Сегодня характер наиболее острых конфликтов на Ближнем Востоке определяется политикой Ирана в этом стратегически важном районе мира. Тегеран стремится играть ключевую роль в Афганистане, Ираке, Сирии, Ливане, Ливии, Йемене, где пытается определять внутренние и внешние процессы этих стран. Приход в 2021 г. на президентский пост в Иране Эбрахима Раиси, известного своими тесными связями с силовиками и консерваторами укрепил имперское сознание в иранском руководстве, которое искусственно подогревалось духовенством. Таким образом, была сформирована религиозно-идеологическая основа иранской политики на Ближнем Востоке.
- Превосходство аятолл
Военная операция Ирана в Ираке, Сирии, Йемене позволила Тегерану распространить проекцию силы на другие государства региона. Одномоментная вовлеченность ИРИ в ряд региональных конфликтов показала, что Иран способен вести успешные войны одновременно на нескольких фронтах. Иран обеспечил сохранность оси исламского сопротивления и решил свои промежуточные геополитические задачи. В результате военных кампаний Ирана в Ираке и Сирии шиитские милиции стали частью национальных вооруженных сил и ключевых институтов государственного управления. Иран глубоко проник в общественные, административные и политические институты этих государств и влияет на механизм принятия решений. Экспансия Ирана усилила суннито-шиитские разногласия в регионе. В краткосрочной перспективе усиление конфессиональной розни не представляло угрозу позициям Ирана на Ближнем Востоке. Однако в долговременном плане оно могло изменить региональный баланс сил. Наступательные действия ИРИ показали, что Тегеран не собирается менять характер своей региональной политики. Усиление иранского присутствия на Ближнем Востоке стало возможным в результате достигнутых Ираном за последние два десятилетия успехов в различных сферах хозяйства. Иран добился положительных сдвигов в развитии ряда ключевых секторов экономики и военной промышленности. Неоспоримые успехи Ирана в политике, экономике, реализации ядерной программы служили веским обоснованием его активной политики в регионе. Иран вмешивался во внутренние дела арабских стран и их лидеры не могли ничего с этим поделать. Попытки США, Израиля, Саудовской Аравии сдержать активность Ирана так же не увенчались успехом.
Религиозная экспансия служила основным инструментом иранской политики в регионе. Конфессиональная экспансия Ирана на Ближнем Востоке проходила в форме экспорта уникальной модели государственного устройства ИРИ с присущим ей набором политических установок и религиозных ценностей. В практическом плане экспансия заключалась в активном распространении и утверждении идеологических императивов и ценностных ориентиров исламского государства. Эволюция конфессиональной экспансии Ирана на Ближнем Востоке была обусловлена целой группой факторов региональной, международной политики. Кризис арабских режимов, арабизма, рост радикального исламизма облегчали Ирану продвижение его интересов на Ближнем Востоке. Дестабилизация внутриполитической ситуации, экономический кризис в арабских странах делали их мишенью иранских устремлений в регионе. Наличие в государствах региона значительных групп населения близких Ирану в этническом и конфессиональном отношении формировали основу вмешательства ИРИ в эти страны. Обострение этнической и конфессиональной розни в ряде ближневосточных государств на фоне усиления суннито-шиитских разногласий мотивировали конфессиональную экспансию ИРИ. Агрессия США в Афганистане и Ираке и ослабление российского присутствия на Ближнем Востоке подрывали систему региональной безопасности и благоприятствовали укреплению иранских позиций в регионе. Для достижения своих геополитических интересов на Аравийском полуострове Иран использовал этнические и языковые факторы. При этом Тегеран не акцентировал внимание на внутриконфессиональных различиях. Тегеран широко задействовал международные и региональные каналы влиятельных исламских организаций, главным образом шиитского толка. Тегеран оказывал регулярную финансовую и военную помощь лояльным партиям и организациям в Ираке, Сирии, Ливане, Палестине, Йемене.
Особую роль в конфессиональной экспансии Ирана сыграл фактор исторической травмы в результате арабазицации и исламизации Ирана в ходе арабских завоеваний VII-VIII вв. н. э. Развитие идей исламизма и рост национализма оказали большое влияние на политику Ирана в регионе. Идеологическое ядро иранской экспансии составлял ислам шиитского толка в обновленной версии шиитского учения об имамате, исламской умме и велаят-е факих. Активное проявление национализма в арабских странах и Иране вызывало деформацию этно-конфессионального регионального пространства и вело к образованию новых государственных форм конфессиональной экспансии ИРИ на Ближнем Востоке. Иран практиковал мирные и военные формы конфессиональной экспансии. Значимую роль в этом процессе сыграло возрождение религиозных ценностей в общественной жизни ближневосточных государств, а также региональное распространение исламизма. Культурно-просветительская деятельность Ирана способствовала закреплению выгодных ИРИ конфессиональных доминант в религиозном пространстве Ближнего Востока. Миссионерская работа имела целью не только распространить религиозные ценности, но и способствовала созданию позитивного имиджа Ирана. Иран активно использовал экономические механизмы. Тегеран оказывал финансовую помощь в реконструкции и строительстве культовых зданий. Активно развивал сеть иранских университетов, задействовал долговременные образовательные программы в арабских странах. Расширял сеть благотворительных организаций, которые производили регулярные денежные выплаты за соблюдение исламских традиций. Специфическую роль сыграли шиитские милиции, которые были выстроены по модели Корпуса стражей исламской революции (КСИР) и ливанской «Хизбаллы». Они стали ударной силой в развитии конфессиональной экспансии Ирана на Ближнем Востоке. В результате интеграции в армии Сирии и Ирака милиционные отряды превратились в параллельные войска. В сравнение с вооруженными силами они отличались высокой боеспособностью, и оказывали сильное влиянием на политическое руководство страны. В результате Иран получил возможность влиять на процессы военного строительства и контролировать вопросы обороны и безопасности этих стран. В зарубежной и отечественной востоковедческой науке проблема сущностного содержания политических, идеологических, экономических, военных составляющих и соотношения между ними в процессе иранской экспансии остается малоизученной.
- Исламистский вызов
Крах «светского» проекта развития арабских стран и рост влияния движений политического ислама создавали благоприятные условия для конфессиональной экспансии Ирана на Ближнем Востоке. На рубеже XX — XXI вв. политический облик Ближнего Востока существенно изменился после выхода на политическую арену движений политического ислама и обострения этнических и конфессиональных противоречий. Несмотря на внешнюю монолитность, выражавшуюся в единстве территории, языка, религии, культурно-исторической общности, арабское общество не было единым и отличалось исторически сложившейся этнической и конфессиональной пестротой. В арабских странах проживали не только арабы и мусульмане. В Египте около 10% населения (более 90 млн человек) составляли христиане-копты. В Сирии накануне кризиса 12% и 15% из 22-миллионного населения страны были представлены христианами и курдами, соответственно. На территории САР и соседней ей Иордании проживало несколько сотен тысяч так называемых «черкесов», выходцев с Северного Кавказа. В Ливане, чье население составляло в 2011 г. около 5 млн человек, проживали приверженцы 17 различных конфессий, которые представляли христиан (35% населения), мусульман-шиитов (31%), мусульман-суннитов (29%) и друзов (5%). На западе арабского мира – в Магрибе основным неарабским этносом являлись берберы. Национально-этническая и религиозная неоднородность Ближнего Востока существенно осложняла процессы социально-экономического развития проживавших здесь народов и служила источником различных конфликтов и столкновений. В силу неразвитости демократических институтов государство на Ближнем Востоке было более слабым институтом, чем такие социальные институты, как религия, община, семья. В таком обществе религия оказывала существенное влияние на политику. Под влиянием охватившего Ближний Восток процесса глобализации его население подверглось активной политизации, что наложило свой отпечаток на ситуацию в регионе. Глобализация обусловила трансформацию традиционных и появление новых императивов политизации религии. Расцвет политического ислама привел к разделению религиозных институтов на системные (встроенные в структуру власти) и оппозиционные, политически ангажированные (исламский фундаментализм, исламизм). В обществе усилился поиск политического компромисса и точек соприкосновения между культурными сообществами различной этноконфессиональной принадлежности. Политизация ислама сопровождалась трансформацией его духовно-нравственного потенциала и была связана с релятивизацией традиционных религиозных ценностей. Она сопровождалась конфессиональными деструкциями, которые вводили религиозное пространство в состояние перманентного кризиса, выход из которого сопровождался его радикальной трансформацией. В контексте трансформации законов войны и эволюции военно-гражданских отношений на Ближнем Востоке конфессиональные деструкции порождали новые типы войн и военных организаций. На рубеже столетий Ближний Восток стал свидетелем гибридных войн за веру, различного рода политико-религиозных конфликтов, религиозного терроризма. Этно-религиозные конфликты лишь по форме напоминали прежнюю вражду, и являлась, прежде всего, результатом острых социальных противоречий, столкновением групповых интересов и борьбы за политическое и экономическое влияние в регионе. Усиливающийся раскол по конфессиональным и этническим линиям ослабил светский характер идеологии арабского национализма за счет его замещения идеями политического ислама и этно-конфессионального сепаратизма, которые приобретали все более радикальный характер под воздействием происходящих в регионе процессов. Под влиянием поражений в войнах с Израилем и провалом попыток «светских» арабских национальных правительств добиться арабского единства в 1970-1980 гг. усилился процесс исламизации арабского национального движения. Позиции сторонников исламского выбора особенно укрепились после победы Исламской революции в Иране(1979), американской агрессии в Афганистане (2001) и Ираке (2003). Во многом этому способствовала деятельность мусульманских реформаторов, которые под влиянием происходящих перемен стремились проводить в жизнь идеи мусульманского обновленчества. Они пытались сделать их созвучными идеям реформаторов-модернистов светского и националистического направлений с тем, чтобы перепрограммировать секулярные идеи в богословском ключе и таким образом перехватить инициативу у светских националистов. Процессы глобализации и связанные с ними демократизация и реформы, основной вектор которых во многом определялся Западом, зачастую интерпретировались арабским общественным сознанием как попытка западных держав, прежде всего США, перекроить политическую карту Ближнего Востока и утвердить там свое господство. Подобное восприятие действительности объективно подкреплялось политикой США в регионе и эволюцией международных отношений на Ближнем Востоке. В этой связи, несмотря на то, что в теории светский в своей основе процесс глобализации должен был бы усиливать тенденцию к секуляризации в арабо-мусульманском мире, на практике зачастую происходило обратное. Национальные и религиозные организации и партии боролись за сохранение самобытности своих стран, и нередко прибегали к радикальным методам (террористы-смертники). Сопротивление традиционалистских и националистических сил социально-политическим последствиям глобализации провоцировало активизацию исламизма и канализировало исламскую идеологию в русло поддержки движений социального и политического протеста, будь то в отдельных государствах или регионе в целом.
Некогда популярные идеи арабского национализма, панарабизма, основанные на представлении об арабах как единой нации постепенно теряли свою привлекательность в широких слоях населения арабских стран. Это было особенно заметно в условиях смены власти в арабских государствах, борьбы за лидерство и передел собственности как внутри отдельных стран, так и на Арабском Востоке, в целом. Служившие на протяжении нескольких последних десятилетий секулярные идеи панарабизма, арабского национализма в качестве идеологической и легитимирующей основы (будь то в виде насеризма в Египте или баасизма в Сирии и Ираке) для правящих арабских режимов, не нашли своего практического воплощения. Арабские правительства не смогли решить главные для своих стран и региона проблемы, — преодолеть экономическую отсталость, вернуть оккупированные территории на справедливой общеарабской основе, обеспечить создание палестинского государства, защитить арабские народы от угроз междоусобных конфликтов и внешней агрессии. Начавшийся на Ближнем Востоке в 1990-ые гг. мирный процесс сопровождался демилитаризацией сознания правящих арабских элит и укоренением оборонительной установки в военных доктринах вооруженных сил арабских стран. Гуманитарные ценности Запада и западный стиль жизни стали для многих представителей арабских элит если не Modus Vivendi в их повседневном быту, то фетишем, определявшим их поведенческий стереотип в политике. Значительная часть арабской политической и военной элиты не могли и помыслить о войне с Израилем, тем более с США. Политические демарши ряда арабских лидеров во время ливанской войны 2006 г. свидетельствовали об изменении характера внешних угроз для их стран. Израильская угроза явно уступала место иранской опасности. Представители политических движений ислама продемонстрировали возможность прихода в органы власти как мирным, демократическим путем, так и с помощью силы. Отставка правительства М.Мурси в Египте в 2013 г. показала, что исламистские организации не обладали возможностью удерживать власть в течение достаточно долгого времени, тем более способностью справляться с решением сложных внутри и внешнеполитических задач самостоятельно, без поддержки извне. Организации типа «Братьев-мусульман» (Египет, Сирия), ХАМАС, «Исламский джихад» (Палестина) «Хизбалла» (Ливан) традиционно находились на положении оппозиции внутри своих стран. Как показали события второй половины 2000-х гг. в Палестине и Ливане исламисты сталкивались с активным неприятием со стороны правящего класса ряда ведущих арабских стран и Запада. Исламские организации не обладали устойчивыми политическими позициями внутри своих стран и не пользовались согласованной поддержкой различных слоев общества. У них не было необходимого опыта государственного управления. Программы развития, учитывающие интересы большинства многоконфессионального и полиэтнического населения этих стран, только разрабатывались. Вероятность легитимации их власти была весьма сомнительна не только за рубежом, но внутри страны. Опыт ХАМАСа в Палестине и «Хизбаллы» в Ливане показал, что руководители многих подобных организаций были вынуждены считаться с этими реалиями. Революционный путь прихода к власти представлялся им весьма рискованным. Как свидетельствовал опыт президентства М.Мурси, в случае неудачи исламисты могли не только потерять власть, но и надолго оказаться на обочине развития своих стран. Поэтому они были склонны к диалогу с действующей властью и поддерживали идею правительств национального единства. Новая идеология политического ислама пыталась совместить национализм с идеями исламской демократии в качестве принципа государственного строительства. В этой связи пересматривались традиционные представления об исламской умме как общине единоверцев независимо от их национальной принадлежности. Публичные выступления лидеров палестинского ХАМАСа, ливанской «Хизбаллы», иракского сопротивления, новые корректировки их политических программ и установок значительно в меньшей степени пропагандировали догматы исламской веры. Лидеры этих движений не говорили об установлении шариата как основы государственного управления. Они гораздо больше были озабочены положением в Судане, Ливане, Палестине и Ираке. Оставаясь в своей основе исламскими движениями, они выступали с национально-патриотических общеарабских позиций и защищали идеи социальной справедливости и равенства, которые формировались на секулярных, а не только религиозных основах.
Лидеры исламских движений гораздо раньше, чем многие арабские руководители, осознали масштаб и глубину охвативших Ближний Восток перемен. Ряд исламских идеологов (египетский шейх Юсеф аль-Кардауи, бывший глава туниской исламистской партии «Ан-Нахда» Рашид Гануши) стремились приспособить ислам к демократии, «демократизировать ислам». Это заставляло их модифицировать оригинальные воззрения исламских идеологов, в основе которых лежали идеи создания исламского халифата. В программных заявлениях большинства подобных организаций не шла речь о создании единого исламского государства в обозримой перспективе. Они призывали к созданию «исламского демократического государства» в существующих национальных границах. Большинство выступало за отказ от насилия как средства политической борьбы. Они осуждали терроризм, поддерживали принцип проведения свободных парламентских выборов, пересматривали идею божественности власти. В тоже время, многие исламские движения шли на выборы с лозунгами «Ислам — это решение», «Ислам — это религия и государство». Действительно, современный исламский фундаментализм сформировался как реакция на секулярные идеологии, такие, как либерализм, марксизм и национализм. Для мусульманских фундаменталистов исламское государство являлось государством идеологическим, распространяющим свою власть на все стороны человеческой жизни. Такое государство контролирует социальные, политические, экономические, равно как и культурные отношения. Суверенитет в исламском государстве принадлежит Богу, что практически означает управление на базе шариата. Фундаменталисты говорили, что они выступают за свободные выборы не ради становления демократии или индивидуальных свобод, а во имя утверждения ислама. И когда теоретики фундаментализма затрагивали проблему демократии, речь у них шла не о совместимости или несовместимости ее с исламом, а о том, что принципы западной демократия трудно сопрягаемы с исламским правлением, которое может основываться только на богоданном законе — шариате. В тоже время, действовавшие в Арабском мире националистические концепции, по принципу соотношения в них национализма и ислама, не позволяли на практике объединить усилия различных политических сил и движений региона. Так, в концепциях «националисламистов», где превалировал светский элемент, ислам выступал как фактор национальной культуры, способный сыграть положительную роль в судьбах арабской нации. Понятие же уммы как религиозной общины и понятие нации были резко разграничены. С точки зрения реальной политики ислам представляет собой не столько цель, сколько средство для решения национально-государственных задач. С другой стороны, в концепциях «исламонационалистов» секуляризм хотя и оставался основой, однако ислам характеризовался как органическая часть арабской самобытности. Исламские националисты были склонны рассматривать арабов как часть мусульманской общины. В практическом же плане подчеркивался приоритет национальных интересов, поскольку панарабизм, для которого не существует конфессиональных границ, толкуется как система более открытая по сравнению с исламом. Лозунги принадлежности к общей арабской нации весьма неоднозначно воспринимались курдами в Ираке и Сирии, представителями малых народностей, которые веками жили в арабских странах и имели общую с арабами историю и язык. Принцип равенства всех наций и этносов в исламе оставлял открытым вопрос о положении религиозных меньшинств, представителей различных толков в самом исламе и просто атеистов. В кругах интеллектуальной арабской элиты активно дискутировалась идея гражданства, предполагавшая равноправие всех граждан, как основы для объединения националистов и исламистов, ответ на межрелигиозную рознь. Однако в условиях отсутствия подлинно гражданского общества в арабских странах такое решение проблемы представлялось нежизнеспособным. Рост движений политического ислама различного спектра остро ставил вопрос о возможной основе объединения идеи светского арабского национализма и исламизма для выработки новой идеологии наднационального характера. Возможно, различные националистические концепции должны были лечь в основу более сильной политической системы, которая могла защитить своих граждан, поддержать внутренний порядок, обеспечить справедливость между различными группами населения. При таком устройстве национальные и религиозные меньшинства могли быть органически встроены в структуру этно-конфессионального государства, не обладая при этом какими-то особыми привилегиями и исключительностью своего статуса. Решить этот ребус могли только сами арабы. Но поскольку в условиях «арабской весны» сделать это было нереально, поставленную задачу сегодня решает Иран. Острые теологические дискуссии о судьбах арабской нации, программы переустройства арабских стран были во многом созвучны иранским идеологемам, лежавшим в основе политики Ирана в регионе. Конфессиональная экспансия Ирана исправляла отмеченные недостатки в практической работе исламских организаций, выводила на руководящие позиции представителей радикальных исламских движений и заполняла идеологические лакуны в арабском общественно-политическом сознании.
- Неуставные отношения
Армия сыграла большую роль в современной истории стран Ближнего Востока. В последние десятилетия военные были фокусом арабской политики, находясь в центре механизма принятия решений. Военные оказывали определяющее влияние на развитие основных процессов внутренней и внешней политики, систему региональной безопасности. После «арабской весны» система региональной безопасности подверглась серьезным испытаниям. Ближневосточные государства испытывали острые социальные и экономические проблемы. Переживали кризис политических систем и властных институтов. Они сталкивались с подрывом прежней национальной самоидентичности и моделей государственного устройства. В поисках выхода из сложившегося положения правящие круги арабских стран искали надежную опору, которая смогла бы образовать новый «центр силы», сплотив вокруг него, основные политические и общественные институты государства. На фоне провала арабских правящих режимов армия и исламисты вышли на авансцену внутренней политики. Они стали оказывать определяющее влияние на развитие политических процессов в странах Арабского Востока.
Роль религии в армии определялась характером правящего режима и его идеологией. В тоже время такая связь не являлась безусловной. В Турции, Египте, Сирии, Ираке власти старались придерживаться светских принципов государственного устройства. В Вооруженных силах АРЕ, публичное исполнение религиозных ритуалов происходило только во время главных мусульманских празднеств. При Анваре Садате религия стала неотъемлемой частью армейской жизни. Генералитет дружно отмечал мусульманские праздники вместе с религиозными высокопоставленными деятелями. В текстах выступлений военных руководителей содержались многочисленные ссылки на Коран и воззвания к Аллаху. При президенте Анваре Садате исламские ценности рассматривались как составная часть военных ценностей, и приверженность им могла способствовать продвижению по службе. В одном из мартовских номеров армейской газеты «Аль-Наср» за 1979 г. на первой полосе была помещена фотография шейха Аль-Азхара, который обратился с проповедью со страниц этой газеты. Глава Аль-Азхара подчеркнул, что в сердца военных должно внедрять принципы и ценности ислама. После убийства А.Садата исламскими фанатиками и прихода к власти Х.Мубарака заигрывание с исламистами прекратилось. Несмотря на это публичные проявления религиозных настроений в армии с участием высших офицеров по-прежнему продолжались и являлись важным элементом армейской жизни. В феврале 1996 г. Х. Мубарак и высшие армейские чины приняли участие в молитве в мечети «Аль-Мубарак». Государство поощряло публичное участие военных в религиозных праздниках, но воздерживалось от того, чтобы превратить религию в составную часть официальной армейской практики, как это было сделано при А.Садате. В Сирии Х.Асад не ассоциировал себя с исламом в чисто армейском контексте. В тоже время он вместе с высшими офицерами участвовал в праздновании религиозных праздников. Позиционирование Х. Асада как образцового мусульманина в армейской и гражданской прессе представляло собой попытку преодолеть разрыв между алавитским меньшинством и суннитским большинством в армейских структурах не в пользу последнего. Х.Мубарак как мусульманин-суннит не видел необходимости постоянно доказывать в армейской среде свою приверженность исламу в отличие от Х.Асада, который жестоко сражался с исламской суннитской оппозицией. Подобный порядок сохранялся и в вопросах использования ислама в моральной подготовке солдат и офицеров. При А.Садате ислам играл немалую роль в процессе подготовки солдат и офицеров и фактически игнорировался при Х.Мубараке. Публикации в армейской прессе в основном касались моральных аспектов ислама. В них приводились отдельные цитаты из Корана с объяснением ряда положений шариата. В некоторых материалах речь шла о канонических различиях между законами, касавшимися взаимоотношений в обществе между людьми (му’амала) и отношениями между человеком и Аллахом (’ибада). В Египте расходы на хадж (паломничество в Мекку, Медину) несло министерство обороны, в том числе не только для военных, но и гражданского персонала. Гражданские должны были выиграть конкурс в заучивании стихов Корана. В подразделениях сирийских вооруженных сил разрешалось присутствие представителей духовенства для исполнения необходимых религиозных ритуалов в случае смерти солдат на поле боя. В иорданской армии существовало специальное управление, следившее за соблюдением норм религии. Во главе этого управления находился муфтий в ранге бригадного генерала. Отношение к вопросам религии в армейской прессе сильно отличалось от того, что писали обычные СМИ. Однако в той мере, в которой армия оказывалась вовлеченной в политику, военные издания обращались к проблемам религии, наряду с другими вопросами гражданского общества. Газета «Аль-Наср» лишь косвенно связывала террористические акты в Луксоре (Египет, 1997) с исламом, религиозными силами, и рассматривала их с точки зрения обычной морали. В тоже время, армейская печать уделяла серьезное внимание борьбе с фундаментализмом, и ставила вопрос о законности использования подобных методов с точки зрения ислама. Большинство статей обходило молчанием роль военных в борьбе с исламизмом. В Сирии религия в армии служила инструментом легитимации власти и ее роль была значительно сильнее, чем этого можно было ожидать. В Египте существовал явный разрыв между «исламизацией» государства и светским характером армии, о чем свидетельствовали публикации армейской печати. Подобное расхождение объяснялось традиционно светским характером правящей египетской элиты и желанием режима обеспечить лояльность военных в борьбе с радикальными и воинствующими группами исламской оппозиции. Ситуация с исламом в армиях Египта и Сирии свидетельствовала о том, что нарастание религиозных настроений в армии скорее носило инструментальный характер, чем отражало тот факт, что военные и армия как институт искреннее разделяют приверженность к исламу. Военные подчеркивали свою приверженность исламу лишь для того, чтобы успешнее сражаться с проникновением в их ряды радикальных элементов и усиления позиций фундаменталистов. Когда угроза фундаментализма спадала, военные вновь возвращались к светским и республиканским ценностям. В тоже время вряд ли было возможным отрицать роль ислама в формировании коллективной идентичности армии, где многие офицеры и солдаты искренне верили в ислам. В тоже время, любые заигрывания с исламом особенно в условиях вышеотмеченных процессов в государстве и обществе, обычно заканчивались не в пользу власти. На рубеже столетий, светский облик арабского офицера стал изрядно «зеленеть».
Откликаясь на вызовы глобализации и модернизации, ближневосточные руководители периодически пытались вывести религиозные настроения из сферы деятельности широких слоев населения и сделать религию частным делом отдельного гражданина. Они полагали, что так им будет легче управлять страной и модернизировать государство. В основу государственной идеологии закладывались принципы национализма как фактора, определяющего коллективную идентичность армии, поведенческий стереотип военных. Военные могли использовать насилие в качестве одного из инструментов поддержки национализма в противовес религии. В данном случае, речь шла о так называемом прогрессивном национализме, который представлял собой более высокий уровень культуры и языка в обществе, что позволяло государству добиваться относительно высокого уровня социально-экономического развития. В тоже время, когда в основу идеологии закладывались идеи национализма, руководство должно было обеспечить достаточно высокий уровень развития, чтобы продемонстрировать обществу превосходство светских идей над религиозной идеологией. Чтобы удержать ситуацию под контролем, властям было необходимо уравновесить степень взаимовлияния религии и армии в государстве в их взаимодействии с обществом. С тем, чтобы ограничить проникновение в общество чуждых ему религиозных проявлений режим в ряде случаев мог допустить некоторую степень участия религии в деятельности государства. Тогда роль религии в армии должна была бы сводиться к противодействию религиозной оппозиции. В этом случае государство могло допустить расширение использования религиозных ритуалов в армии в качестве защитного механизма, а когда религиозные оппозиционные движения ослабнут, могло вернуться к прежнему положению. Исламская традиция и культура, играли особую роль в системе арабского национального мировоззрения. В зависимости от политической конъектуры государство могло в той или иной степени задействовать исламские идеалы и символы в пропаганде идей арабского национализма в интересах мобилизации широких народных масс. В Сирии существовало два типа национализма; панарабизм ПАСВ (партии Баас) и сирийский партикуляризм, которые традиционно формировали официальную государственную идеологию. Идея создания «Великой Сирии» (Биляд аль-Шам), официально рассматривалась как нелегитимная. В тоже время она нередко использовалась рядом ученых и проповедников в качестве побудительного фактора в межарабской политике Сирии. Идея «Великой Сирии» получала, таким образом, опосредованную поддержку. Так, на страницах печатного органа сирийских вооруженных сил «Джейш аль-Шааб» в 1993 г. было опубликовано письмо, направленное Х.Асаду рядом палестинских исламистов, которых Израиль депортировал в Ливан в ноябре 1992 года. В письме они выражали поддержку идеи восстановления «Великой Сирии», которая была разделена империалистами, с центром в Дамаске во главе с Асадом. В армейской прессе САР редко печатались статьи, апеллировавшие к религии как одному из факторов идентификации армии. Если подобные статьи и появлялись, то в основном в них встречались такие понятия как «аль-шахада» (мученическая смерть за веру) в борьбе с предателями и иностранными агентами. При этом нередко встречались ссылки на Коран. Таким образом, значение религиозных ценностей не акцентировалось, а ставилось в ряд базовых нормативов, определявших достойное поведение военных, среди которых основную роль играли светские, националистические факторы. Ислам служил не конечной целью, а средством для реализации националистических интересов, особенно в вопросах определения лояльности военных и их преданности своему народу и стране. В армии Египта ислам был фактически выведены за рамки инструментария, определявшего корпоративную идентичность египетских военных. В этом смысле основные отличия египетской и сирийской армии сводились к разнице в наборе светских националистических компонентов. В Сирии идеи патриотизма и преданности делу арабского единства были выражены достаточно рельефно в процессе морально-воспитательной работы в армии. В Египте несмотря на официальную приверженность этой идее, она не получила широкого распространения в армейской среде. В Иордании ислам являлся одним из важных факторов определения коллективной идентичности в вооруженных силах. На обложке ежемесячного военного журнала «Аль-Акса» (№921, март, 1999), посвященного кончине короля Хусейна были помещены стихи из Корана. В речах и обращениях иорданского монарха к военным более чем у кого-либо из арабских лидеров содержались религиозные элементы. Король Хусейн нередко обращался к иорданским вооруженным силам называя их «аль-джейш аль-мустафави» (избранной армией), где выражение «мустафави» означает одно из имен Пророка.(«Аль-Акса», №907). В тоже время, в Иордании основным мотивом, определяющим поведение военных, являлось служение не Аллаху, а монарху в традициях абсолютной монархии. В обращении к вооруженным силам по случаю праздника Ид аль-Адха (1999) Х.Асад допустил лишь два упоминания о божественном провидении. Однако политика ограничения религиозных настроений в армии, не спасла Вооруженные силы Сирии и Ирака от широкого присутствия в них шиитских милиций. В Египте в январе 2011 г. армия (военная контрразведка) фактически отстранила Х.Мубарака от власти и открыла дорогу «Братьям-мусульманам» на властное поприще. Вероятно, опора на светского арабского офицера оправдывала себя в определенный исторический период. С распространением конфликтов низкой интенсивности и трансформацией понятия войны этот курс утратил свою прежнюю значимость.
Действительно, формирование современных типов государств на мусульманском Востоке началось только в конце XIX века. Для людей, воспитанных в рамках мусульманской традиции, идея войны как орудия религии не являлась неожиданной. Подобное мировоззрение детерминировалось ощущениями внешней угрозы исламской идентичности, тоской по священному прошлому, мессианскими настроениями, желанием найти и обезвредить врагов исламской уммы и отстроить новое государство на религиозно-политическом фундаменте. По этой причине отказ от идеи религиозной войны шел на Ближнем Востоке значительно медленней, чем в государствах Западной Европы. Несмотря на провозглашенный светский характер правления в арабо-мусульманских обществах был силен дух традиционализма (фундаментализма). Его последователи выступали за возврат к священным основам ислама, что предопределяло сохранение устойчивой мотивации определенной формы джихада как войны против искажений истиной веры. Однако, использование религии в качестве антидота экстремизма, такфиризма могло быть безопасным и успешным, если религиозные движения и организации были бы готовы продемонстрировать гибкость и способность регулировать (канализировать) всплески активности сражающегося авангарда. В современной ближневосточной истории подобные примеры обнаружить достаточно сложно. В действительности в большинстве стран Ближнего Востока религия и религиозные деятели активно влияли на определение идентичности государства, характер власти, законодательную практику. Зачастую это происходило в противовес светскому судопроизводству, межобщинным, клановыми отношениями. Возрастание роли исламизма в политике было обусловлено последствиями арабских волнений и кризисов, которые трансформировали роль вооруженных сил в политических системах ближневосточных государств. В свою очередь это меняло алгоритм взаимоотношений в треугольнике – власть, армия, религия – который служил одним из ключевых элементов государственной инфраструктуры многих стран Ближнего Востока. Во время «арабской весны» власть использовала армию для решения конфликтов, как на религиозной, так и светской основе. Подобная практика порождала расхождение между арабскими правящими режимами и официальным исламом, который их легитимировал и обслуживал властные интересы. В результате официальный ислам стал неоднозначно восприниматься в гражданском обществе и в офицерском корпусе, в частности. В этих условиях, лояльность многих военных обеспечивалась до тех пор, пока власть оказывалась способной защищать и пропагандировать религиозные ценности. Постепенно религиозные цели стали служить для участников вооруженных конфликтов оправданием применения несанкционированных властью различных форм насилия, в том числе и к мирному гражданскому населению. В кризисных условиях религиозные взгляды, верования, фанатизм играли все более весомую роль в мотивации вооруженных конфликтов. Малообеспеченные социальные страты (около 70% населения ближневосточных стран) находили религию привлекательной потому, что она предполагала готовность сражаться за социальную справедливость. Возрождение религии в качестве причины вооруженных конфликтов вело к изменению обычаев войны, трансформации регулярных армий. На Ближнем Востоке — родине трех мировых монотеистических религий (иудаизм, христианство, ислам) возрастание воинственности одной конфессии неизбежно вынуждало адептов другой защищать свои идеалы и образ жизни, сражаясь под знаменем великой идеи. Идеология фундаментализма (интегризма) была типична для всех монотеистических религий, но ее радикальный тренд обусловливался политическим процессом. В политических реалиях мусульманского Востока даже светские идеи, становясь символом борьбы, неизбежно обожествлялись, а Бог любви быстро превращался в Бога войны.
Политизация религии была чревата трансформацией конфессионального пространства. В контексте конфликтного потенциала Ближнего Востока конфессиональные деструкции принимали форму войн за веру, политических конфликтов и религиозных столкновений, экстремизма и терроризма. В их основе лежали глубокие исторические корни конфессиональных и этнических распрей в силу чего они могли принимать затяжной и латентный характер. Их мотивационной основой могли служить укоренившиеся в массовом сознании идеи панисламизма обостренные всплесками национализма, который усиливал религиозную установку к политическому действию. Наступательная, бескомпромиссная деятельность политических движений и партий могла становиться драйвером религиозных конфликтов. Конфликты низкой интенсивности становились важным элементом современного политического противоборства на Ближнем Востоке. Специфика конфликтов низкой интенсивности на Ближнем Востоке определялась группой факторов. В той степени, в какой война рассматривалась как инструмент религии, право объявлять ее становилось привилегией религиозных партий и движений, а не государства и светских властей. Одной из первых таких организаций стала ливанская «Хизбалла» летом 2006 года. В то время, когда бывший премьер-министр Ливана Ф.Синьора, глотая слезы, отрицал какую либо причастность властей к нарушению перемирия с Израилем, чья армия вторглась на юг Ливана, генеральный секретарь «Хизбаллы» Хасан Насралла объявил войну израильскому агрессору. Сегодня ярким примером подобной ситуации могла бы служить Сирия, где решения о начале боевых операций, их прекращении, заключении перемирия принимались лидерами сражающихся военизированных милиционных формирований при посредничестве режима, России и Ирана (Алеппо — 2015, Восточная Гута — 2017). Религиозные критерии также стали определять состав участников, законы и нормы войны, а зачастую правила ведения боя. Негосударственными акторами таких конфликтов были вооруженные группы, созданные на подобии народных дружин, отрядов волонтеров и милиционных сил. Они отличались по своему происхождению, конфессиональной принадлежности, принципам индокринации личного состава, идейно-политическим установкам, преследуемым целям, характеру отношений с государственными структурами, региональными религиозно-политическими силами, внешними акторами. На начальном этапе большинство отрядов не имели четкой организационной структуры, не располагали армиями, тяжелым оружием, экономическими ресурсами. Они не придерживались установленных правил войны. Для реализации поставленных целей использовали нетрадиционные методы. Нередко многие из них прибегали к обычному грабежу, конфискации имущества гражданского населения, наркоторговле. В результате стиралась грань между войной и криминалом. Их бойцы, как правило, не делали различий между военными и гражданскими целями. Сочетая насилие со средствами убеждения, они запугивали противника и мобилизовали местное население на свою сторону. Их поведенческий стереотип определялся балансом между религиозными верованиями, политическими убеждениями, соображениями личной выгоды. Некоторые вдохновлялись националистическими устремлениями, свойственными этническим меньшинствам. Общим для всех являлось неудовлетворенность существовавшим порядком и решимость изменить его посредством насилия. Проиранские милиции имели общую экзистенциональную основу. Она была образована из паттернов религиозной иранской доминанты, внедренных в их политическое сознание путем хитроумных манипуляций и психологических установок. Их офицеры обладали сильной мотивацией, имели высшее образование и были способны использовать современные технологии. Проиранские шиитские милиции демонстрировали способность сотрудничать друг с другом и подразделениями иранских вооруженных сил, образуя ударный отряд исламского сопротивления. Современная регулярная армия становилась практически бесполезной для ведения такой формы войны. Материально-техническое обеспечение требовало большого штата людей в арьергарде из-за чего реально ведущим бой частям оставалось слишком мало ресурсов. Несмотря на свое военное превосходство, регулярные армии не могли выйти победителями в конфликтах низкой интенсивности. Ярким примером являлась война Армии обороны Израиля (АОИ) против «Хизбаллы» на юге Ливана в 2006 году. Неким прообразом современных религиозных милиций были отряды арабских национально-освободительных движений 1940-1960 гг. в сражениях, с которыми Великобритания и Франция потеряли все свои колонии на Ближнем Востоке. Характерной особенностью конфликтов низкой интенсивности являлось то, что территориальная близость противника не гарантировала победы над ним. Сирийские и иракские вооруженные силы не смогли в одиночку справиться с «Исламским государством» (ИГ- запрещено в РФ) и вооруженными салафитскими отрядами. Иорданская армия безуспешно боролась против шиитских милиций юга Сирии занимавшихся наркоторговлей на территории Хашимитского королевства и Саудовской Аравии. Израильская армия не преуспела в сражениях с «Хизбаллой» в соседнем Ливане. Ливанская армия даже не пыталась контролировать «Хизбаллу» на юге Ливана. Неспособность подавить врага вблизи (внутри) своих границ была чревата отрицательными последствиями для власти и национальных вооруженных сил, если в дело были втянуты группы недовольных с обеих сторон, а театр военных действий захватывал соседние государства. Одним из мотивов силовой операции Ирана в Сирии и Ираке было стремление Тегерана предотвратить распространение угрозы ИГ внутрь Ирана с территории Сирии и Ирака. Войны за умы людей нивелировали значимость территории как военного трофея. Расцвет национализма привел к тому, что ценность той или иной территории определялась не столько наличием в ее недрах природных ископаемых, сколько принадлежностью тому или иному народу. Одним из примеров может служить десятилетний (1979-1988) спор Израиля с Египтом из-за песчаного пляжа Таба к югу от Эйлата. Укрепление национальных государств на Ближнем Востоке затрудняло использование войны как инструмента изменения государственных границ. Войсковые операции Тегерана, Анкары в Сирии и Ираке показывают, что целью становится не столько ликвидация границ, сколько утрата ими своего значения. Распространение религиозно окрашенных конфликтов низкой интенсивности, приводило к изменению структуры военных организаций. Повышалась роль личных интересов их лидеров, изменялась природа интереса рядовых участников сражений. Участники сражений низкой интенсивности переставали считать себя профессионалами выполняющими долг перед абстрактной политической системой. Военные и экономические функции становились неотделимыми друг от друга. Личная слава, прибыль, отнятая у гражданского населения собственность, объявлялись законными целями войны. Для достижения победы в конфликтах низкой интенсивности иногда требовалось отказаться от понятия «интерес» как причины войны. В итоге сама идея войны ради чего-либо становилась неприменимой. Нередко, организованные сообщества начинали принимать участие в сражениях, не имея на то какой либо особой причины (вооруженные салафитские отряды в Сирии 2012-2014 гг.), а потому что у них не было другого выбора. Война вырождалась в борьбу за выживание. С политической точки зрения конфликты низкой интенсивности служили основным инструментом достижения политических перемен на Ближнем Востоке. В отличие от традиционных войн, их результаты, как правило, признавались международным сообществом (сражения за Дамаск, Алеппо, Хомс, Восточную Гуту в ходе сирийского кризиса). В условиях вооруженного сирийского конфликта и военного противостояния в Ираке идея войны как продолжения религии получила новое звучание. Попытки государства сделать применение насилия исключительно своей привилегией сталкивались с большими трудностями. Разновидность войн, основанных на разделении армии, правительства и народа (по К. фон Клаузевицу) практически исчезла. Распространение новых видов войны было чревато уничтожением государства как института. На смену государству-нации могли прийти военные организации нового типа. Основными участниками военных действий в Ираке, Сирии, Ливане зачастую становились не армии, а милицейские формирования. Они были основаны больше на харизматических принципах, нежели чем на институциональных началах. Основной мотивацией их действий служил не профессионализм, а основанная на идеологии лояльность. Они подчинялись определенному руководству располагавшему методами принудительного воздействия. Их руководство было неотделимо от самой организации и мало напоминало правительство. Эти организации опирались на поддержку той или иной группы населения, которую было сложно отделить от тех, кто вел активные боевые действия. Военные организации контролировали территорию, не имевшую четких границ. В условиях вооруженной конфронтации в Сирии и Ираке регулярные армии утрачивали свое традиционное предназначение как защитника народа и государства, перерождаясь в параллельные войска и религиозные милиции, которые охраняли правящую власть. Идущие в регионе процессы трансформации войны и эволюции арабских вооруженных сил формировали благоприятную среду для реализации целей иранской экспансии в регионе. В результате силовой операции ИРИ в САР и Ираке, Тегеран наводнил страны Ближнего Востока шиитскими милициями, которые стали основным проводником и защитником иранских интересов в регионе.
- Идейные основы
После Исламской революции (1979) иранская политика на Ближнем Востоке неоднократно менялась. Однако ее матрицей оставалась политизированная версия шиизма, которая была основой государственной идеологии и инструментом внешней политики. Конфессиональная экспансия Ирана на Ближнем Востоке базировалась на принципах государственно-религиозной модели Исламской Республики. Ее формирование началось еще до победы исламской революции и к началу 2000-х гг. институализировалось в форме взаимодействия властных религиозно-политических институтов в духовной, нравственно-этической, экономической и социально-политической жизни общества и государства. Иранская модель не является конечным продуктом. Она развивается и совершенствуется в процессе реализации программных установок исламской революции. Согласно идеологической доктрине Ирана, в основе которой лежит учение об имамате, исламской умме и велаят-е факих, исламская революция служит лишь инструментом шиитского духовенства для подготовки к возвращению «скрытого имама» (Имам аль-Гаиб). В конце 1990-х гг. верховный лидер ИРИ (рахбар) Али Хаменеи определил пять этапов (задач) исламской революции — исламская революция, исламское государство, исламское правление, исламское общество, исламская цивилизация. К настоящему времени революция решила две первые задачи. Сегодня Иран стремиться выстроить (универсальное) исламское правление. Иранскую модель можно отнести к теократическо-экспансивному типу, предполагающему подчинение государства религии. Однако, как и другие, иранская модель поливариантна. Согласно имамитской доктрине исламское правление, — это исполнение божественного повеления. Единственным правителем и законодателем является Аллах. Идеальной моделью правления служат практики праведных халифов и шиитских имамов. Исламское правление призвано обеспечить скрепленный Аллахом союз религии и политики. По сути, это обновленная доктрина имамата, в рамках которой должно создать идеальную модель теократического правления, где достигается единство светского и духовного начал в исламе. Особенности генезиса и эволюции иранской модели детерминировались группой факторов исторического, политического, этнического, социокультурного характера.
Арабизация Ирана привела к серьезной трансформации государственного устройства страны. Иран утратил независимость, а его население было вынуждено покориться арабам. Это оставило глубокую историческую травму в национальном генетическом коде. Произошедшие в результате исламизации изменения в Иране привели к цивилизационному разрыву в развитии иранского общества, его культуре, идеологии. В сознании иранцев и их самоидентификации появился определенный элемент полярности, обусловленный культурной доисламской традицией и трансформациями в результате арабских завоеваний. Концепция «иранизма» (иранийят) как обозначение территориальной, культурной и политической принадлежности к иранской нации стала важным элементом в обретении нового мироощущения и самоидентификации иранцев. Принцип «народности» (шу’убийя), как некая разновидность культурного партикуляризма, формирует особое чувство национального превосходства. Последствия арабских завоеваний Ирана до сих пор влияют на ближневосточную политику Тегерана. Националистически настроенная и светски ориентированная часть иранского социума сожалеет о случившемся, в то время как религиозный истэблишмент приветствует распространение ислама в Иране. Развитие шиизма в Иране привело к тому, что в спектре взаимодействия Ирана с народами Ближнего Востока появился новый оттенок в виде конфессионального соперничества. Шиизм утвердился в качестве господствующей религии в Иране после прихода к власти династии Сефевидов в 1501 г. Ряд доисламских обычаев персов был освящен шиизмом, и это заставляет сегодня некоторых иранских клерикалов утверждать, что шиизм есть не что иное как видоизмененная древняя доисламская вера персов. Учитывая тот факт, что иранцы сохранили культурную и языковую самостоятельность, Иран на основе шиизма стал превращаться в альтернативу суннитскому большинству арабского мира. Правящий режим и духовенство рассматривали Иран как культурный и исторический конструкт шиитского толка ислама, соперничавшего с ортодоксальным исламом. Развитие национализма в Иране после Второй мировой войны обострило стремление иранцев к независимости и самостоятельности. Национализм стал триггером конфессиональной политики ИРИ. Иранский национализм противостоял угрозе растущего арабского и турецкого экспансионизма, претендующего на часть территории Ирана под предлогом объединения арабских или турецких земель. Центральной установкой иранского национализма как политической идеологии была концепция «иранских земель» (иран замин). Она носила не только земляческий характер, но и отличалась культурными коннотациями. С точки зрения иранских националистов любое место, где доминирует иранская культура, и говорят на персидском языке, может считаться «иран замин». Акцент на персидском характере иранского национализма мог оттолкнуть от власти национальные меньшинства. Поэтому власть, прежде всего, делала упор на «иранизм» как основу единой иранской нации. Концепция Eranshahr (Eran=Iran) означала единство земли и империи. Такой подход в корне отличался от практик арабского национального движения, в котором левые и социалисты стали ярыми сторонниками панарабизма. В арабских странах и Турции ислам и этнический национализм усиливали друг друга. Иными словами ислам служил объединительным целям национализма, а национализм помогал решать задачи панисламизма. В Иране же существовала дихотомия между национализмом и исламом. Она придавала иранской внешней политике двойственный и противоречивый характер. Это мешало практической реализации тезиса об экспорте исламской революции в арабские страны Ближнего Востока. Иранский режим пытался придать революции обще исламский характер, чтобы не дать представить ее как шиитский феномен. Большинство арабских стран испытывали подозрения в отношении иранского национализма, и опасались его политических амбиций. Шиитский партикуляризм Ирана также усиливал подозрения арабов в отношении ИРИ. Арабские клерикалы нередко именовали иранцев «рафидун» (отрицание первых трех праведных халифов- А.В.). Они считали, что Иран проводит националистическую и экспансионистскую политику под знаменем ислама. Несмотря на атаки радикального духовенства, иранский национализм сохранял прочные позиции. После ирано-иракской войны (1980-1988) иранские клерикалы были вынуждены признать национализм как полезный инструмент в борьбе с противниками Ирана. Некоторая «ограниченность» исламской идеологии в плане развития новых институтов государства и реформирования старых вынуждала иранские власти терпимее относиться к национализму как более гибкому инструменту реформ. Несмотря на критику национализма со стороны духовенства, в современном иранском социуме сформирован запрос на развития иранизма, национализма как основы иранской идентичности и альтернативы исламизму. Иными словами, в Иране сохранилась возможность возрождения национализма как основы новой политической идеологии. Однако как показал опыт ИРИ, ограничение ислама национализмом не способствовало развитию дружеских связей между арабами и иранцами. В 2000-х гг. провал светского проекта развития в Арабском мире привел к его замещению идеями «исламизма». Вызванные «Арабской весной» вооруженные конфликты на Ближнем Востоке имели в последние десятилетия тенденцию к обострению и усилению религиозной составляющей. В Иране новая региональная ситуация привела к изменениям в механизме власти, системе государственного управления, армии и органах безопасности, где возобладали сторонники жесткой линии и радикальные клерикалы.
Духовенство сыграло критическую роль в истории современного Ирана. В средневековом исламе, развитие религиозного исламского мировоззрения проходило одновременно с формированием религиозной общины (уммы) и политического союза, во главе которого стоял сам пророк Мухаммед. Он олицетворял собой религиозную и политическую власть, которая, согласно исламскому учению, имеет божественное начало. После его смерти эта традиция у шиитов была продолжена имамами – толкователями вероучения и руководителями религиозной общины. Закрепленное в шиитской традиции право улемов на иджтихад, т. е. право комментировать и интерпретировать Коран и выносить суждения по важным вопросам социальной и религиозной жизни, определяло особое положение шиитского духовенства в обществе. Политизация шиитского духовенства Ирана начала явно проявляться с середины XIX в. Тогда религиозные деятели стали выступать против попыток закабаления страны колониальными державами, пытаясь поставить заслон процессу вестернизации страны. Так, духовенство активно противостояло проникновению западных государств и России в Иран и неоднократно объявляло им джихад. Духовенство сыграло важную роль в Конституционном движении 1905–1911 г. в Иране. Именно в этот период было положено начало идеологии религиозно-политического модернизма, т.е. предприняты попытки адаптировать идейно-нормативную базу ислама к требованиям современного общественного развития. В годы второй мировой войны и 1950-х в ходе борьбы за национализацию нефти духовенство выступило в качестве организованной политической силы на базе идеологи религиозно-политического модернизма. Послевоенные десятилетия стали периодом расцвета исламской политической мысли в Иране. Религиозные и светские идеологи, разделявшие идеи религиозного модернизма (аятоллы Р.Хомейни, А.Табатабаи, С.М.Талегани, М.Мотаххари, М.Бехешти, М.К.Шариатмадари, а также А.Шариати, М.Базарган и др.) вырабатывали религиозную идеологию, которая впоследствии легла в основу исламской революции. Тезис о неразделимости ислама и политики становится базисом этой концепции. Параллельно с выработкой идейной концепции исламского движения начинается деятельность по созданию организационной структуры духовенства. В 1973 г. по инициативе улемов Кума было создано Общество борющегося духовенства Тегерана (ОБД). Среди его организаторов выделялись А.Хаменеи, А.Х.Рафсанджани, М.Мотаххари, М.Бехешти и др. Постепенно Хомейни трансформировал традиционные представления о власти. Он ввел понятия «исламская республика» и «исламское народовластие». Базовым принципом иранской модели исламского государства стал принцип «велаят-е факих», т. е. руководство обществом и государством со стороны наиболее знающего и почитаемого богослова-правоведа.
Исламская Республика как цель Исламской революции представляла собой новую модель государственного устройства, сочетающую в себе республиканские принципы и исламскую сущность. Конституция страны сформулировала принципы политического устройства исламской республики и закрепила исламские нормы организации общества. Одновременно были созданы специальные институты мобилизации масс и подавления инакомыслия – КСИР и Басидж (народная милиция). К середине 1980-х гг. духовенство сумело установить практически полный контроль над политической жизнью страны, и ислам стал системообразующим элементом властной конструкции. Выстроенная властная конструкция сочетала в себе признаки демократии, воплощенной в деятельности по сути фасадных управленческих структур (парламент, правительство). В тоже время основной механизм принятия решений оставался в руках клерикалов и военных. Система государственного устройства ИРИ представляла собой сложный симбиоз из элементов теократии и республики, где превалирует ислам. Первые два десятилетия XXI столетия оказались весьма бурными и неоднозначными для развития политической системы Ирана. «Зеленая революция» 2009 г. и протестные движения 2022-2023 гг. заставили иранских правителей обратить серьезное внимание на совершенствование системы управления страной и обществом. Несмотря на явные успехи Ирана на внешнеполитическом поприще, внутреннее положение страны, хотя и остается стабильным, но периодически подвергается испытаниям на прочность. Значительная часть религиозно-политической элиты осознает необходимость кардинальных преобразований ради выживания исламской республики. Но она не готова принять тот факт, что духовенство не должно управлять обществом, и допустить секуляризацию режима. К тому же позиции радикального духовенства, которое пользуется поддержкой армии и органов безопасности, чрезвычайно сильны в условиях активных военно-политических действий Иранка на Ближнем Востоке. Специфика иранской модели детерминировала военные и политические акции ИРИ на Ближнем Востоке. В процессе эволюция религиозного пространства Ближнего Востока этнические и религиозные различия превращались в вопросы национальной безопасности и сохранения целостности государств. В политике ИРИ возросла роль неклассических инструментов, основанных на культурном, цивилизационном влиянии, борьбе за души и умы людей. Одним из таких инструментов была политика «мягкой» силы, в рамках которой сочетались силовые и гуманитарные аспекты. В современных международных отношениях совокупность данных ресурсов раскрывается как «мягкая сила» и рассматривается с позиции применения ненасильственных способов воздействия. Одновременно происходило наращивание силовой составляющей во внешней политике Ирана. Особенно ярко это проявилось в прямой вовлеченности Ирана в вооруженные конфликты в ряде арабских стран. В условиях обострения идеологической борьбы внешнеполитические акции ИРИ, выстраиваемые на основе артикуляции озабоченностей населения воспринимались в контексте гуманитарного воздействия. Вооруженное вмешательство ИРИ в САР и Ирак сочеталось с элементами гуманитарной дипломатии. Поддержка ИРИ шиитских милицейских формирований, особенно в интересах борьбы с ИГ воспринималась частью местного населения в гуманитарном аспекте и являлась инструментом «мягкой силы». Военная кампания ИРИ в Ираке и САР обеспечила качественные сдвиги в «гуманитарной» дипломатии балансирующей на грани «жесткой» и «мягкой» силы. На практике насильственные меры успешно обеспечивали обретение ресурсов «мягкой силы» и способствовали повышению эффективности гуманитарной дипломатии. Изменения в военной стратегии ИРИ оказали влияние на корректировку инструментария иранской дипломатии.
В условиях исламского правления военная стратегия ИРИ претерпела важные изменения. Центральное место в стратегии и тактике ИРИ стало отводиться использованию баллистических ракет, ведению ассиметричных войн. Появились новые понятия типа, иранская стратегическая глубина, проекция силы, общественная мобилизация. Модифицированная военная стратегия ИРИ строилась на принципах революционной идеологии, на основе ислама и патриотизме. Одним из столпов военной стратегии являлся принцип верховенства велаят-е-факих. Он предполагал подчинение духовенству основных институтов государства, в том числе и силовых структур. После силовой операции ИРИ в САР и Ираке военная стратегия Ирана приобрела новые измерения. Наряду с прежним оборонительным характером новая доктрина включала задачи проведения зарубежных войсковых операций в интересах обеспечения национальной безопасности. Данная установка воплотилась в создании и поддержке многочисленных шиитских милиций. В итоге Тегеран опутал всю сирийскую и иракскую территорию шиитскими милицейскими формированиями, которые действовали под контролем КСИР.
За четыре десятилетия КСИР превратилась из шиитской милиции (450-500 чел.) для защиты духовенства, в теневое (глубинное) государство в Иране. КСИР был главной движущей силой экспорта Исламской революции на Ближнем Востоке. По своему подобию КСИР создал в 1982 г. в Ливане «Хизбаллу». Костяк личного состава КСИР составили выходцы из религиозной консервативной среды и малообеспеченных слоев населения (мустадафин). Участие в войне с Ираком обеспечило официальный статус КСИР как регулярной армии. В 1985 г. верховный лидер ИРИ Р.Хомейни издал указ создании в составе КСИР сухопутных сил, ВВС и ВМС, которые являлись параллельными войсками в системе иранских силовых структур. А. Хомейни уделял большое внимание развитию КСИР. Он лично назначал не только главу Корпуса, но и командиров дивизий. Сегодня КСИР является ключевым элементом любого сценария эволюции власти в ИРИ и располагает исключительными ресурсами в вопросах обороны, безопасности, экономики, социальной и идеологической мобилизации общества. По мысли иранского руководства КСИР должен стать одним из столпов в системе исламского правления. Нынешний иранский президент считает, что КСИР является стержнем Исламской революции и пользуется доверием высшего духовенства ИРИ. Выступая в марте 2021 г. перед командным составом КСИР, Э.Раиси заявил, что КСИР блестяще проявил себя в вопросах обороны, безопасности, хозяйственной и гуманитарной деятельности на региональном, международном уровне. КСИР является консервативной организацией. Его социальный состав состоит из представителей религиозных и консервативных слоев населения преданных власти. В своей деятельности КСИР руководствуется следующими политическими установками; защита режима, личной власти рахбара, обеспечение исламской справедливости. Ислам являлся инструментом, посредством, которого обеспечивалась лояльность военных власти, формировался характер армии. Религиозная лояльность государству персонифицировалась в образе рахбара, поскольку именно он обеспечивал защиту и пропаганду религиозных ценностей. Ислам был интегрирован в «священные» военные ритуалы. Религии отводилась важная роль в политико-воспитательной работе и моральной подготовке солдат. Шиитская доктрина служила средством воспитания господствующей самоидентификации офицеров. В иранских силовых структурах считали, что в недалеком будущем представители КСИР займут подавляющее число мест руководстве «глубинным» государством. Отношения Э.Раиси с КСИР укрепились после того как А.Хаменеи поручил ему в 2016 г. возглавить один из крупнейших благотворительных фондов «Астан-е Кодс-е Разави» в 2016 г., который является важнейшим инструментом внешней политики Ирана. Раиси установил тесные связи с командным составом КСИР и его спецподразделением «Аль-Кудс», а также лидерами проиранских милиций на Ближнем Востоке. Он неоднократно встречался с генеральным секретарем ливанской «Хизбаллы» Х.Насраллой. Иранское руководство взяло на вооружение установку военных КСИР об «оси исламского сопротивления» как становом хребте иранской политики на Ближнем Востоке. Иран усилил поддержку шиитских милиций в регионе. Модель КСИР как параллельной военной силы послужила прообразом создания крупных проиранских милиций в Сирии и Ираке после их интеграции в состав регулярных вооруженных сил. Тегеран оказывал большую материально-техническую, финансовую и политическую помощь «Хизбалле» (Ливан), бригадам «Аль-Фатимиюн» (Сирия) и «Аль-Хайдариюн», «Аль-Хашд аль-Шаабий» (Ирак). Особое внимание уделялось укреплению авторитета иранского руководства и его идеологических установок в среде местного населения и проиранских милиций. Идеологическая доктрина шиитских милиций в странах Ближнего Востока основана на учении об имамате, исламском правлении и велаят-е факих. Согласно ей личный состав шиитских бригад является воинами «Имам аль-Гаиб», а до его возращения подчиняется приказам верховного лидера ИРИ. Проиранские милиции в арабских странах служили основным инструментом конфессиональной экспансии Ирана на Ближнем Востоке.