Новая иракская власть отличалась крайне националистическими взглядами. Иракский лидер С.Хусейн был настроен решительно. Он заявлял о своих стремлениях возглавить весь Арабский мир и взять под контроль всю территорию Персидского залива. Одновременно С.Хусейн искал сближения с СССР, чтобы обеспечить свою армию современным вооружением. Подобное сочетание идеологических установок и политических устремлений новых властей Ирака вызвало серьезные опасения в Тегеране. Подписание в 1972 г. советско-иракского договора о дружбе и начало поставок советского вооружения и военной техники в Ирак, усилили обеспокоенность Ирана за свою безопасность. В Ираке опять активизировалась антииранская деятельность. Был образован Демократический фронт освобождения Ахваза. Вновь обострилась проблема трех островов. В 1971 г. Иран в рамках договоренностей с Великобританией и аравийскими монархиями занял два острова (Большой и Малый Томб). Остров Абу Муса находился в совместном управлении Ирана и эмирата Шарджа. В ответ Ирак разорвал дипломатические отношения с Ираном. В этих условиях Тегеран решил разыграть курдскую карту против Багдада. Это совпало с действиями США и Израиля по поддержке курдских повстанцев в Ираке. В марте 1970 г. С.Хусейн подписал договор с одним из курдских лидеров М.Барзани известный как «Мартовский манифест». Курдам была обещана частичная автономия и вхождение курдских представителей в органы государственного управления. Со своей стороны курды обещали сделать свои вооруженные отряды частью иракских вооруженных сил и прекратить контакты с Ираном. Однако иракские власти не выполнили своих обещаний. Вместо этого Багдад стал проводить политику насильственной арабизации и переселения курдов в другие районы, замещая их арабским населением. Это привело к возобновлению вооруженных столкновений с курдскими повстанцами. В 1973 г. Ирак возобновил дипотношения с Ираном. Однако требования Ирака о возврате к договору по Шатт эль-Араб 1937 г. не были приняты Ираном. В конечном итоге в 1975 г. при посредничестве Алжира Ирак и Иран подписали договор по Шатт эль-Араб в соответствии с требованиями Ирана, который прекратил поддержку иракских курдов. Подобная политика Ирана, возможно, решала некоторые задачи тактического характера, однако в вопросах стратегического характера не имела особой эффективности. Более того, непростые отношения Тегерана с курдскими общинами Ирака и Сирии могли в определенных обстоятельствах осложнить связи ИРИ со своими союзниками в регионе. Так, в начале октября 2021 г. между российской Центром по примирению враждующих сторон в Сирии и представителями курдской автономии прошла серия переговоров о будущем устройстве курдских районов. Вооруженные курдские формирования в лице Сил демократической Сирии (СДС) согласились с российскими предложениями войти в состав 5-го корпуса ВС САР. Политические силы Сирийского Курдистана достигли понимания с Москвой относительно будущего статуса местной администрации и их административных прав. Местные органы власти согласились продолжить исполнять свои функции в соответствии с действующим законом о местном самоуправлении. Политическим партиям разрешалось вести политическую работу после их лицензирования соответствующими органами центральной администрации и негласного одобрения органами безопасности на основании действующего закона о партиях и политических организациях. При этом Москва обещала курдским партиям упростить и облегчить процесс их лицензирования. В итоге Россия выступила с инициативой о реформировании системы административного, военного и политического устройства курдских районов на севере и северо-востоке САР. Однако в первой декаде ноября 2021 г. российская Центр по примирению в Дамаске получила официальный ответ сирийских властей с отказом принять инициативу Москвы. Причина отказа коренилась в различии подходов Москвы и Дамаска к проблеме политического урегулирования в Сирии. Россия выступала за достижение всеобъемлющего и прочного урегулирования во всех районах и провинциях САР. При этом Москва, исходя из реальной ситуации в стране, допускала известную автономность и самостоятельность местных властей в принятии решений по вопросам местного самоуправления в соответствии с действующей в САР законодательной базой. Правящий режим придерживался поэтапного «умиротворения» отдельных сирийских районов и провинций на основе принципов жесткого администрирования и централизма. При этом режим настаивал на принятии местными властями предварительных условий центра в отношении сдачи оружия и выдачи лиц, подозреваемых в причастности к противникам режима. Действия Москвы легко понять в условиях утраты интереса США к этим районам и прекращения их поддержки. С другой стороны, Анкара активизировала усилия, вплоть до вооруженного вторжения на сирийскую территорию. Российская инициатива могла казаться слишком «прогрессивной» для действующей власти, которая оперировала алгоритмами управления более уместными для этапа правления в САР президента Хафеза Асада. Российский Центр по примирению в САР приложил немалые усилия, чтобы преодолеть острые разногласия в СДС и политическими силами курдов, прежде всего, в лице РПК, прежде чем добиться их консенсусного согласия. Вполне вероятно, что полученный в письменной форме отказ был подготовлен сотрудниками сирийской администрации, связанными с Ираном с одобрения надзирающих представителей сирийских органов безопасности, состоящих на содержании иранской казны. Подобный инцидент произошел с другой российской инициативой по югу Сирии. В сложившейся ситуации Россия, была вынуждена предпринять ряд шагов, чтобы поддержать свой имидж в САР. Москва без особого труда могла добиться согласия режима, используя свои возможности в Бюро национальной безопасности (БНБ) САР и командовании 5-го корпуса. Однако это потребовало бы от Москвы определенных уступок устремлениям Анкары в этом районе. Россия же хотела взять под свой полный контроль эти районы, с учетом их стратегического значения в военной и энергетической сферах. Вполне возможно Москва могла пойти на компромисс с режимом Асада по вопросу об оружии СДС и деятельности политических партий в Сирийском Курдистане. Однако на практике это означало бы отказ от прежде данных курдам обещаний за счет «сговора» с противниками Москвы в администрации и спецслужбах САР. Подобный вариант естественно вызвал бы отрицательную реакцию в рядах СДС, которые могли активизировать раскольническую деятельность в курдских районах. В этом случае Москве пришлось пойти на уступки Турции по принципиальным вопросам, возможно за счет российских интересов в Сирии и Ираке, чтобы предотвратить начало турецкой военной операции в этих районах САР. Однако с учетом быстроменяющейся военно-политической ситуации в Сирии, Москве вряд ли удалось бы «провернуть» комбинацию по устрашению СДС турецкой угрозой по аналогии с Африном. Степень риска такой игры могла опрокинуть сделанные ставки, а ситуация в любой момент могла выйти из-под контроля Москвы. Турция начала бы широкомасштабную военную операцию, опираясь на якобы полученное «ободрение из Кремля». В итоге Москва могла бы оказаться в двусмысленной ситуации. К тому же, Москва хорошо знала, что курдские политические силы весьма неоднородны. Например, ДПК, — одна из авторитетных партий Иракского Курдистана, ставила своей целью создание независимого самостоятельного курдского государства, что противоречило интересам основных союзников Москвы в лице Турции, Ирана и Ирака. Понятно, что решать подобного рода вопросы с действующим в САР режимом, который не был готов ни к каким переменам радикального характера в системе политической власти и управления было достаточно сложно. Тегеран поощрял близкий ему в конфессиональном плане режим Асада сохранять действующее в Сирии положение. Действительно, тесные этнические и религиозные связи больших групп населения обеих стран служили одним из важных факторов, влиявших на политику ИРИ в отношении Сирии и Ирака. В первой трети 2000-х гг. в Ираке проживало 20 млн шиитов, которые составляли от 60 до 75% населения страны. Ирак, таким образом, являлся вторым после Ирана крупным шиитским государством на Ближнем Востоке. В самом Иране 90-95% населения (свыше 80 млн человек) являлись шиитами. В период правления С.Хусейна иракские шииты подвергались всяческим гонениям со стороны баасистских бюрократов, которые являлись суннитским большинством во власти. Поэтому после того как Иран ввел свои войска на иракскую территорию, он первым делом стремился обеспечить создание лояльного ИРИ правительства. Наличие в Ираке близких Ирану в конфессиональном отношении групп населения сыграло заметную роль в решении Тегерана усилить свое военное присутствие в Ираке. После мятежа ИГ в 2014 году, Иран направил в Ирак свои войска. В числе их приоритетных задач была зашита святых мест (Неджеф и Кербела). Религиозный фактор предопределял двойственность иранской политики в отношении Ирака. Иран использовал свои связи с шиитскими общинами Ирака как в интересах поддержки центральной власти Багдада, так и для ослабления ее. После 2014 года такая двойственная политика Тегерана стала давать неоднозначные результаты для иранской политики в Ираке. Шиитская община Ирака не являлась единой. Она была разделена по линиям принадлежности ее членов к тем или иным теологическим школам, видам профессиональной деятельности и характеру экономических предпочтений, религиозных и политических взглядов, лояльности различным духовным лидерам. Многие иракские шииты светской ориентации были более привержены принципам иракского национализма, чем религиозной идее. В прошлом многие из них симпатизировали идеям социализма. Исторически связь большинства иракских шиитов с Ираном обуславливалась несправедливым отношением к ним иракских властей. Эта практика достигла своего пика во времена правления С.Хусейна. В условиях правительства шиитского большинства нужда в поддержке Ирана стала ослабевать. Некоторые духовные лидеры иракских шиитов (Муктада ас-Садр, например) использовали антииранские настроения для достижения определенных политических целей, разыгрывая карту арабского национализма. В проведении своей политики в Ираке Иран был вынужден учитывать соперничество между шиитскими лидерами Ирака и расхождения между ними доктринального характера. Среди шиитских группировок Ирака Тегеран имел близкие связи с Высшим советом Исламской революции Ирака (ВСИРИ) во главе с аятоллой М.Б.аль-Хакимом (а после его кончины с его братом Абдельазизом Хакимом и племянником Аммаром).Таким образом, указанные расхождения в шиитской общине Ирака затрудняли задачу иранской политики выстраивать отношения с ней как единой структурой, а тем более пытаться управлять ею. В этом случае Иран подвергался риску испортить отношения с ее различными представителями. Любопытно, что Иран практически не имел никаких серьезных связей с иракскими суннитами, поэтому Тегеран не мог в полной мере управлять политическим процессом в Ираке. Подобная ситуация была чревата возможностью внезапных конфликтов в отношениях Ирана с шиитскими общинами Ирака в случае ослабления их власти, ухода в сторону большей светскости, подкупа и угроз со стороны арабских стран и США. В этом случае под вопрос могла быть поставлена вся политика Ирана в Ираке. Однако пока у власти в Багдаде существует правительство шиитского большинства вряд ли стоит ожидать новой ирано-иракской войны. В тоже время, сохраняющийся раскол внутри шиитской общины Ирака и среди ее духовных лидеров оказывает влияние на политику Ирана в Ираке. Поддержка шиитских общин Ирака повысила значимость ИРИ как надежного брокера в разрешении внутрииракских конфликтов. Под руководством К.Сулеймани иранские силы выполняли координирующую и управляющую роль в совместных операциях курдов, иракской армии и шиитских милиций в борьбе с ИГ. С другой стороны, такая политика ИРИ имела свои издержки. Несмотря на приложенные усилия, Иран так и не смог установить прочных контактов с суннитской общиной Ирака, в глазах которой он воспринимался как конфессионально ориентированное государство и не пользовался их доверием и поддержкой в борьбе с ИГ. Поддержка Ираном этнических и конфессиональных сообществ Ирака привела к неоднозначным последствиям. Часть политических сил почувствовали силу и решили добиться независимости и самостоятельности. Это представляло угрозу для ИРИ и нарушало установку на сохранение территориальной целостности Ирака как гарантию национальной безопасности Ирана. Тегеран постоянно поддерживал различные курдские движения и решение курдов в 2017 г. добиться создания самостоятельного государства стало неприятным сюрпризом для ИРИ. К.Сулеймани пришлось неоднократно проводить встречи с курдскими организациями. Генерал угрожал, что в случае продолжения курса на отделение и создание собственного государства, Иран перестанет поддерживать курдов и будет вынужден прибегнуть к силе. Наличие в Ираке близких Ирану в этническом и конфессиональном плане групп населения служило важным мотивом усиления военного присутствия ИРИ в Ираке. Эти общины сыграли важную роль в планировании ИРИ своих военных операций в Ираке и других странах Ближнего Востока. Они существенно облегчили действия Ирана в этих государствах и способствовали успеху Ирана в Сирии. В отличие от Ирака подобные этнические и религиозные сообщества Сирии не имели поддержки международного сообщества. Таким образом, этнические и религиозные факторы во многом определяли иранскую политику в Ираке и других странах региона. В тоже время, использование признаков этнической и религиозной общности в политических интересах было чревато немалыми рисками, требовало филигранной работы на грани «фола», искушенных и умелых руководителей типа Касема Сулеймани. В этой связи можно предположить, что в будущих военных кампаниях Ирана в регионе Тегеран будет осмотрительней использовать фактор религиозной общности. Внутренние параметры сыграли также серьезную роль в деле принятия Тегераном решения о вооруженной интервенции в Ирак и Сирию. После мятежа ИГ в 2014 г. 86% иранцев считали ИГ угрозой Ирану, из которых 63% рассматривали ИГ как весьма серьезную опасность для их страны. 85% иранцев считали, что ИГ представляет угрозу для всего региона, из которых 53%, были склонны рассматривать ИГ как высокую опасность. Среди части иранского духовенства и военного истеблишмента распространились конспирологические теории о причастности США к созданию ИГ с целью подорвать позиции ИРИ в Ираке и свергнуть президента Б.Асада в Сирии. Таким образом, военная операция Ирана в Ираке и Сирии как бы становилась ответом на озабоченности иранского населения. Благодаря усилиям К. Сулеймани, Иран приобрел имидж борца с международным терроризмом в лице ИГ, защитника иранского народа и меньшинств Ирака и Сирии, сохранения их территориальной целостности. В 2016 г. когда КСИР направил в Ирак свои подразделения, около 90% населения страны поддерживали политику ИРИ направленную на защиту иракских курдов и шиитов. Около 63% иранцев одобряли политику ИРИ на Ближнем Востоке. В марте 2016 года более 80% иранцев высказались в пользу военной операции ИРИ в Сирии. Любопытно, что только 50% респондентов поддерживали режим Асада. В тоже время, полностью полагаться на результаты общественных опросов было бы не совсем профессиональным. Несомненно, настроения в иранском социуме оказывали определенное влияние на власть и одновременно использовались ею для легитимации своих зарубежных операций. Однако решающего влияния на принятие решений гражданское общество никогда не имело. Механизм принятия военно-политических решений в ИРИ носил сугубо закрытый характер. В его работе был задействован весьма узкий круг лиц, многие из которых не являлись публичными фигурами. Что касается ИГ, то Иран удачно использовал сложившуюся ситуацию и быстро переключил общественное внимание на борьбу с ним. Поскольку ИГ формировалась в период иранского присутствия в Ираке, можно предположить, что соображения национального престижа не играли решающей роли в принятии ИРИ решения об интервенции в Ирак для борьбы с организацией. В тоже время, контртеррористическая операция ИРИ в Ираке и Сирии объективно повысила имидж ИРИ на региональной арене и в мире, в целом. США стало сложнее оправдывать свое решение о внесении КСИР в списки террористических организаций. Ведь именно КСИР стоял во главе борьбы с ИГ в Ираке и Сирии. Иран умело воспользовался борьбой с ИГ для направления переговорного процесса по своей ядерной программе в выгодное для себя русло. Аргументация ИРИ сводилась к тому, что достижение договоренностей высвободит дополнительные силы ИРИ для борьбы с международным терроризмом. Кампания ИРИ по борьбе с ИГ в Ираке и Сирии давала хороший пример поведенческого стереотипа ИРИ в ходе вооруженного конфликта. Вооруженная интервенция Ирана стала не столько ответом на действия ИГ, особенно в Сирии, сколько стремлением ИРИ решить основную геостратегическую задачу по формированию благоприятной геополитической среды для своих действий на Ближнем Востоке. В последние десятилетия в региональных и международных военных кругах в отношении Ирана и его вооруженных сил сложился определенный стереотип. Во многом это объяснилось тем, что со времени Исламской революции 1979 г. Иран практически не использовал свои вооруженные силы за рубежом. Однако последствия событий «Арабской весны», кризис в Сирии и мятеж ИГ в Ираке коренным образом изменили военную доктрину и стратегию ИРИ. С середины 1980-х гг. военная доктрина ИРИ претерпела важные изменения в условиях исламского правления. Это касалось вероятного ответа на развитие региональных процессов враждебных ИРИ, которые подрывали ее революционную исламскую идеологию. Это войны в Персидском заливе, вторжение США в Афганитсан и Ирак, кризис в Сирии. Стратегический ответ на подобные угрозы включал в себя несколько вариантов наряду с основными принципами действий Вооруженных сил ИРИ для достижения поставленных задач. Кризис в Сирии привел к изменениям в военной доктрине ИРИ. Центральное место в современной военной доктрине ИРИ стало отводиться использованию баллистических ракет, ведению ассиметричных войн. Появились новые понятия типа, иранская стратегическая глубина, проекция силы, общественная мобилизация. Порядок организации ВС ИРИ определенный в 1992 г. отражал широту планов иранской военной стратегии. В его основе лежали географические факторы, людской потенциал, ценностная сущность революции. Модифицированная военная стратегия ИРИ строилась на принципах революционной идеологии, на основе ислама и патриотизма. Одним из столпов иранской военной доктрины являлся принцип верховенства велаят-е-факих. Он предполагал подчинение духовенству основных институтов государства, в том силе и силовых структур. Вооруженное вмешательство ИРИ в Ирак и Сирию отвечало основным направлениям иранской военной доктрины, и было обосновано рядом соображений политического характера. Спасение основных институтов государства от разрушения, сохранение власти Б.Асада, противодействие суннитскому вооруженному сопротивлению, прежде всего «Джебхат ан-Нусре» и ИГ, представлявших угрозу сохранения территориальной целостности Ирака, Сирии и Ливана. Иранское участие имело стратегическую глубину. Сохранение единства Ирака для расширения проекции силы в Леванте, Сирии как связующего звена между ИРИ и Ливаном. Поддержка «Хизбаллы» против Израиля. Основываясь на этих положениях, основными врагами ИРИ становились США и Израиль. На первом этапе сирийских событий и до мятежа ИГ в 2014 г. Иран придерживался прежней оборонительной доктрины. Несмотря на усиление военного присутствия ИРИ в Сирии и в Ираке, Иран придерживался принципа адекватного ответа в соответствии с установками рахбара. В конечном итоге это привело к появлению нового принципа действий ИРИ в Сирии и Ираке на основе тактики «упреждающей обороны». Иран расценил события в САР и в Ираке, как угрозу исламскому сопротивлению и усиление позиций США, Израиля, арабских монархий Персидского залива. В Сирии Иран использовал опыт действий в Ираке после 2003 г. Это поддержка милицейских формирований против США, их подготовка, скрытое участие иранских военных. Основной задачей ставилось сделать операцию США в Ираке высокозатратной и создать максимальные затруднения американским войскам в удержании позиций. Тегеран, таким образом, стремился предотвратить возможность атаки США на Иран после уничтожения талибов на востоке и С.Хусейна на западе. В отличие от Сирии Иран не планировал военных акций в Ираке против США, в силу общей границы с Ираком и неготовности ИРИ вести полномасштабную войну с США. В Сирии Иран придерживался принципа стратегической глубины нанесения ударов по целям вдали от иранских границ. В этих целях упор делался на использование религиозных факторов, и культурного воздействия на местное население для реализации поставленных задач. Иран считал САР своей стратегической глубиной. Об этом не раз говорил аятолла А.Хаменеи. Данная установка воплотилась в создании и поддержке многочисленных шиитских милиций. Военная стратегия ИРИ в Сирии и в Ираке менялась по мере развития событий. На первых этапах военной операции, Иран ограничивался поддержкой режима Асада, оказывал логистическую помощь и обеспечивал собственную безопасность, но затем Иран направил в Сирию КСИР и Артеш. С учетом слабости сирийской и иракских армий Иран стал создавать в этих странах милиции. В итоге Тегеран опутал всю сирийскую и иракскую территорию шиитскими милицейскими формированиями. Наиболее боеспособные вооруженные формирования под контролем ИРИ в Сирии были представлены «Местными силами обороны» под контролем КСИР, «Силами национальной самообороны» под руководством «Хизбаллы», «Силами национальной обороны» под совместным управлением КСИР и «Хизбаллы». После Исламской революции Иран использовал шиитскую идеологию как основу индокринации военных и мобилизации гражданских кадров. Вербовка иностранных наемников строилась на религиозном принципе защиты шиитских святынь в Ираке и Сирии с элементами исламской и шиитской символики. Это привлекло в эти страны большое число радикальных сил. Постепенно Иран организовал эти радикальные силы под командованием спецподразделения «Аль-Кудс» КСИР. Это позволило ограничить использование элитных сил из КСИР в выполнении «непопулярных» задач. Иранская военная доктрина не ограничивалась ведением обычной войны. Она также предусматривала ведение войн гибридного характера (война за веру) с использованием правительственных сил и проникновения в них. Чтобы снизить затраты Иран избегал ведения традиционных методов войны и иногда использовал неконвенциональные виды вооружений и привлекал милиции для организации специальных операций. Достаточно быстро «Аль-Кудс» после ряда одержанных побед отошел от этого принципа и создал ряд баз, что сделало их мишенью Израиля. В дальнейшем «Аль-Кудс» был вынужден отказаться от использования некоторых из них. Этому способствовало то, что КСИР установил ряд ракетных установок на Голанах. Таким образом, военная доктрина Ирана менялась в зависимости динамики военных действий в Сирии и Ираке. В отличие от Ирака в Сирии Иран пытался включить милицейские формирования в состав регулярных вооруженных сил и органов безопасности. В Сирии Иран для решения этой задачи искал и создавал законные основы типа получения сирийского гражданства бойцами этих милиций и их поселения в САР. В 2017 г под давлением ИРИ сирийские власти признавали на законодательном уровне «Силы национальной обороны» как полноправные части сирийских вооруженных сил. Достаточно быстро сирийский режим издал приказ о систематизации иранских милиций и их личного состава. Отличительной особенностью военной стратегии ИРИ в Сирии и Ираке стали попытки поставить под свое влияние боеспособные части правительственных сил. У ИРИ сложились особые отношения с 4-й дивизией и ДРГ в САР. Ежеквартально Иран тратил дестки тысяч сирийских фунтов на зарплаты бойцам шиитских милиций, воевавшим на передовой. Среднемесячная зарплата рядовых бойцов составляла около 23 тысяч сирийских фунтов. Для сравнения командир полка регулярной сирийской армии получал 50 тысяч. Иран сумел реорганизовать «Силы местной самообороны», включив их в состав регулярной сирийской армии. Их персонал пользовался сирийскими документами, и одновременно продолжал подчиняться «Хизбалле», получать выплаты из иранской казны. Динамика военных событий в Сирии и Ираке изменила военную доктрину ИРИ. Она приобрела наступательный характер и стала отличаться некоторой агрессивностью. В практику вошло привлечение и использование иностранных наемников, проникновение в национальные вооруженные силы, вовлечение некоторых национальных частей в свою военную организацию. Иранские силовые структуры приобрел новый опыт участия в военных операциях за пределами национальных границ. С этой точки зрения, изучение причин и мотивов Ирана, определивших его решение о вооруженной интервенции в третьи страны, может отчасти способствовать прогнозированию поведения Ирана с учетом складывающейся ситуации не только на Ближнем и Среднем Востоке, но в Центральной Азии и Закавказье. Основными побудительными мотивами Ирана для начала вооруженной интервенции могли служить: особый характер отношений с государством реципиентом иранской военной помощи, наличие групп населения близких в этническом и религиозном отношениях, фактор внешней угрозы, способность изменить региональный баланс сил. Несмотря на то, что фактор этнической и конфессиональной общности играл одну из главных ролей в принятии ИРИ решения о вооруженной интервенции, это вовсе не означало его доминирующего характера. Традиционно шиитские общины в странах Арабского Востока и арабских монархиях Персидского залива, как правило, не являлись активным субъектом политики. Находясь в окружении суннитского большинства, они, прежде всего, заботились о собственном выживании, были политически инертны и предпочитали заниматься любыми иными видами деятельности. Ввод шиитских общин в политику был обусловлен бурными социальными потрясениями в арабских странах на рубеже 1970-1980-х гг. и влиянием внешнего фактора в лице Ирана и Ирака. Наглядной иллюстрацией данного положения может служить Ливан. В середине 1950-х гг. шииты составляли 3,6% состоятельной городской прослойки среднего класса. Подавляющая часть шиитов проживала на юге Ливана, многие районы которого испытывали острую нехватку стандартных объектов социальной инфраструктуры. Ливанские власти фактические игнорировали шиитскую общину. Сельское население переживало острый кризис. Большинство земель было в собственности нескольких семей (аль-Аасъад, Химаде и других). Владельцы небольших участков не могли выбраться из долговой кабалы и прокормить свои семьи. В условиях упадка сельскохозяйственного производства на фоне роста населения в стране, началась массовая миграция сельских жителей в городские и пригородные районы страны. Несмотря на то, что шииты были одной из самых быстро растущих групп населения, большинство из них оставались самой отсталой в политическом отношении стратой ливанского социума. Только с развитием процесса урбанизации возникли объективные условия для постепенного превращения шиитов в политически мобилизованную часть ливанского общества. В результате вооруженного конфликта с Израилем на юге Ливана в 1970 г. многие шииты потеряли свое жилище и имущество. Они были вынуждены переселиться в пригороды Бейрута, где пополнили ряды отрядов вооруженного гражданского сопротивления. Часть ливанских шиитов эмигрировала в богатые нефтяные государства Африки, где они смогли нажить неплохое состояние. После возращения на родину они обнаружили, что ливанские власти не только препятствуют их участию в политических структурах, но и не заинтересованы в росте из благосостояния. Одновременно, шиитская молодежь получила возможность обучаться в местных высших учебных заведениях. Многие выпускники университетов были заражены идеями радикального переустройства устоев общества и институтов государства. Гражданская война в Ливане (1976-1990 гг.) интернационализировала противостояние внутри ливанского общества. Характерно, что в сознании большинства ливанского населения региональное и международное соперничество в Ливане воспринималось не как цивилизационный конфликт между Западом и Востоком, а рассматривалось как кризис национальных интересов.