В ретроспективном плане Россия и Иран, пожалуй, никогда не были союзниками, в двусторонних отношениях между ними веками имело место геополитическое соперничество, в новейшей истории XX века характеризовавшееся также периодами идеологического отчуждения и недоверия. Шахский Иран был одним из форпостов американского присутствия на Ближнем Востоке и следовал в русле проводившейся Вашингтоном внешней политики «сдерживания» в отношении СССР. Однако ориентированность на США все же не доводилась Ираном до прерывания сохранявшихся торгово-экономических связей с СССР, в т.ч. и военно-технической сфере (в Иран в 1960-70-х гг. поставлялись довольно крупные партии легкой бронетехники, ЗСУ-57, ЗСУ-23-4 «Шилка», РЗСО «Град», буксируемых артсистем и ПЗРК).
В своей новейшей истории (со времен Исламской революции 1979 г.) Иран в контексте провозглашенной политики «ни Восток, ни Запад» в отношениях с СССР (который, как известно, в неофициальной системе внешнеполитических координат именовался «малым сатаной»; «большим сатаной», соответственно, были США) периодически доходил до открытой враждебности. Декларируемый Тегераном «экспорт исламской революции» и «содействие исламскому возрождению» в Центральной Азии, поддержка афганского сопротивления в период пребывания в стране советского контингента в 1980-х гг., ответная реакция СССР, в том числе выражавшаяся в виде масштабной военной помощи Ираку во время ирано-иракской войны, усугубляли взаимное отторжение и практически сводили на нет возможность какого-либо конструктивного сотрудничества.
Нормализация двухсторонних отношений в конце 1980-х гг. на фоне размывания идеологических предубеждений позволила активизировать контакты практически во всех сферах – от выстраивания диалога по обеспечению региональной безопасности до реанимирования контактов в торгово-экономической, научно-технической и военно-технической сферах. С конца ХХ в. на фоне все более дестабилизирующей политики США на Ближнем Востоке и Центральной Азии (в т. ч. непосредственно в отношении и России, и Ирана), а также остро ощущаемой необходимости международного противодействия экспансии исламского фундаменталистского религиозного экстремизма стала обозначаться и объективная общность геостратегических и геополитических интересов Москвы и Тегерана.
Оказанное Тегераном политическое посредничество в урегулировании конфликтов на территории постсоветских государств способствовало стабилизации их внутриполитической ситуации, а также продемонстрировало стремление Ирана к конструктивным подходам в урегулировании региональных конфликтов и уважению интересов соседних государств. Именно это и стало основной для последующего геополитического партнерства с Россией. Так, Россией и Ираном с начала 1990-х гг. поддерживалась политика необходимости межгосударственного противодействия экспансии экстремистских ваххабитских и прочих исламских группировок на Кавказ и Центральную Азию (к примеру, активное участие Москвы и Тегерана во внутриполитическом урегулировании в Таджикистане). Иран также стал одной из немногих стран, хоть косвенно, но поддержавших ликвидацию Россией сепаратистского исламского движения на Северном Кавказе.
На нынешнем этапе кульминационным моментом геополитического партнерства в вопросах обеспечения региональной безопасности стало координирование действий, а затем и прямое сотрудничество Москвы с Тегераном в обеспечении сирийского урегулирования и разрешения кризиса на Украине. Такое явление связывают с заинтересованностью России и Ирана в сохранении Сирии как единого государства и правительства Б.Асада в нем как гаранта недопущения дестабилизации обстановки в стране и противодействия экспансии экстремистских группировок в регионе. При этом расширение Россией сотрудничества с Ираном по вопросам сирийского урегулирования и региональной безопасности стало недвусмысленным сигналом для США, Саудовской Аравии и их союзников, проводивших эскалацию обстановки вокруг Сирии и способствовавших укреплению дестабилизирующей регион экспансии ИГ (запрещена в России).
Предсказуемо, что углубление Москвой сотрудничества с Ираном в вопросах сирийского урегулирования и обеспечения региональной безопасности тенденциозно и искаженно стало интерпретироваться большинством западных политиков и аналитиков; это явление приводят в качестве примера недальновидной политики Москвы, «стремящейся получить краткосрочные дивиденды от оборонных контрактов с Ираном и инструменты противодействия внешнеполитической линии США в регионе» для использования их как «внешнеполитических козырей» и элемента давления в глобальном диалоге с Вашингтоном. Отбросив политическую риторическую составляющую с подобных обвинений, понятен дискомфорт западных и ближневосточных оппонентов от масштабов российско-иранского геополитического сближения как независимых государств, имеющих сильное геополитическое влияние в регионе да к тому же занимающих лидирующие позиции на нефтегазовом рынке.
Несмотря на поступательное развитие действительно обретающих стратегический характер двусторонних отношений, конечно, необходимо помнить и о сохраняющихся определенных проблемных вопросах, периодически возникающих в процессе сирийского урегулирования, по которым у Москвы и Тегерана отсутствует «консенсус».
Продолжающиеся дискуссии наблюдателей и специалистов об истинном характере двусторонних внешнеполитических отношений в рамках внутрисирийского урегулирования и противодействия исламскому экстремизму в регионе также зачастую сводятся к их оценке как ситуационного партнерства в контексте текущих вызовов. Нередко ставится под вопрос официально декларируемое долгосрочное союзничество и стратегическое партнерство ввиду объективной неоднозначности видения и практических подходов Москвы и Тегерана своего участия в урегулировании конфликта в долгосрочной перспективе. Необходимо отметить неоднозначные оценки и подходы Москвы и Тегерана к «пропорциональности» использования политического и военного инструментария в отношении боевиков «умеренной оппозиции» (в отличие от России Иран ориентирован на более радикальные подходы и средства). Важно также обратить внимание на следующие моменты:
– отношение к действиям курдских Сил народной самообороны (нейтрально-позитивное со стороны России и настороженное у Ирана);
– «непонимание» Тегераном согласия Москвы с Вашингтоном об установлении зон ответственности в Сирии;
– весьма настороженное отношение России к вооруженным шиитским религиозным группировкам и ливанской «Хизбалле», основную ставку на которые в сирийском конфликте делает Иран;
– неизменно раздражающее Иран «попустительство» Москвы к фактам военных ударов Израиля и США по военным объектам и проиранским силам в Сирии.
Не менее контрастирующими представляются позиции Москвы и Тегерана по послевоенному урегулированию в Сирии – если российский подход ориентирован на политическое урегулированием на основе широкой коалиции конструктивных сирийских сил, то Иран, ориентирующийся на алавитско-шиитские силы и их «руководящую» роль, вовсе не намерен поддерживать варианты федерализации либо конфедерализации Сирии.
Свидетельством неоднозначности целей России и Ирана и их зависимости от ситуативных изменений, а также того, что Иран объективно в геополитическом плане в целом не заинтересован в излишнем усилении российского влияния в регионе, являются периодически возникавшие в ходе совместных действий в рамках сирийской операции инциденты.
До недавнего времени одним из проблемных участков отношений также являлись ирано-азербайджанские отношения, негативная составляющая которых усугублялась вопросом влияния Баку на сепаратистские настроения этнических азербайджанцев, проживающих в Иране (ориентировочно до 30 млн человек, составляющих до 40% населения страны); усугубляли эти отношения и развивавшиеся Ираном партнерские отношения с Арменией — в них все больше просматривалась перспектива сотрудничества в военной сфере. В результате немалая часть программ военного строительства и закупок вооружений Азербайджана была связана с укреплением его положения на каспийском направлении и поддержания там паритетых позиций с Ираном. В частности, рассматривавшаяся несколько лет назад Баку возможность закупки российских береговых противокорабельных ракетных комплексов (сначала БПКРК «Бастион», затем «Бал-Э») диктовалась необходимостью прикрытия прибрежной Каспийского моря на иранском направлении; да и закупаемые средства ПВО в определенной степени предназначались для прикрытия важных центров не столько со стороны Армении, сколько со стороны Ирана.
Необходимо выделить, в силу масштабности, фактор китайского присутствия и его влияния на Иран, как альтернативного глобального геополитического партнера и наиболее вероятного конкурента России на рынке вооружений. Китай в контексте проводимой политики наращивания своего геополитического присутствия на Ближнем Востоке объективно рассматривал и рассматривает Иран в качестве стратегического партнера в регионе, как крупнейшего поставщика энергоресурсов, значимого внешнеторгового партнера и перспективного клиента в сфере военно-технического сотрудничества. В геополитическом и геостратегическом отношении немаловажно, что, в отличие от неоднозначно воспринимаемого в иранском истеблишменте наследия и современного состояния отношений с Россией, в отношениях с Китаем у Ирана отсутствуют спорные политико-исторические и территориальные вопросы. Также и в отличие от объективно конкурентности позиций российско-иранского сотрудничества на нефтегазовом рынке, Китай выступает для Ирана ведущим потребителем углеводородов.
Вследствие масштабного экономического присутствия в иранской экономике и значительных финансовых ресурсов Китай имеет значительное конкурентное преимущество перед Россией. Речь идет об экспортном кредитовании потенциальных иранских закупок по линии военно-технического сотрудничества.
В сегменте собственно военно-технического сотрудничества Китай имеет довольно масштабный «послужной список» присутствия на иранском рынке. С 1980-х гг. Китай был одним из крупнейших поставщиков вооружений в Иран, а в период ирано-иракской войны занимал лидирующие позиции, поставив десятки истребителей, несколько тысяч единиц бронетехники, крупные партии противокорабельных ракет, ракеты класса «земля – воздух», артсистем, систем ПВО, ПЗРК и т.д.
Спад объемов китайских поставок в начале 2000-х гг. в определенной степени был связан с поддержкой Китаем ограничений в отношении поставок вооружений Ирану в рамках международных санкций; однако большее влияние на сворачивание контактов в военной сфере оказала ставка Пекина на выстраивание глобального диалога с Вашингтоном, а также интенсификация связей с Израилем, в том числе и в военно-технической сфере.
В заключение отметим, что несмотря на перспективы поступательного развития ирано-китайских торгово-экономических отношений, исходя из геополитических ориентиров Китая как глобального игрока, для Ирана является очевидным то, что Пекин однозначно не готов слишком далеко заходить в углублении всего спектра отношений с Ираном, если это чрезмерно осложнит его отношения с США, западноевропейскими странами и Израилем. Косвенным индикатором этого процесса является умеренная поддержка Пекином позиции и усилий Ирана (как, впрочем, и России) в вопросах ближневосточного и сирийского урегулирования и весьма осторожное зондирование вопроса развития военно-технического сотрудничества.