- Институт Ближнего Востока - http://www.iimes.ru -

О роли религиозного фактора в политике ИРИ на Арабском Востоке

Эскалация борьбы за Ближний Восток в результате сирийского кризиса вызвала новый виток обострения религиозных и этнических противоречий в регионе. Активная политика и глубокая вовлеченность Тегерана во внутренние дела ряда арабских государств привела к росту враждебности в арабо-иранских отношениях. С другой стороны, в арабских странах с многоконфессиональным и полиэтническим составом населения, усилилось противостояние различных социальных групп на религиозной и этнической основе. Факторы религиозной и этнической общности традиционно играли важную роль в ближневосточной политике Ирана. Тегеран активно использовал близкие ему в этническом и религиозном отношении социальные группы в арабских странах в интересах укрепления  своих позиций на Арабском Востоке. Иранская дипломатия и разведка искусно манипулировали суннито-шиитскими разногласиями в иранских интересах. Еще до Исламской революции 1979 г. Иран проявлял особое внимание к группам иранского и пресоязычного населения, шиитским социальным анклавам в Леванте и монархиях Персидского залива. После образования Исламской Республики Иран (ИРИ) религиозная составляющая в политике Тегерана получила законодательное оформление и усилилась. Несмотря на то, что  ИРИ являлась идеологическим государством, ее внешняя политика отличалась здоровым прагматизмом. В интересах решения определенной военно-политической задачи, Тегерана мог успешно взаимодействовать с различными суннитскими организациями Леванта. При этом ИРИ не отказывалась сотрудничать с группировками экстремистской направленности, типа ХАМАС, «Исламский джихад», «Братья-мусульмане», «Аль-Каида» (запрещена в России). Как правило, такое сотрудничество носило ограниченный характер и использовалось Ираном в тактических целях. Основную ставку в Леванте и Персидском заливе Тегеран делал на организации типа ливанской «Хизбаллы», шиитские общины и созданными им милицейские формирования. Иран внимательно относился к государствам, где власть находилась в руках элит, чьи религиозные воззрения были близки шиизму и политически лояльных Тегерану. В своей политике на Арабском Востоке, Иран делал акцент на работе с шиитскими общинами с целью расширения и укрепления иранских позиций в регионе. Социальные и гуманитарные аспекты занимали важное место в политике ИРИ на Ближнем Востоке с тем, чтобы облегчить и ускорить процесс социализации шиитских общин, добиться роста их влияния в арабском социуме и создать позиций в политических системах арабских государств.  В Ливане и Ираке представители шиитских партий и политических организаций входят в  парламенты и правительства этих стран.  В ряде монархий Персидского залива (Катар, Кувейт, ОАЭ) Иран создал из  представителей шиитских общин целую сеть своих открытых и тайных сторонников, а ряд вопросов безопасности и положительное сальдо торгового баланса этих стран, стало во многом зависеть от характера их взаимоотношений с ИРИ. В качестве своего будущего плацдарма продвижения  в регионе Тегеран рассматривает Дамаск и Багдад,  а вернее укрепление там сфер влияния  после окончательного вывода иностранных войск. За последние годы Иран сильно вложился в Ирак и Сирию и финансово, и политически.  Продвинув шиитов Ирака и Сирии к власти, Иран смог укрепить свое политическое и военное присутствие в Леванте. Действительно, фактор этнической и религиозной общности был эффективным инструментом ближневосточной политики Ирана. В тоже время, применение данного инструмента стало для Ирана во многом вынужденной мерой в условиях отсутствия арабских союзников в регионе, недостатка транспортных средств с учетом относительной слабости иранских ВВС и ВМС. С другой стороны, политика, выстроенная на признаках этнической и религиозной общности, имела ограниченный ареал применения, требовала особых личных качеств и профессиональных навыков (например, таких  как у генерала Касема Сулеймани) и уже в силу этого носила во многом эвентуальный характер. Действительно, Иран не мог полностью и постоянно держать под контролем деятельность шиитских общин и организаций, тем более в своем дальнем окружении. В условиях ближневосточных реалий, подверженных быстрой смене политических и военных декораций, весьма сомнительным становилось утверждение о константе характера отношений ИРИ с этим «особым контингентом». Даже незначительный провал в этой деликатной сфере отношений, мог стать вызовом общему политическому курсу ИРИ на Ближнем Востоке и потенциальной угрозой национальной безопасности и территориальной целостности иранского государства. Одним из свежих подтверждений сказанному выше, является продолжающаяся эскалация в Ираке, которая уже постепенно захватывает соседние страны, в том числе, и  Иран.

 

         Иран и иракские шииты

Связь шиитских общин Ирака с Ираном объяснялась гонениям со стороны иракских властей, которые усилились после прихода к власти партии Баас и Саддама Хусейна. После американской агрессии в Ирак в 2003 г. нужда в иранской поддержке  стала ослабевать в условиях правительства шиитского большинства. Иракские шииты были разделены по линиям принадлежности  к тем или иным теологическим школам, религиозным взглядам и политическим предпочтениям, видам профессиональной деятельности, лояльности разным духовным лидерам. Многие иракские шииты светской ориентации были  привержены принципам иракского национализма, нежели религиозной идее. В прошлом многие из них симпатизировали идеям социализма. Некоторые духовные лидеры иракских шиитов (Муктада ас-Садр, например) использовали антииранские настроения для достижения определенных политических целей, разыгрывая карту арабского национализма. В проведении своей политики в Ираке Ирану приходилось учитывать соперничество между шиитскими лидерами Ирака и их взаимные противоречия доктринального характера. Аятолла Абуль Касем Хои  не являлся поклонником имама Хомейни. Его сторонники и последователи были настроены против Ирана и использовали антииранскую карту для налаживания связей с США после американского вторжения в Ирак. Аятолла Али ас-Систани был известен своими доктринальными расхождениями с имамом Хаменеи и его концепцией исламской республики, а уже упомянутый М.ас-Садр придерживается антиамериканских взглядов. Когда американцы закрыли его печатный орган «Аль-Хавза» в 2004 г. его сторонники и милицейские формирования («Армия Махди») устроили беспорядки в Багдаде.  У М.ас-Садра сложились напряженные отношения с другими аятоллами М.Хои и Бакир аль-Хакимом. Среди шиитских группировок Иран имел близкие связи с Высшим советом исламской революции в Ираке (ВСИРИ) во главе с аятоллой М.Б.Хакимом, а после его кончины с его близкими родственниками. Однако семейство аль-Хаким нельзя было назвать последовательными сторонниками Ирана. Они самостоятельно вели  дела с арабскими странами и США, а Иран использовали в своих политических целях. Аятолла А.ас-Систани являлся сторонником старой шиитской школы и не поддерживал участие духовенства в политике, как это практикуется сегодня в Иране.  Расхождения в шиитской общине Ирака затрудняли Ирану процесс выстраивания отношений с иракскими шиитами как единым религиозно-политическим конструктом. Попытки Тегерана управлять отдельными шиитскими организациями Ирака были чреваты осложнением отношений со всей общиной иракских шиитов. Сохраняющийся раскол внутри шиитской общины Ирака и ее духовных лидеров оказывал влияние на политику Ирана в Ираке. Иран практически не имел никаких серьезных связей с иракскими суннитами. Несмотря на приложенные усилия, Иран так и не смог установить прочных контактов с суннитской общиной Ирака, в глазах которой он воспринимался как конфессионально ориентированное государство и не пользовался их доверием и поддержкой. Поэтому Тегеран не мог в полной мере управлять политическим процессом в Ираке. Поддержка шиитских общин Ирака могла повысить авторитет Тегерана как надежного партнера в разрешении внутри иракских конфликтов. Благодаря руководству К.Сулеймани, иранские военные выполняли координирующую и управляющую роль в совместных операциях курдов, иракской армии и шиитских милиций в борьбе с «Исламским государством» (ИГ, запрещено в РФ). На практике, использование Ираном этнических и конфессиональных сообществ Ирака привело к неоднозначным результатам. Отдельные политические силы почувствовали силу и решили добиться самостоятельности и независимости. Это угрожало позициям ИРИ в Ираке и нарушало установку на сохранение территориальной целостности Ирака как гарантию национальной безопасности Тегерана. Несмотря на то, что численность иранских резидентов в Ираке заметно выросла в период с 2003 по 2014 гг. связи Ирана с шиитскими общинами Ирака стали постепенно ослабевать. К  2018 доля иракских шиитов, которые считали Иран надежным партнером, сократилась до 43% против 76% в 2015 году.  В этот же промежуток времени, число иракских шиитов, которые позитивно относились к Ирану упало в процентном отношении с 88% до 47%. В период с 2016 по 2018 гг. выросла доля тех шиитов, которые считали Иран угрозой иракскому суверенитету с 25% до 58%, соответственно.

 

         Иран и курды Ирака

Иран имел давние отношения с иракскими курдами и нередко манипулировал ими в собственных интересах. Курдский вопрос являлся постоянным раздражителем в ирано-иракских отношениях. Нестабильность в Ираке в период между двумя баасистскими переворотами (1963 и 1968) и непростые отношения с курдским населением сказывались на отношениях с Ираном. После прихода к власти в Ираке в 1963 г. панарабских сил,  курдское население Ирака было озабочено перспективой союза Ирака с Египтом. Опасаясь за безопасность своих территорий, Иран активизировал связи с этими группами населения в Ираке. Этот шаг Тегерана вызвал недовольство багдадских властей. После того как стало ясно что Ирак не будет объединяться с Египтом, курдское население Ирака успокоилось. Это снизило степень напряженности в отношениях Ирана и Ирака. Иран не часто использовал курдский фактор как инструмент своей политики в отношении Ирака. Изменение внутриполитической ситуации в Ираке и неуступчивость иракских властей в территориальных вопросах, вынудила иранских руководителей изменить прежнюю позицию.  В результате переворота 1968 г. к власти в Ираке пришли баасисты во главе с С.Хусейном, который в 1975 г. стал президентом страны. Новая иракская власть отличалась крайне националистическими взглядами. Иракский лидер был настроен решительно. Он заявлял о своих стремлениях возглавить весь Арабский мир и взять под контроль всю территорию стран Персидского залива. Одновременно  С.Хусейн искал сближения с СССР, чтобы обеспечить свою армию современным вооружением. Подобное сочетание идеологических установок и политических устремлений новых властей Ирака вызвало серьезные опасения в Тегеране. Подписание в 1972 г. советско-иракского договора о дружбе и начало поставок советского вооружения в Ирак, усилили обеспокоенность Ирана за свою безопасность. В Ираке опять активизировалась антииракская деятельность. Был образован Демократический фронт освобождения Ахваза». Вновь обострилась проблема трех островов. В 1971 г. Иран в рамках договоренностей с Великобританией и арабскими монархиями занял два острова  (Большой и Малый Томб). Остров Абу Муса находился в совместном управлении Ирана и эмирата Шарджа. В ответ Ирак разорвал дипломатические отношения с Ираном.  В этих условиях Иран решил разыграть курдскую карту против Багдада. Некоторая дестабилизация внутреннего положения в Ираке могла отвлечь внимание багдадских властей и сделать их позицию более гибкой на переговорах с Ираном. Планы Тегерана совпали с действиями США и Израиля по поддержке курдских повстанцев Ирака. В марте 1970 г. С.Хусейн подписал договор с одним из курдских лидеров М.Барзани известный как «Мартовский манифест». Курдам была обещана частичная автономия и вхождение курдских представителей в органы управления. Со своей стороны курды обещали сделать свои вооруженные отряды частью иракских вооруженных сил и прекратить контакты с Ираном. Однако иракские власти не выполнили своих обещаний.  Вместо этого Багдад стал проводить политику насильственной арабизации  и переселения курдов в другие районы, замещая их арабским населением. Это привело к возобновлению вооруженных столкновений с курдскими повстанцами. В 1973 г. Ирак возобновил дипотношения с Ираном. Однако требования Ирака о возврате к договору по Шатт эль-Араб 1937 г. не были приняты Ираном. В  конечном итоге в 1975 г. при посредничестве Алжира Ирак и Иран подписали договор по Шатт эль-Араб в соответствии с требованиями Ирана, который прекратил поддержку иракских курдов. После операция США («Буря в пустыне»)  в 1991 г.  Иран  осудил создание курдской автономии в Ираке из-за опасений, что в дальнейшем это может привести к созданию государства Курдистан, включающего его территории. После свержения режима  С.Хусейна  в Ираке в 2003 г. в Иране были сильны опасения, что курды могут использовать сложившуюся ситуацию для создания собственного государства и тем самым включить механизм дезинтеграции Ирака. Правительство в Эрбиле и в целом иракские курды были враждебно настроены в отношении Ирана. Так, иракский министр иностранных дел  Х.Зибари (2003-2014) курд по национальности заявил, что Ирак не примет Алжирские соглашения. Деятельность курдских сепаратистов Ирана с баз на территории Ирака нередко приводила к обострению отношений Багдада и Тегерана. Настойчивые попытки иракских курдов добиться создания государства способствовали сближению позиций Ирака и Ирана. В отличие от ряда арабских государств и США, Иран последовательно выступал за сохранение территориальной целостности Ирака. Это было одной из причин того, что Ирак не стремился к обострению отношений с Ираном. Настойчивые попытки иракских курдов добиться создания собственного государства способствовали сближению позиций Ирака и Ирана. Важным фактором, повлиявшим на решение Ирана укрепить иракскую государственность, стал проведенный иракскими курдами в 2017 г. референдум о создании независимого государства.  Иран был крайне разочарован таким поворотом событий. Тегеран приложил все усилия к тому, чтобы не допустить отделения Иракского Курдистана в качестве самостоятельного государства. Накануне референдума по отделению К.Сулеймани встретился с М.Барзани и убедил его не торопиться выносить данный вопрос на всеобщее голосование. Когда же М.Барзани  нарушил данные К.Сулемани обещания, Тегеран использовал силу. Подразделения  КСИР при поддержке полков «Артеш» (иранская регулярная армия) блокировали курдские районы Ирана приграничные Ираку, чтобы не допустить контактов курдского населения двух стран. Иран вынужден был использовать ракетное оружие и БПЛА. Как и в случае с шиитскими общинами  Иран использовал свои связи с иракскими курдами как в интересах поддержки центральной власти Багдада, так и ее ослабления. Практика двойных стандартов была чревата определенными рисками  и имиджевыми потерями для внешней политики Ирана в регионе.

 

         Иран и ливанская «Хизбалла»

Появление в Ливане «Хизбаллы» произошло под влиянием ряда внешних и внутренних факторов. На рубеже 1970-1980 гг. Ливан переживал затяжной государственный кризис. Гражданская война в Ливане сильно интернационализировала внутри ливанское противостояние. Борьба за Ливан воспринималась в сознании большинства ее участников как конфликт национальных интересов. Шиитские общины Ливана сыграли особую роль в этих событиях. Они выступили в качестве своеобразного «регулятора» баланса сил и интересов различных политических группировок Ливана и внешних игроков. Традиционно ливанские шииты были тесно связаны с шиитскими общинами в Ираке и Иране.  Большинство ливанских шиитов, которые не имели глубоких связей с арабским национальным движением, идентифицировали себя с не столько с Дамаском, сколько с Неджефом, Кербелой (Ирак) и Кумом (Иран). В условиях французского мандата (1920-1944) шиитские элиты заметно укрепили свои позиции после того, как их джаафаритские[i] [1] правовые школы получили официальное признание метрополии. Этому способствовал самостоятельный статус Ливана как подмандатной территории. Шиитское духовенство не являлось частью общего арабского движения за объединение с Сирией. Поэтому они поддерживали независимость Ливана даже в условиях протектората.  Несмотря на то, что  шииты были одной из самых быстро растущих групп населения, большинство из них оставались самой отсталой в политическом отношении стратой ливанского социума. Ливанские власти фактические игнорировали шиитское население.  В середине 1950 гг. шииты представляли всего  3,6% состава государственных служащих. Жители Южного Ливана испытывали острый дефицит стандартных бытовых услуг. Сельское население переживало острый социальный кризис. Большинство земель оказалось в собственности нескольких семей (аль-Аасъад, Химаде и других). Владельцы небольших участков не могли выбраться из долговой кабалы и прокормить свои семьи. В условиях упадка сельскохозяйственного производства на фоне роста населения в Ливане происходила массовая миграция сельских жителей в городские и пригородные районы. Развитие процессов урбанизации способствовало  превращению ливанские шиитов в политически мобилизованную страту ливанского общества. Шиитская молодежь получила возможность обучаться в местных высших учебных заведениях. Многие выпускники университетов были заражены идеями радикального переустройства устоев общества и государства.  Свою ставку на Ливан иранские лидеры сделали уже с начала 1980 гг. Воспользовавшись израильской оккупацией юга Ливана и войной 1982 г., Иран через территорию Сирии направил в страну около 3 тысяч бойцов из элитных подразделений Корпуса стражей исламской революции (КСИР). В их задачу входило оказание поддержки шиитскому движению в Ливане. Стремясь реализовать идею создания исламской республики по образу и подобию иранской, исламские руководители ИРИ отчетливо понимали, что достичь этого невозможно без установления их полного контроля над шиитской общиной страны. В этой связи ряд идеологов исламской революции пытались подменить понятие ливанского национализма идеями шиитской общности как основы для новой самоидентификации арабов-шиитов Ливана. Решение этой задачи имело особое звучание в условиях обострения борьбы за Ливан. К началу 1980 гг. организация АМАЛЬ[ii] [2] завоевала в шиитской общине Ливана прочные позиции.  Ее руководство в лице Н.Берри заручилось поддержкой со стороны Дамаска и не хотело терять своего влияния на шиитскую общину, переориентировавшись на интересы Ирана. Иранское руководство развернуло мощную пропагандистскую кампанию против Н.Берри и оказало большую финансовую и идеологическую помощь его заместителю Х.Мусави, выпускнику юридического факультета Тегеранского университета и ревностному стороннику идей аятоллы Хомейни. Летом 1982 года Х.Мусави обвинил Н.Берри в предательстве интересов ливанских шиитов. Он заявил о своем выходе из АМАЛЬ и создал новую шиитскую организацию «Амаль Исламий». Позднее эта организация стала одним из главных инструментов иранской внешней политики в Ливане. Неоднозначное отношение исламских властей Тегерана к АМАЛЬ выглядит вполне оправданным. После ввода сирийских войск в Ливан в 1976 г. иранские оппозиционеры проходили обучение в лагерях шиитского движения АМАЛЬ, подконтрольного Дамаску. Считается, что Х.Мусави действовал под влиянием иранского духовенства, в частности, аятоллы Монтазери, который позиционировался как духовный преемник Хомейни. В течение многих лет он возглавлял Высший совет исламской революции.[iii] [3] Одновременно представитель АМАЛЬ в Тегеране шейх Ибрагим аль-Амин, приступил к созданию ливанской «Хизбаллы». В Ливане ему помогал южноливанский шейх и будущий духовный лидер «Хизбаллы» Мухаммед Хусейн Фадллала.[iv] [4] В то время М.Фадлалла возглавлял две шиитские ассоциации «Братское семейство» и «Союз исламских студентов в Ливане». Вообще, исторически корни ливанской «Хизбаллы» уходят в Ирак, который в 1950-1970 гг. превратился в политический центр деятельности ливанских шиитов. В конце 1960-х гг. в единственной в тот период шиитской организации «Партия призыва» («Ад-Даава») образовалось ливанское крыло, куда вошли известные лидеры «Хизбаллы»: М.Фадллала, С.Туфейли, Х.Курани, М.Шамсуддин и Муса ас-Садр.[v] [5] Именно он создал в 1974 году в Ливане «Движение обездоленных», а в 1975 году – вооруженное крыло этой организации, получившей впоследствии название АМАЛЬ. К числу «даавистов» (сторонников «Партии призыва») принадлежал нынешний генеральный секретарь «Хизбаллы» шейх Хасан Насралла и ряд членов ее руководства. Начало их карьеры было связано с так называемой «баальбекской теологической школой», где активно преподавалось учение Мусы ас-Садра.  После того как израильские войска в Ливане продвинулись в районы Халида и Западного Бекаа, где действовали отряды АМАЛЬ и «Ад-Даава», стало очевидно, что для противодействия Израилю нужны новые организационные формы и методы борьбы. Это стало причиной раскола АМАЛЬ. Члены «Ад-Даава» и других исламских организаций приняли решение о самороспуске. В этих условиях в июне 1982 г. на организационном съезде, в работе которого принимали участие представители из различных районов Ливана, было принято решение о создании новой организации «Хизбалла». Одним из ее руководителей являлся Аббас Мусави. Боевой костяк составила исламская молодежная ячейка, которая приняла решение действовать как самостоятельная исламская группа в борьбе против израильских войск. Сам Х.Насралла, которому в то время было 22 года, не  принимал участия в работе этой молодежной ячейки. В 1985 году на совещании проиранских  организаций в Ливане лидеры «Хизбаллы», «Амаль исламий» и других ливанских шиитских группировок приняли долгосрочные программные установки. Их суть сводилась к укреплению позиций Ирана и «Хизбаллы» в Ливане. Ставилась задача освобождения оккупированного юга Ливана, война с Израилем вплоть до его полного уничтожения, борьба с западным, прежде всего американским влиянием в Ливане. В этой связи в конце 1987 г. политические лидеры ИРИ были вынуждены переориентироваться и сделать ставку в руководстве «Хизбаллы»  на шейха Субхи Туфейли, родом из деревни Бриталь (долина Бекаа) которого в Тегеране рассматривали как верного Ирану политического деятеля. После вывода с большей части территории Ливана израильских войск в 1985 г. «Хизбалла» при активной поддержке КСИР приступила к созданию собственного арсенала. Она также смогла за сравнительно короткий срок мобилизовать под свои знамена значительное число новых членов, существенно расширив социальную базу поддержки организации в шиитской среде Ливана за счет денежных пожертвований, поставок местному населению продовольствия, медикаментов и т.п. Одновременно бойцам организации удалось закрепиться в шиитских общинах южных и западных районов Бейрута, а также на юге Ливана. Укрепление «Хизбаллы» особенно ее позиций в районах традиционного влияния АМАЛЬ привело вскоре к усилению соперничества двух организаций, которое во второй половине 1980-х гг. приняло форму ожесточенных вооруженных столкновений, наряду с обострением палестинских междоусобиц в Ливане. Вмешательство Дамаска смогло остановить кровопролитные столкновения между АМАЛЬ и «Хизбаллой», которые приняли особенно ожесточенный характер в 1988 г. Сирия фактически спасла «Хизбаллу» от сокрушительного разгрома. В результате так называемых Таифских соглашений 1989 г. Сирии удалось не допустить разоружения «Хизбаллы», оставив ее в качестве единственной ливанской организации с военной инфраструктурой. Дамаск получил возможность осуществлять контроль над снабжением «Хизбаллы» оружием. В январе 1989 г. между Дамаском и Тегераном были достигнуты «специальные соглашения». Ливанская «Хизбалла» восстановила свою военную инфраструктуру, и возобновила операции на юге Ливана. В 1991 г. «Хизбалла»  превратилась в ведущую военную силу ливанского сопротивления, действующую на юге страны против Армии Южного Ливана (АЮЛ) и израильских войск. Когда в 1993 г. премьер-министр Ливана Р.Харири попытался поставить под контроль центральной власти ситуацию в районах к югу от реки Литани, его действия оказались заблокированы и не привели к конкретному результату. АМАЛЬ в 1990 году отмежевалась от вооруженной деятельности и стала политическим движением религиозного толка. Ее лидер Н.Берри вошел в состав ливанского правительства.  К этому времени стало ясно, что политика создания в Ливане исламской республики по типу иранской сталкивается с большими трудностями. Начиная с 1990-х годов «Хизбалла»» стала постепенно трансформироваться из чисто военной и полувоенной силы в политическую организацию. Летом 1992 г. руководство ИРИ рекомендовало лидерам «Хизбаллы» начать превращение этой организации из чисто военизированной группировки в активную политическую силу ливанского общества. Лидеры организации заявили об отказе от диверсионно-террористических методов борьбы и несколько снизили уровень военной активности на юге Ливана. Внутри «Хизбаллы» был достигнут компромисс между «умеренными» и «радикалами», установлено перемирие с «Амаль» и началась активная подготовка к парламентским выборам. Осенью 1992 г. «Хизбалла» получила 8 из 128 мест в ливанском парламенте, что позволило ей, блокируясь с другими депутатами-исламистами, иметь от 10 до 20% голосов и таким образом претендовать на роль одной из ведущих политических сил Ливана. Х.Насралла формально возглавил организацию в феврале 1992 г. после гибели А.Мусави во время налета ВВС Израиля на юг Ливана. Бывший генсек «Хизбаллы» С.Туфейли, лидер «радикалов» не вошел в состав руководства, а его сторонники, — выходцы из Бекаа и северных районов лишились практически всех руководящих постов в организации. Состоявшийся в июле 1995 г. очередной съезд «Хизбаллы» сохранил контроль над руководством организации в руках Х.Насраллы и его сторонников. В 1992 г. боевое ядро военного крыла «Хизбаллы» было выделено в самостоятельную боевую единицу, формально не связанную с организацией. Таким образом, была достигнута цель сохранения оружия организации в качестве серьезного рычага воздействия на возможные изменения внутренней и внешней ситуации. Больше известный под общим названием «Исламское сопротивление» (ИС), боевой авангард «Хизбаллы» представлял собой хорошо организованную и глубоко законспирированную вооруженную структуру общей численностью от 300 до 500 профессиональных бойцов во главе с офицерами, прошедшими специальную подготовку за границей. Общая же численность членов «Хизбалла» к началу 2000-х гг. составляла свыше 10 тысяч бойцов. На протяжении двух последних десятилетий деятельность почти всех структур «Хизбаллы» была подчинена военным задачам ИС. В пер­вую очередь это относилось к пропагандистскому подразделению «Хизбаллы», в распоряжении которого имелись два сайта в интер­нете, телевизионная станция «Аль-Манар», радиостанция «Ан-Нур», еженедельный журнал «Аль-Ахд», а также небольшая радиостанция «Саут аль-мустадафин», ведущая передачи на район Бекаа. На начальном этапе в формировании «Хизбаллы» активное участие действительно принимали радикальные группировки, в том числе «Джихад исламий», «Организация революционной справедливости». В дальнейшем «Хизбалла» отмежевалась от и них. В результате парламентских выборов в Ливане в августе-сентябре 2000 г. «Хизбалла» получила 12 мест в парламенте. В ее управлении находилось 9 школ, 3 больницы, 13 стоматологических клиник. Организация оказывала финансовую помощь в восстановле­нии жилых домов и деловых центров, получивших повреждения в ходе боевых действий на юге Ливана, а также участвовала в работах по восстановлению дорог и в других видах деятельности. Выступая в столь разных ипостасях, «Хизбалла» имела сотни и тысячи акти­вистов и сторонников в Ливане. Ее светская и религиозная деятельность составляли важную часть жизни шиит­ской общины Ливана и обеспечивали ей прочную и долговременную основу для мобилизации в свои ряды новых преданных членов и бойцов из числа местного населения. За последние два десятилетия ши­итская буржуазия Ливана значительно окрепла. Она вела актив­ную борьбу за передел сложившихся зон финансово-экономического влияния, путей транспортировок и рынков сбыта товаров. В своей борьбе шиитские «нувориши» могли с успехом использовать потенциал «Хизбаллы» для оказания выгодного им воздействия на своих экономических конкурентов, как из числа шиитов, так и представителей других конфес­сий. В обмен на поддержку организации, они оказывали «Хизбалле» свою финансовую помощь. Создание «Хизбаллы» было обусловлено не столько попыткой экспорта исламской революции, сколько стремлением иранской политической элиты интегрироваться в ливанскую политическую жизнь. «Хизбалла» всегда была «проблемной» ор­ганизацией с точки зрения сирийского режима. В фундаментальных вопросах исламской веры и практики «Хизбалла» находилась ближе к Тегерану, а идеологическая ориентация организации была далека от идей непролетарского социализма сирийской ПАСВ. К тому же задачи «Хизбаллы» в Ливане не всегда совпадали с плана­ми Дамаска в отношении этой страны и в регионе в целом. Сирии приходилось пристально следить за тем, чтобы «Хизбалла» в ходе своих операций против Израиля соблюдала установленные «прави­ла игры», а также осуществлять постоянный мониторинг за дея­тельностью организации с тем, чтобы она не выходила за рамки си­рийских интересов и политических планов в регионе. В 1990-начале 2000 гг. Сирия контролировала «Хизбаллу». Во многом этому способствовал тот факт, что в Ливане с 1976 г. размещался 30-итысячный контингент сирийских войск. Дамаск использовал «Хизбаллу» для сдерживания Израиля, но не хотел усиления организации, которая могла соперничать с ней в Ливане. Однако сирийский контроль над организацией был ограничен растущим влиянием ИРИ в Леванте. Иран стремился сохранить влияние на «Хизбаллу», чтобы ис­пользовать ее как инструмент воздействия на ситуацию в регионе.  Иран традиционно играл основную роль в снаб­жении «Хизбаллы» оружием и подготовке бойцов организации. Иранская помощь «Хизбалле» отличалась боль­шей глубиной. Иранская поддержка была сильнее идеологизирована. Она базировалась на общности шиитской доктрины, идеологических уста­новках и имела глубокие исторические корни.  На рубеже 1999-2000 гг. ежемесячно 4 самолета типа «Боинг-747» доставляли из Тегерана в Дамаск военные грузы для бойцов организации и КСИР в Ливане. В начале 2000 г. Иран поставил «Хизбалле» партию новей­шего противотанкового оружия. Прибывающие в Да­маск иранские самолеты с грузом, предназначенным для бойцов КСИР в Баальбеке, как правило, не досматривались сирийской та­моженной службой. Ежегодная помощь Ирана «Хизбалле» оце­нивалась в 30 млн долларов. Ситуация стала меняться после «Кедровой революции» в Ливане в 2005 г., которая во многом была спровоцирована политикой США в регионе. С уходом сирийских войск из Ливана в 1995 г. позиции «Хизбаллы» упрочились. В свою очередь это усилило влияние Ирана в Ливане. С этого времени влияние Ирана на «Хизбаллу» заметно окрепло. В 2006 г. «Хизбалла» показала свою силу в сражении с Израилем на юге Ливана. После усиления «Хизбаллы» Иран стал постепенно доминировать в этой арабской стране. «Хизбалла» стала основным инструментом Ирана в Леванте и сдерживании Израиля. Характерно, что в канун сирийских событий, в Сирии произошла серия убийств высокопоставленных сирийских военных и офицеров «Хизбаллы». Все они в той или иной степени  были причастны к выполнению тайных совместных операций Дамаска, Тегерана и «Хизбаллы» в регионе. Многие из них прошли специальную подготовку в Иране, куда их стали направлять еще в 2005 г. Генерал-майор Мухаммед Сулейман был убит в 2008 г. Он учился вместе со старшим сыном Хафеза Асада Баселем и был его близким другом. М.Сулейман считался одним из влиятельных офицеров в окружении Башара Асада и вел досье по вопросам «ядерного» и «химического» оружия», а также решал деликатные вопросы с Ираном и «Хизбаллой». М.Сулейман поддерживал тесные контакты с Имадом Мугние — руководителем подразделения специальных операций при генеральном секретаре «Хизбаллы» Х.Насраллы. М.Сулейман и И.Мугние неоднократно выполняли деликатные миссии на Ближнем Востоке. Любопытно, что И.Мугние был убит в тот же год что и М.Сулейман. Эти и подобные им события в 2009-2010 гг. отражали обострение внутриклановой борьбы за власть в САР. Кризис в Сирии поставил Иран, «Хизбаллу» в сложное положение. Волнения в Сирии показывали всю степень остроты расколов прежних союзов в регионе. Тегеран уже не мог рассчитывать на прежнюю поддержку Дамаска по защите своих интересов в Ливане. Многие политические силы Ливана меняли свое отношение к Ирану, пересматривали  прежний характер связей с Тегераном. В условиях сирийского кризиса «Хизбалла» выстраивала свою стратегию  на основе 5-летнего плана. Согласно этому плану «Хизбалла» еще накануне событий приступила к созданию на территории САР оружейных складов и организации тайных отрядов исламского сопротивления. При этом «Хизбалла» не рассчитывала на продолжительный вооруженный конфликт в САР. Организация опасалась, чтобы длительная война в Сирии могла сказаться на ее позициях в Ливане. «Хизбалла» не имела  никакого желания нести в будущем людские и материальные потери в Сирии. С учетом этого руководство «Хизбаллы» приняло план, согласно которому в Сирии должна была быть создана внешне независимая  структура, которая на деле находилась бы под управлением «Совета шуры» и замыкалась непосредственно на генерального секретаря «Хизбаллы» Х.Насраллу. Наряду с этим «Хизбалла» стремилась выйти за рамки Ливана и укрепить свои позиции в Ираке и Йемене. Однако, несмотря на присутствие «Хизбаллы» в Сирии, Ираке, Йемене, где ее отряды проводили независимые военизированные акции, они в той или иной мере оставались, связаны со своим центром в Ливане, который обеспечивал взаимосвязь с «театрами» военных действий в этих странах. До тех пор пока Сирия остается основным полем сражения, «Хизбалла» продолжает создавать на ее территории вооруженные формирования. В 2020-х гг. их общая численность составляла около 50 тысяч бойцов, которые рекрутировались из представителей различных общественных и религиозных слоев сирийского населения.  При этом акцент делался, прежде всего, на тех сирийцах, которые под воздействием мощной и агрессивной иранской пропаганды приняли шиизм, а также из представителей христианской и друзской общин.  «Хизбалла» пыталась выстроить в Сирии модель «Исламского сопротивления» (ИС) на подобии той, которую она создала в Ливане. Одновременно, высокопоставленные офицеры «Хизбаллы» находились в постоянном контакте с представителями правительственных войск в Сирии и Ираке, управляя их действиями. Совершенно очевидно, что эти планы  могли быть реализованы только при поддержке и с одобрения Ирана, который рассматривал «Хизбаллу» как один из важных инструментов обеспечения своей национальной безопасности и в качестве ключевого элемента политики на Ближнем Востоке. После взрывов в порту Бейрута в 2021 г. эскалация ситуации в Ливане изменила поведенческий стереотип «Хизбаллы». Организация стала действовать жестче и откровеннее. Ее активность не ограничивалась только Левантом, а распространялась также на ряд государств Западной Азии, Африки и Латинской Америки. В ходе своего выступления в июне 2022 г. лидер организации Х.Насралла обрушился с резкой критикой на Израиль, Грецию, ряд других стран. Пожалуй, впервые за несколько последних лет генеральный секретарь организации, публично признал факт существования самостоятельного и суверенного государства Ливан. Возможно столь неожиданное «откровение» основного союзника Ирана в Леванте, стало отражением сильного раздражения со стороны руководства «Хизбаллы» и Тегерана заметным ростом авиационных ударов Израиля по военным объектам Ирана в Сирии. Бомбардировка израильской авиацией Дамасского аэропорта  в июне 2022 г. основательно повредила его инфраструктуру и на несколько дней вывела из строя основную транспортную артерию Ирана, которую он использовал для снабжения оружием и боеприпасами ливанской «Хизбаллы». За время участия в сирийской кампании организация потеряла несколько тысяч бойцов, в том числе высокопоставленных офицеров и основательно испортила отношения с политическими силами в Ливане и большинстве арабских государств. Возможные перспективы разрешения сирийского конфликта беспокоят руководство организации, которая оказалась в террористических списках многих исламских государств. В условиях продолжающего кризиса в САР Тегеран обречен на сотрудничество с «Хизбаллой» в Леванте.

 

         Иран и шиитские милиции в Сирии

В отличие от Ирака, в Сирии Тегеран сделал явный акцент на сотрудничестве с алавитами и шиитами. В своей политике в САР Иран отводил важное место работе с местным населением в целях создания широкой социальной базы поддержки. Еще до начала событий в САР Иран вел активную проповедническую деятельность среди сирийских племен на востоке страны, стремясь максимально «шиитизировать» их представителей. Иранские проповедники смогли обратить в шиизм одно из влиятельных сирийских племен Дейр эз-Зора – Баггара. В последующем это дало возможность ИРИ распространить свое влияние в этом недружественном Тегерану районе. Одним из примеров такой политики ИРИ, стали действия Ирана по переселению местного населения в Сирии, в ходе которой Тегеран проявлял особую заботу в отношении шиитов. Летом 2018 г. КСИР организовал вывод нескольких шиитских деревень из занятых оппозицией районов Идлиба, в обмен на разрешение ряду суннитских общин беспрепятственно оставить пограничные ливанские территории. В конце 2021 г. Иран официально возобновил религиозный туризм в САР. На деле, паломничество к шиитским святыням в Сирии не прекращалось во время конфликта. Правда, иранские паломники, как правило, ограничивались посещением шиитской мечети «Сит Зейнаб» в южных пригородах сирийской столицы. До событий марта 2011 г. Сирию ежегодно посещало более 500 тысяч паломников из Ирана и Ирака. Пользуясь статусом паломника, они беспрепятственно проникали в Ливан, укрепляя связи с ливанскими шиитскими общинами. За годы вооруженного конфликта в САР Иран  построил несколько десятков новых мечетей в ключевых центрах страны (Дамаске, Халебе (Алеппо), Хомсе, Дейр эз-Зоре, Дераа), восстановил и реставрировал шиитские святыни в Дамаске и Халебе (Алеппо). Так, в одном из кварталов Дамаска «Аль-Аммара» в 100 метрах от мечети Омейядов, иранцы заново реставрировали «Сит Ракия», увеличив площадь этого святого для шиитов места до 4 тыс. кв. м.  В итоге Иран расширил географию паломничества в Сирии и увеличил число паломников. В конце 2021 г. в Сирии на законодательном уровне был изменен порядок работы Министерства вакуфов в вопросах взаимодействия с институтом муфтията и порядком издания фетв. После принятия указанного закона любые законодательные действия в религиозной сфере стали осуществляться в соответствии с положениями шиитской доктрины Ирана. Прежде всего, это затронуло систему управления вакуфной собственностью и работу с личными сбережениями мусульман. Новый закон не только укрепил позиции Ирана в религиозной сфере, но и легитимировал его работу по «шиитизации» сирийского населения. Состояние сирийских вооруженных сил обусловило специфику использования Ираном «шиитского фактора» в САР. Сирийский кризис обострил конфессиональные настроения в армии и посеял в ее рядах взаимное недоверие и подозрительность. Усилившиеся накануне кризиса в армейских рядах явления коррупции, непотизма, непрофессионализма, серьезно ослабили боеспособность и эффективность Вооруженных сил САР. К тому же в условиях  конфессиональной поляризации, армия столкнулась с проблемой самоидентификации своего личного состава. Сирийским военным  не удалось провести быструю мобилизацию своего личного состава в масштабах всей страны, которая оказалась, охвачена восстанием. Несмотря на то, что армия сохранилась как институт государства, она кардинальным образом трансформировалась в условиях кризиса. Изменился конфессиональный баланс в армейском руководстве. В результате дезертирства более 3 тыс. офицеров (в основном это были сунниты), образовавшийся вакуум был заполнен алавитами, которые заняли практически все руководящие должности в армейском руководстве. Оставшиеся же офицеры-сунниты были фактически отстранены от командования и изолированы. Им постоянно приходилось доказывать свою лояльность правящему режиму. Разосланный в войска внутренний циркуляр  начальника УВКР ВВС САР Джамиля Хасана характеризовал суннитских офицеров как опасных заговорщиков и угрозу национальной безопасности страны. Сравнительный анализ религиозной принадлежности  командного состава армии  и элитных силовых структур и подразделений в период с 2000 по 2019 гг. дает определенное представление о конфессиональной карте руководящего состава сирийских «силовиков». Приблизительные подсчеты показывают, что около 85%  командного состава сирийских вооруженных сил и органов безопасности были представлены алавитами. Из общего состава выпускников Военной академии САР 2018 г. (2400 офицеров) только 6% были  суннитами и представителями иных конфессий, а остальные 94% — алавитами. Чтобы компенсировать нехватку опытных боевых офицеров, режим вынужденно прибег к созданию милицейских формирований и вспомогательных сил. Их формирование базировалось на семейных и общинных  союзах и неформальных связях. Попытка инкорпорировать вышеуказанные подразделения в деформированную формальную военную организацию в отсутствии ясной стратегии и достаточных ресурсов, привели на деле к появлению гибридной структуры национальных вооруженных сил.  В ее рамках действовали слабо скоординированные регулярные части и милицейские формирования.  Опора сирийской армии на союзные ей и вспомогательные силы подорвала ее независимость. Роль центрального командования существенно снизилась. Растущая конкуренция и поляризация внутри армии нередко выражалась в участившихся столкновениях между различными вспомогательными силами. Среди личного состава ВС САР усилился раскол на сторонников России и Ирана, который происходил на фоне по сути конъюнктурных кадровых перестановок внутри армии и спецслужб. Национальная идентичность личного состава сирийских силовых структур подверглась серьезной эрозии. Внутри армии и служб безопасности усиливался раскол по конфессиональным линиям. Офицеры-сунниты оказались фактически в изоляции. После дезертирства значительного числа офицеров-суннитов, их численность и влияние в армии стало заметно снижаться. Их должности оказались замещены алавитами, которые встали во главе всех боевых ключевых подразделений. В тоже время офицеры-алавиты уже не являлись как прежде единой конфессиональной группой, а были расколоты по региональным, племенным признакам и степени лояльности, основным союзникам режима. Ряд факторов свидетельствовал о смещении ядра алавитской общины из их традиционного центра в Латакии в другие районы. Это вело к разрыву прежде устойчивой социальной ткани алавитской общины, сформированной Х.Асадом на конфессиональной основе и взаимных обязательствах, родственных принципах лояльности. В конечном итоге это могло привести к формированию внутри офицерского корпуса различных блоков по образцу 1940-1960 гг. и  серии военных переворотов. Проиллюстрировать общую ситуацию в сирийских вооруженных силах можно на конкретном примере одного из родов войск. ВВС САР сыграли большую роль в вооруженной борьбе. Сирийские ВВС были созданы в 1946 г. после обретения Сирией политической независимости. Вскоре они превратились в символ национального прогресса и развития. В Сирии, которая пережила 8 попыток военных переворотов, история ВВС тесно связана с историей сирийского государства выстроенного Х.Асадом, который сам был военным летчиком. Отношения между военными и политическим руководством Сирии играли ключевую роль в понимании роли ВВС в поддержке правящего режима. В 1948-1958 гг. сирийские летчики прошли подготовку в Египте, Ираке, Великобритании, Италии, Чехословакии и Польше. Большинство из них были суннитами, друзами, христианами. Алавитов было меньшинство. После прихода к власти Партии арабского социалистического возрождения (ПАСВ) в 1963 г. сирийские ВВС стали называться Сирийские Арабские Воздушные Силы (САВС). Будучи командующим САВС Х.Асад стремился превратить их в свою собственную опору. В этих целях Х.Асад создал могущественную и независимую от других военных подразделений структуру, которая получила название Разведка САВС. Вскоре она превратилась в основную сирийскую спецслужбу и постепенно стала обновлять летный состав за счета набора алавитов. Мятеж «Братьев-мусульман» в 1979-1982 гг. стал  испытанием для  режима и его ВВС. В условиях борьбы с «братьями» внутри ВВС произошел раскол. Многие летчики перелетели вместе со своими самолетами в Ирак и Иорданию. В конце 1981 г. командующий ВВС генерал Махмуд Хамди Абаза был взорван в собственной автомашине. В январе 1982 г. был раскрыт антиправительственный заговор в рядах ВВС. Заговорщики панировали нанести внезапный удар по ключевым объектам Дамаска и его пригородам.[vi] [6] Во главе заговора стоял майор ВВС Фавзи аль-Аззави из Дейр эз-Зора. Через несколько недель режим столкнулся с бунтом  в рядах ВВС. Ряд суннитов отказались выполнять приказ о бомбардировке  Хамы, которая служила оплотом мятежных «братьев». В итоге несколько десятков летчиков и часть техперсонала были арестованы и уволены из ВВС. После полавления восстания «Братьев-мусульман» в 1979-1982 гг. сунниты были отстранены от руководства ВВС. В ходе войны в Ливане в 1982 г. режим произвел очередную чистку в летном составе ВВС, в чьей лояльности сомневался. В начале военных действий израильские летчики сбили около 82 сирийских самолетов. Из них 70 управлялись суннитами. В результате чисток в рядах ВВС туда было набрано много алавитов. Алавиты составляли 80-85% курсантов военных академий и училищ в начале 1980-х годов.  Накануне событий 2011 г. большинство  руководящего и среднего звена ВВС САР представляли алавиты. Это предопределило место и роль сирийских ВВС в ходе событий в САР.  После начала кризиса в САР, офицерский и летный состав ВВС раскололся. Всего за время кризиса из ВВС САР дезертировали 165  летчиков, погиб 201 пилот, 187 самолетов было уничтожено. Раскол в ВВС САР  по конфессиональным линиям усилился после того как многие офицеры сунниты оказались под подозрением как потенциальные заговорщики и подвергались постоянным преследованиям со стороны контрразведки ВВС («Джавийя»), которая практически полностью была укомплектована алавитами. Даже высокопоставленные офицеры-сунниты испытывали постоянный страх быть оклеветанными их подчиненными алавитами, которые работали на разные спецслужбы. В начале событий бесследно исчезли около 20 пилотов-суннитов. Кампания против суннитов достигла своего пика после убийства генерала Абдуллы аль-Халиди из штаба командования ВВС в Дамаске в октябре 2012. Аль-Халиди выступал против бомбардировок сирийских городов и подозревался в стремлении перейти на сторону оппозиции. По мере роста напряженности внутри ВВС ужесточались меры в отношении пилотов-суннитов. Время полетов было сокращено или строго органично из-за опасений в дезертирстве. Отпуска отменены. Выходы за пределы баз были строго ограничены. За летным составом и их родственниками была установлена постоянная слежка. Летчиков из мятежных районов часто вызвали на допрос в контрразведку. Их пристрастно расспрашивали о родственных связях с представителями оппозиции. В результате большинство офицеров-суннитов ВВС оказались в информационной изоляции и не имели представления о происходящих в стране событиях. Даже когда режим утратил контроль над частью сирийской территории, военное командование не было склонно использовать ВВС за исключением логистических операций и транспортировки сил безопасности в мятежные районы. Власти избегали активно привлекать ВВС, опасаясь реакции Запада по примеру Ливии. По мере эскалации вооруженной борьбы в сирийских ВВС росли «диссидентские» настроения. Некоторые летчики отказывались выполнять приказы бомбардировки мирного населения. В период с 2012 по 2015 гг.  73 пилота из ВВС перешли на сторону оппозиции.  Сотни человек из числа технического состава и призывников оставили ВВС. Некоторые скрылись у родственников в Сирии, другие перебрались за границу. В рядах личного состава ВВС обострилась конфессиональная рознь. Из 165 дезертиров 95% были суннитами. А среди 144 погибших в боях пилотов 90% были алавитами. Раскол ВВС по конфессиональному признаку происходил одновременного с аналогичными процессами среди всего сирийского населения. Большинство боевых вылетов летчики алавиты совершали в районы традиционного проживания суннитов. Накануне кризиса в САР алавиты занимали 79% командных должностей в сирийских ВВС. Только во главе одной бригады стоял суннит, который был арестован в 2013 г. За все время кризиса в стране только один суннит (палестинского происхождения) был поставлен на руководящую должность в ВВС. В результате указанных выше процессов ВВС САР участвовали в гражданской войне как «конфессиональная» сила.

В целях исправления ситуации в правительственных вооруженных силах режим с 2013 г. приступил к созданию новых войсковых подразделений на основе милицейских формирований. К концу 2015 г. по данным различных источников, общая численность такого рода формирований составляла от 35 000 до 40 000 человек. В 2015 г. под руководством иранских советников, режим приступил к созданию 4-го армейского корпуса, в состав которого была включена часть вышеупомянутых подразделений. Изменение конфессионального состава сирийских силовых структур создало благоприятные условия для укрепления иранских позиций внутри офицерского корпуса САР. Иран отдавал приоритет защите и обучению шиитской общины Сирии. После начала кризиса Иран сформировал в САР милицейские отряды из  афганских и иракских шиитов, сражавшиеся на стороне правящего режима. Одним из первых шагов в этом направлении стало создание Национальных сил обороны (НСО), которые формировались по религиозному признаку. Позднее были созданы Силы местной обороны (СМО), в рамках которых Иран попытался объединить местные шиитские милиции и часть племенных отрядов. Иран взял на свое содержание личный состав СМО, бойцы  которого получали от 30 до 50 тысяч сирийских фунтов ежемесячно, а также пользовались иными льготами, предоставленными правительством ИРИ. В итоге сирийские военные фактические оказывались в подчинении СМО. Был также определен статус отрядов «Хизбаллы», которые стали формальными подразделениями сирийских вооруженных сил, а их бойцы получили сирийские военные документы. Тегеран глубоко интегрировался в ткань сирийского общества и государства, прежде всего в армию и силы безопасности САР. На рубеже 2021-2022 гг. Иран в тесной координации с правящим режимом САР предпринял ряд активных действий в военной, политической, экономической, идеологической сферах жизни сирийского государства и общества. Иран взял под свой контроль стратегически важные участки сирийской территории. В целях  закрепления своего военного присутствия в САР Иран использовал новую тактику, которая предусматривала значительное расширение ареала действий  шиитских милиций. Для охраны своих военных складов в районах Хомса, Хамы, Халеба (Алеппо), Дейр эз-Зора, Пальмиры, Иран создал новые отряды шиитских милиций. В конце марта, начале апреля 2022 г. в Сирии появились отряды «Фаджр аль-Ислам». Они были созданы из части личного состава «Хизбаллы» (Ливан), «Лива’а аль-Фатимийюн (Афганистан), «Харакат ан-Нужба» (Ирак) и части местных шиитов и алавитов. Во главе «Фаджр аль-Ислам» стояли офицеры КСИР.   К марту 2022 г. отряды ливанской «Хизбаллы», афганских милиций, «Асаиб Ахль аль-Хак», «Харакат ан-Нужба «(Ирак), «Бригады аль-Бакир» (САР) заметно нарастили численность своего личного состава и пополнили свои арсеналы новым вооружением. К началу апреля 2022 г. указанные милиции создали около 120 новых укрепрайонов на востоке Хомса, в Хаме, Ракаа, Дейр эз-Зоре, разместив там более 4,5 тысяч бойцов. В 2022 г.  Иран и его шиитские милиции практически полностью контролировали значительные участки территории САР и соседние районы Ливана. Они активно присутствовали в глубинных районах САР, крупнейших сирийских городах и их пригородах (Дамаск, Хомс, Хама, Халеб (Алеппо)).  Имели прочные позиции в Дейр эз-Зоре и Пальмире.  Конфессиональные особенности действий Ирана в САР имели глубокий политический контекст. Прежде всего, Иран стремился продемонстрировать, что война в Сирии закончилась. Следовательно, присутствие там иностранных военных (шиитские милиции — не в счет) незаконно, а все переговоры о сирийском урегулировании теряют какой-либо смысл. Одновременно, Тегеран укреплял законность своего присутствия в Сирии, в широких слоях сирийского общества. Сегодня сирийский социум пребывает в тяжелом положении. Образованный сирийский класс пытается обрести идейную основу для  новой самоидентификации. Пользуясь этим, Иран использовал доверенных сирийских клириков, крупных строительных подрядчиков, серьезных бизнесменов в сфере торговли недвижимостью для продолжения процесса активной «шиитизации» населения столичных центров страны, главным образом Дамаска и его ближайших пригородов. Тегеран стремился мобилизовать широкие народные массы в свою поддержку, прежде всего молодежь, большинство которой было неграмотно. Иран использовал проверенные и наиболее доходчивые средства и методы. Это, прежде всего, религиозная пропаганда иранской версии ислама. Тем более, ислам не поощряет, но и не запрещает переход из одного в другой мазхаб (джа’афаритский, конечно). Созданные Ираном за последние несколько лет заделы в сирийском обществе гарантируют Тегерану сохранение его позиций в САР в случае эвентуальной смены власти в процессе мирного транзита. Использование фактора конфессиональной общности в ходе военной операции в Сирии, сопровождалось определенными рисками для политики Тегерана. Подобный политический инструмент был эффективным, пока Тегеран мог управлять религиозными процессами в САР. В случае отказа механизма управления Иран рисковал сорвать всю свою военную операцию в Сирии и подорвать свои региональные позиции. Поддержка шиитских общин высвечивала Иран как не столько политического, а религиозного актора на поле сирийского конфликта и в регионе, в целом и подчеркивала опасность религиозного измерения сирийского кризиса.

 

Иран и арабские страны в поисках обновления государственной идеологии  и нормализации международных отношений на Ближнем Востоке

Таким образом, факторы религиозной и этнической общности в политике Тегерана играли заметную роль. В тоже время, как показывает опыт многих ближневосточных стран, использование религии в политических целях, может иметь эффект бумеранга и чревато определенными рисками. Одной из причин растущей в последние десятилетия враждебности между Ираном и арабскими странами служат различия в их подходах к исламу и национализму, как основе  строительства современного типа государства. Исторически иранский национализм противостоял идеям панрабаизма и пантюркизма. Он был призван сдержать угрозу арабского и турецкого экспансионизма, претендующего на часть территории Ирана под предлогом объединения арабских или турецких земель. Центральной установкой иранского национализма  была концепция «иранских земель» («Иран замин»). Она носила не только земляческий характер, но и отличалась культурными коннотациями. С точки зрения иранских националистов любое место, где доминирует иранская культура, и говорят на фарси, даже если оно управляется не иранцами, может считаться «Иран замин». Акцент на персидском характере иранского национализма мог оттолкнуть от власти национальные меньшинства. Поэтому власть, прежде всего, делала упор на «иранизм» как основу единой иранской нации. Сасанидская концепция  Eranshahr (Eran=Iran) означала единство земли и империи. Такой подход в корне отличался от практик арабского национального движения, в котором левые и социалисты стали ярыми сторонниками панарабизма. В Иране правящий режим и духовенство рассматривали Иран как культурный и исторический конструкт шиитского толка ислама, соперничавшего с ортодоксальным исламом. В арабских странах и Турции ислам и этнический национализм усиливали друг друга. Иными словами в арабских странах ислам служил объединительным целям национализма, а национализм помогал решать задачи панисламизма. В Иране же существовала дихотомия между национализмом и исламом. Она придавала иранской внешней политике двойственный и противоречивый характер. Это стало особенно заметным после исламской революции в Иране и попыток практически реализовать тезис об экспорте исламской революции в рамках активизации иранской политики в арабских странах Ближнего Востока. Различия в иранском и арабском национальных движениях были отчасти связаны с исламом. Ислам часто шел вразрез с иранским национализмом. Эта дихотомия усилилась в 1960 гг. совпав с процессами реформ и модернизации, и достигла своего пика после Исламской революции 1979 г. После исламской революции в Иране была создана новая модель государственного устройства. Она базировалась на религиозной доктрине особого характера с учетом иранской специфики шиитского вероучения. Выстроенная властная конструкция сочетала в себе признаки демократии, воплощенной в деятельности по сути фасадных управленческих структур (парламент, правительство). В тоже время основной механизм принятия решений оставался в руках военных и клерикалов. Особенности политической системы ИРИ не могли не сказаться на внешней политике Ирана и ее особом характере, который ярко проявился в арабских государствах Ближнего Востока, прежде всего в Сирии, Ираке, Ливане, Йемене. В условиях арабо-иранского противостояния традиционные различия в этническом и религиозном отношениях превратились в вопросы национальной безопасности и сохранения целостности государства. Большинство арабских стран с недоверием относились к Ирану с точки зрения его претензий на «исламскую миссию», испытывали подозрения в отношении иранского национализма, и опасались его политических амбиций. Шиитский партикуляризм Ирана также усиливал подозрения арабов в отношении ИРИ, несмотря на то, что иранский режим пытался придать революции обще исламский характер, чтобы не дать представить ее как шиитский феномен. В этой связи, некоторые арабские клерикалы нередко именовали иранцев «рафидун» (отрицание первых трех праведных халифов —  А.В.) и считали, что Иран проводит националистическую и экспансионистскую политику под знаменем ислама. Первые два десятилетия XXI-ого столетия оказались весьма бурными и неоднозначными для развития политических систем Ирана и арабских стран. Оказавшись в фокусе мирового внимания, арабские страны борются за сохранение собственной государственности и национального суверенитета. В ряде стран продолжаются военные действия. Возникновение новых конфликтов замешанных на старых политических дрожжах ведет к разрушению  политических систем и институтов государства. В результате размываются национальные границы, рушатся суверенитеты, видоизменяется парадигма выстраивания новой государственности, общество обрекается на поиск новой самоидентификации. Сегодня Арабский мир сталкивается с отсутствием сильного системного  арабского лидера, который смог бы сплотить арабские народы на основе общенационального эндогенного проекта развития и принять вызовы нового миропорядка складывающегося на Ближнем Востоке. Провал светского проекта развития в Арабском мире привел к его замещению идеями «исламизма». Попытки заполнения политического и идеологического вакуума идеями воинствующих исламистов формируют общественный запрос на стабильность и умеренность. Арабские восстания 2010–2011 гг. и предшествовавшие им события в Иране 2009 г. заставили иранских правителей обратить серьезное внимание на развитие и совершенствование системы управления страной и обществом. Силовая политика ИРИ в ближневосточном регионе  вызывала определенную эволюцию иранской политической системы, меняла расстановку сил внутри властных структур, отражалась на состоянии иранского социума и его мировоззрении. Несмотря на явные успехи Ирана на внешнеполитическом поприще, внутреннее положение страны, хотя и остается стабильным, но периодически подвергается испытаниям на прочность. Значительная часть религиозно-политической элиты осознает необходимость кардинальных преобразований ради выживания исламской республики. Однако позиции радикального духовенства, которое пользуется поддержкой армии и органов безопасности, чрезвычайно сильны в условиях активных военно-политических действий, которые Иран предпринимает в странах Арабского Востока и Персидском заливе. Несмотря на критику национализма со стороны духовенства, в современном иранском социуме сформирован запрос на  развития иранизма, национализма как основы иранской идентичности и альтернативы исламизму. Иными словами, в Иране сохранилась возможность возрождения национализма как основы новой политической идеологии. Однако как показал опыт ИРИ, ограничение ислама национализмом не способствовало развитию дружеских связей между арабами и иранцами.  В тоже время, и в Иране и в арабских странах ясно осознают, что обострение религиозных и этнических противоречий на фоне ослабления  государственности, облегчает  процесс внешней вовлеченности во внутреннюю региональную политику ближневосточных государств. Укрепление государственной власти и отсутствие конфликтов на религиозной и этнической основе служит барьером внешнему вооруженному вмешательству на Ближнем Востоке. Участие религиозных и этнических меньшинств в различных управленческих сферах ближневосточных стран, где у власти стоит религиозное большинство, снижает вероятность внутренних конфликтов на конфессиональной и этнической основе. И, наоборот, в государствах, где власть удерживается религиозным меньшинством, потенциал вероятной дестабилизации  и риски военной интервенции внешних сил, кратно возрастают. Тем более, что в  последнее время все настойчивее становятся попытки  исламистов легализовать и расширить свое участие в политической жизни ближневосточных государств Лидеры исламистских движений гораздо раньше, чем многие ближневосточные руководители, осознали масштаб и глубину грядущих перемен. Это заставляло их модифицировать оригинальные воззрения исламских идеологов, в основе которых лежала идея создания исламского государства. В программных заявлениях большинства подобных организаций не идет речь о создании единого исламского государства в обозримой перспективе. Они призывают к созданию «исламского демократического государства» в существующих национальных границах. Выступают за отказ от насилия как средства политической борьбы, осуждают терроризм, поддерживают принцип проведения свободных парламентских выборов, пересматривают идею божественности власти, поддерживая демократические процедуры смены власти, пересматривают роль женщины в обществе, а в ряде случаев выступают в роли активных борцов за права человека. Но можно ли серьезно считать современных идеологов  исламистского течения поборниками системы светского правления и демократии? Современный исламизм сформировался как реакция на поражение секулярных идей ( либерализм, марксизм и национализм) в условиях «арабской весны». Для неоисламистов исламское государство   является   государством   идеологическим, распространяющим свою власть на все стороны человеческой жизни. Такое государство контролирует социальные, политические, экономические, равно как и культурные отношения. Суверенитет в исламском государстве принадлежит Богу, что практически означает управление на базе шариата. Некоторые из них берут на вооружение ряд концептуальных положений из идеологии фундаментализма и интегризма, которые стали предметом политического дискурса на рубеже 1970-1980 гг.[vii] [7]  Как известно, представители классического фундаментализма говорили, что они выступают за свободные выборы не ради становления демократии или индивидуальных свобод, а во имя утверждения ислама. И когда теоретики фундаментализма затрагивали проблему демократии, речь у них шла не о совместимости или несовместимости ее с исламом, а о том, что принципы западной демократия трудно сопрягаемы с исламским правлением, которое может основываться только на богоданном законе ислама — шариате. На самом деле у «исламской демократии» имеются известные пределы. Поэтому на разных полюсах мусульманского общества реформаторские идеи в исламе вызывают серьезные сомнения и подозрения в истинности дальнейших намерений исламистов и их последующих шагах в случае прихода к власти. Многие ближневосточные  руководители справедливо полагают, что в случае свободных демократических выборов во власти легко могут оказаться радикальные исламисты. Правящие ближневосточные элиты опасаются, даже временного, союза умеренных исламистов и левых сил.

Сегодня многие ближневосточные государства стоят перед сложным выбором. Действующая в них политическая организация и ее руководители не готовы полностью признать те ценности, которые разделяет большинство населения. Возможно, прежние принципы национализма должны быть заменены новыми, носящими наднациональный характер. Тем более что действующие в настоящее время на Ближнем Востоке националистические концепции, по принципу соотношения в них национализма и ислама, не дают возможности практически объединить усилия различных политических сил и движений региона. Так, в концепциях «национал-исламистов», где превалирует светский элемент, ислам выступает как фактор национальной культуры, способный сыграть положительную роль в судьбах арабской нации. Понятие же уммы как религиозной общины и понятие нации резко разграничены. В Иране национальному движению противостояло иранское духовенство. Иранские клерикалы считали, что националисты поставили в центр иранской нации ее идентичность, культуру и лояльность, вместо шиитского толка ислама, который со времен Сефевидской династии служил основой формирования идентичности и культуры иранской нации. Любопытно, что они были не согласны с точкой зрения националистов о том, что арабские завоевания  и исламизация Ирана пошли во вред стране. Они утверждали, что арабские завоевания освободили иранцев от гнета Сасанидской иерархической структуры управления. С их точки зрения, до арабских завоеваний Иран пребывал в состоянии джахилии (невежества). При этом духовенство было против даже частичной секуляризации общества, культуры и политики. В противном случае это могло подорвать власть духовенства и его позиции. Фактически анти националистические идеи легли в основу идеологии Исламской революции в Иране 1979 г. Любопытно, что левые силы в Иране также выступили против националистов. Они способствовали развитию субнациональных традиций и пропагандировали этнический и лингвистический партикуляризм, порицая имперские  традиции персов. До Исламской революции 1979, выдвинутые иранскими «модернистами» идеи восходили к тезису о том, что современные мусульманские страны отчасти находятся в состоянии добровольной автаркии. Их власти создают ограничения на проникновение современных достижений науки и техники, так как они, являясь выражением западных ценностей, оказывают негативное воздействие на исламские традиции. Данная ситуация возникла как ответ на наследие колониальной системы, в результате которой западные страны своим экономическим и политическим превосходством подавили активность жителей Ближневосточного региона. Это в корне отличалось от арабского национального движения, в котором левые и социалисты стали ярыми сторонниками панарабизма. В тоже время, с точки зрения реальной политики ислам представляет собой не столько цель, а средство для решения национально-государственных задач. С другой стороны, в концепциях «исламо-националистов» секуляризм хотя и остается основой, однако ислам характеризуется как органическая часть национальной самобытности. Исламские националисты склонны рассматривать арабов и персов как часть мусульманской общины. В практическом же плане подчеркивается приоритет национальных интересов, поскольку панарабизм  и паниранизм толкуются как система более открытая по сравнению с исламом, для которого не существует конфессиональных границ. Принцип равенства всех наций и этносов в исламе оставляет открытым вопрос о положении религиозных меньшинств, представителей различных толков в самом исламе и просто атеистов. Сегодня в кругах интеллектуальной ближневосточной элиты активно дискутируется идея гражданства, предполагающая равноправие всех граждан, как ответ на межрелигиозную рознь и основа для объединения националистов и исламистов. В тоже время, неясно в каких географических рамках планируется реализовывать данную идею. Тем более что в условиях отсутствия подлинно гражданского общества в Иране и арабских странах такое решение проблемы представляется нежизнеспособным. К тому же в условиях роста исламистских идей и движений воинствующего ислама различного спектра остро встает вопрос, на какой основе возможно (и возможно ли вообще) объединить идеи  национализма и исламизма для того, чтобы выработать основу для этой новой идеологии наднационального характера.  Возможно, различные националистические концепции должны лечь в основу создания более сильной политической системы, способной нейтрализовать анархические тенденции, защитить своих граждан, поддерживать внутренний порядок и обеспечивать справедливость между различными этническими и конфессиональными группами населения, нормализовать межгосударственные отношения в  регионе. Действительно, новейшая история государств Ближнего и Среднего Востока изобиловала примерами борьбы и взаимовлияния религиозных (панисламизм, мусульманский модернизм) и светских (панарабизм, партикулярный национализм) идеологических течений. Эта борьба во многом определяла эволюцию ближневосточной общественной мысли и помогала мусульманам приспосабливаться к заимствованным на Западе идеям и концепциям. Поэтому основной проблемой в деле предотвращения раскола ближневосточных государств по этническим и конфессиональным признакам является, по-видимому, то, насколько успешными окажутся попытки совместить на национально-патриотической основе светский аутентичный проект развития государства с элементами систем общепринятых ценностей и мусульманский модернизм с традиционными исламскими представлениями и идеями.

[i] [8] Джа’афариты — последователи джа’афаритской (имамитской) религиозной школы. Названы по имени шестого имама шиитов-имамитов Джаафара ас-Садика (ум. в 765 г.н.э.). Джа’афаритский мазхаб признан суннитами наряду с четырями другими. Сегодня джа’афаритского толка  придерживаются все шииты-имамиты. Подробнее см. «Ислам. Энциклопедический словарь». М., 1991.

[ii] [9] Арабская аббревиатура от Афвадж аль-Мукаввама аль-Любнанийя (Полки ливанского сопротивления).

[iii] [10] Институт, занимавший особое место в структуре государственного управления по реализации политики экспорта исламской революции

[iv] [11] Х. Фадллала родился в 1925 г. в г. Неджеф (Ирак).

[v] [12] Муса ас-Садр – имам ливанских шиитов, родственник по материнской линии аятоллы Хомейни, дядя бывшего заместителя министра иностранных дел ИРИ Мухаммеда Садра. Пропал, по некоторым данным, во время пребывания в Ливии в 1979 году.

[vi] [13] После этого случая любым самолетам было категорически запрещено совершать полеты в воздушном пространстве над сирийской столицей.

[vii] [14] 30 сентября 2022 г. арабские СМИ объявили о кончине известного исламского философа  и теоретика Юсефа аль-Карадауи.

_______________________