляциям о том, что Катар проводит различие между подданными первого и второго сорта. Тем более, что эти выборы должны были помочь стране перейти от монархии, основанной на племенном принципе, к монархии, в которой подданные участвуют в политике, основанной на идее национального гражданского долга. Дискриминационный закон о выборах стал предметом жарких общественных дебатов. Разрешение людям голосовать только в тех местах, которые являются вотчинами их племен, чтобы обеспечить более равномерное представительство всех племен в Совете Шуры, еще больше усилило критику в адрес властей, которые усмотрели в этом как раз усиление трайбализма. Более сильное гражданское общество означает, что правительство теперь должно реагировать на общественное давление, чтобы исправлять ошибки, что эмир пообещал в своем выступлении. Он распорядился подготовить законодательные поправки для обеспечения более равного закона о подданстве Катара, подчеркнув при этом, что подданство сопряжено как с гражданскими правами, так и с обязанностями. Это очень походило на известное заявление бывшего президента США Джона Ф. Кеннеди: «Не спрашивайте, что ваша страна может сделать для вас — спросите, что вы можете сделать для своей страны». Поскольку Катар вступает в третье десятилетие 21 века, ожидается, что подданные должны будут стремиться служить не только своим личным интересам, но и более широким интересам семьи, соседей и нации в целом. В предстоящее десятилетие внутренняя стабильность и единство будут иметь решающее значение для Катара в достижении его главных стратегических целей как небольшого государства в сложных региональных условиях. Эмир, сознавая размеры, местоположение и богатство Катара, разработал «дорожную карту» внешней политики и политики безопасности Дохи, которая максимально использует различные рычаги мягкой силы, которыми она располагает. Если еще проще, то это деньги и пиар. Пропаганда диалога, посредничества и дипломатии в качестве альтернативы войне будет неотъемлемой частью региональной политики Катара, обеспечивая пути диалога, которые могут преодолеть идеологические и геостратегические пробелы. Опираясь на недавние дипломатические успехи Катара в Афганистане и Газе, Доха стремится стать незаменимым партнером для США и европейских союзников, не забывая при этом о своих собственных ограничениях. Как полагают британские эксперты, тон, заданный эмиром, говорит о том, что времена катарского авантюризма, примером которого является его вмешательство в события «арабской весны», прочно остались в прошлом. Многосторонность превосходит односторонность, в то время как активный и основанный на ценностях нейтралитет имеет приоритет над пристрастностью. То есть, четкая приверженность работе в рамках Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ), а также использованию опыта Катара во время кризиса в Персидском заливе, в ходе которого он занял свою собственную нишу в качестве регионального центра мягкой силы. Теперь Доха намерена пожинать плоды своей, возможно, самой успешной демонстрации мягкой силы на сегодняшний день.
От себя отметим, что если отбросить в сторону дипломатические термины, то речь (в редакции британских аналитиков) идет, по сути, о том, что Доха намерена отказаться от своей прежней политики по поддержке глобального движения «Братья-мусульмане» как движущей силы «арабской весны» и экспериментов по культивированию крайних националистических движений типа «Исламского государства» (ИГ, запрещено в России). Крах этого проекта и откат политического ислама в арабских странах победившей «демократии» (Тунис стал последним в этом списке), безусловно, заставит Доху пересмотреть свои инструменты распространения влияния в мусульманском мире, но это совершенно не означает, что катарцы уйдут в «тихую гавань» нейтралитета. Рискнем предположить, что поддержка политического ислама при этом не ослабнет, поскольку на сегодня, несмотря на все его нынешние откаты, это единственно эффективная политическая альтернатива авторитарным и военным режимам в мусульманских странах. Других просто там нет. Что касается мягкой силы, то наличие мощных информационных ресурсов и денег без опоры «на земле» смысла большого не имеет. И катарцы безусловно будут и дальше искать и лелеять такую опору в лице «Братьев-мусульман» (или реинкарнации ИГ) в арабских странах.