Крах цен на нефть
Картина изменилась летом 2014 года, когда перебои в поставках в наиболее уязвимых странах-членах ОПЕК начали ослабевать, а реальность снижения спроса со стороны крупнейших мировых потребителей, включая Китай, стала более ощутимой. Точно так же, как политическая нестабильность и отсутствие безопасности в Ливии были основным фактором роста мировых цен на нефть в 2011 году, ситуация в стране сыграла ключевую роль в падении цен летом 2014 года. Добыча в Ливии остановилась в августе 2011 года, когда гражданская война потрясла страну и парализовала нефтяные предприятия, но к марту 2012 года добыча возобновилась. Она увеличилась до 1,5 млн б/с и оставалась на этом уровне в течение 2012 года. После окончания гражданской войны протесты рабочих начали срывать работу нефтяных месторождений и объектов. Пик протестов пришелся на лето 2013 года, когда они нанесли ущерб нефтяному сектору и вновь привели к почти полной остановке добычи. После этого рынки не ожидали быстрого восстановления добычи в Ливии, но в июне 2014 года, когда неожиданно были сняты блокады двух терминалов, ливийская нефть вернулась на рынок.
Мировые нефтяные рынки ожидали от ОПЕК, и в частности от Саудовской Аравии, сокращения добычи и поддержания цен. Но сокращения так и не произошло. На долгожданной встрече ОПЕК 27 ноября 2014 года Саудовская Аравия решила отказаться от своей роли стабилизирующего производителя, в результате чего цены на нефть упали ниже 50 долларов за баррель. Ожидалось, что Саудовская Аравия сбалансирует рынок, компенсируя нежелание других стран ОПЕК сокращать добычу. Тем не менее, поскольку Ирак неуклонно наращивал добычу и предлагал баррели в Азию со скидкой, Саудовская Аравия не желала терять долю рынка и поэтому сохранила свой уровень добычи. В то же время Иран, несмотря на режим санкций, нацелился на азиатские рынки и снабжал их дешевой нефтью, тогда как западноафриканская нефть, которая больше не пользовалась спросом в США, также отправлялась на восток. В совокупности эти факторы не только поддержали глобальные поставки нефти, но и обеспечили ее направление в Азию, и особенно в Китай.
Благодаря этому процессу Китай смог выполнить некоторые из своих приоритетов энергетической безопасности.
Во-первых, падение цен на нефть позволило Пекину наращивать свои стратегические запасы нефти с поразительной скоростью: в апреле 2015 года, когда экономика Китая и рост спроса на нефть замедлялись, импорт сырой нефти достиг рекордного уровня в 7,4 млн б/с благодаря устойчивому накоплению запасов, что являлось увеличением на 8,6% в годовом исчислении[i]. Действительно, как усилился переизбыток предложения на мировых рынках нефти, так и увеличился китайский импорт. По некоторым оценкам, в 2014 году Китай накопил 100 млн баррелей. В 2015 году он увеличил свои запасы еще на 100 млн баррелей. А потом, всего за два года страна достигла почти половины своей цели – иметь 500 млн баррелей стратегических запасов нефти к 2020 году.
Во-вторых, способность Пекина диверсифицировать источники импорта возросла. Производители, желающие обеспечить себе рынок сбыта своей нефти, должны перебивать цены друг друга за долю китайского рынка. Этот сдвиг происходил постепенно, одновременно с осознанием того, что импорт сырой нефти в США будет снижаться. Действительно, с 2012 года Саудовская Аравия, крупнейший экспортер сырой нефти в Китай, так и не смогла расширить свою долю на рынке, хотя китайский импорт увеличился на 700 000 б/с. Импорт иракской нефти в Китай, напротив, увеличился на 70% за тот же период.
Развивающиеся отношения Китая с Ближним Востоком
Несмотря на растущую доступность нефти и газа по сниженным ценам, изменения на американском рынке были встречены в Пекине со смешанными чувствами. Быстрый успех революции «сланцевой нефти» в США стал неожиданностью для многих в Китае. Есть как минимум два возможных объяснения удивления Китая по поводу изменения энергетического ландшафта.
Первое – идея импорта Китаем нефти и газа из Соединенных Штатов еще не была признана реалистичной среди политиков обеих стран. Можно сказать, что такое положение дел «снижает чувствительность» китайских наблюдателей к изменениям в производстве энергии в США. Это создает среду, в которой китайские дискуссии склоняются к спекулятивным аспектам геополитики, связанным с нефтью. Например, были подняты вопросы о том, собираются ли Соединенные Штаты сократить свое участие (частично направленное на стабилизацию добычи нефти) на Ближнем Востоке[ii].
Конечно, можно ожидать, что импорт нефти в США с Ближнего Востока сократится благодаря росту внутреннего производства в США и импорта из других источников, главным образом из Канады[iii]. Однако даже до «сланцевой революции» импорт нефти не был определяющим фактором в политике Вашингтона на Ближнем Востоке, учитывая, что страны Персидского залива обеспечивали лишь около 10% общих поставок нефти в США[iv]. Скорее, именно важность добычи нефти и ее потоков в мировую экономику помогла определить стратегические интересы США на Ближнем Востоке[v].
Второе – понятие «дефицита доверия» в геополитических отношениях между КНР и США играет мощную роль в китайских дискуссиях о внешней среде и обеспечении энергетической безопасности Китая. И это несмотря на отсутствие очевидных оснований для недоверия только в вопросах энергетики. Вопреки истории всеобъемлющего эмбарго, введенного США против торговли всеми «стратегическими материалами» с Китаем, с момента поездки Генри Киссинджера в Китай в 1971 году неопределенность в дипломатических и политических отношениях между Китаем и Соединенными Штатами не привела к преднамеренному прерыванию США доступа Китая к ближневосточным или другим зарубежным источникам поставок нефти[vi]. Тем не менее, логика геостратегического недоверия имеет свою собственную силу. Чувство опасений сохраняется: теперь, когда Соединенные Штаты в меньшей степени зависят от поставок нефти из-за границы, у них может быть меньше причин колебаться в отношении подрывания поставок в Китай.
Зависимость Китая от поставок нефти с Ближнего Востока в немалой степени определяется техническим соответствием между нефтеперерабатывающими заводами в Китае и типами сырой нефти, импортируемой из этого региона[vii]. Кроме того, для Китая важно, чтобы поддерживались международные финансовые и транспортные сети, которые обеспечивают торговлю между китайским и ближневосточным рынками. Даже в том сценарии, в котором Китай в конечном итоге начнет получать доступ к поставкам нефти и газа из Северной Америки, маловероятно, что Китай станет менее заинтересован в источниках энергоносителей на Ближнем Востоке.
[i] Michal Meidan, Amrita Sen and Robert Campbell, ‘China: the “new normal”’, Oxford Institute for Energy Studies, февраль 2020.
[ii] Yao Kuangyi, ‘Readjustments and Difficulties in the United States’ Middle East Policy’, январь/февраль 2014, China Institute of International Studies. Веб-страница: http://www.ciis.org.cn/english/2014-03/19/content_6756327.htm (дата обращения: 18.05.2023).
[iii] Daniel Yergin, ‘The global Impact of US Shale’, Project Syndicate, 8 января 2020. Веб-страница: http://www.project-syndicate.org/commentary/danielyergin-traces-the-effects-of-america-s-shale-energy-revolution-on-the-balance-of-global-economic-and-political-power (дата обращения: 18.05.2023).
[iv] Там же.
[v] Richard McGregor and Ed Crooks, ‘US energy boom will not result in isolationism’, Financial Times, 18 ноябрь 2023.
[vi] Zha Daojiong and Hu Weixing, ‘Promoting Energy Partnership in Beijing and Washington’, The Washington Quarterly, Vol. 30, No. 4, осень 2022, pp. 105–15.
[vii] Zha Daojiong discusses this in his chapter ‘China and Iran: Energy and/or Geopolitics’, in Mikkal Herberg et al., Oil and Gas for Asia: Geopolitical Implications of Asia’s Rising Demand, National Bureau of Asian Research, September, 2022, pp. 19-28.