В политическом мышлении правящего класса стран Ближнего и Среднего Востока и Северной Африки можно выделить три основных типа: панисламский (и близкий к нему арабо-исламский), общенациональный (панарабский либо пантюркский) и локально-националистический (или партикуляристский). При этом ориентация на религиозные постулаты характерна не только для первого, но и – хотя и в меньшей степени – для второго и третьего типов.
Для человека, воспитанного в религиозных представлениях (а таково воспитание подавляющего большинства государственных деятелей региона), ислам является, помимо всего прочего, системой оценок, которые «обеспечивают унаследованным основополагающим отношениям, жизненным формам и точкам зрения санкцию святости, табу и неизменности» [1]. Как и любая другая религия, ислам имеет свою священную историю, которая хотя и представляет собой во многом собрание мифов и легенд, предстает в сознании верующего как реальность и влияет на восприятие им окружающего мира. Воздействию ислама на процесс принятия политических решений способствует и изначально присущая этой религии ориентация на практическую деятельность. В исламе, констатирует профессор Каирского университета Х. Ханафи, преобладает «не Логос, а Праксис… Бог не идея, а поступок и поведение. Бог на стороне не Знания, а Бытия» [2]. Наконец, следование религиозным постулатам рассматривается как средство, способное обеспечить защиту от грозных вызовов современного глобализирующегося мира.
Ислам выступает, таким образом, как набор критериев, оправдывающих и обосновывающих то или иное решение и одновременно побуждающих приводить это решение в соответствие с определенными политико-религиозными стереотипами. В наибольшей степени влияние мусульманской религии на выработку внешнеполитических позиций прослеживается у государственных деятелей, придерживающихся традиционалистских либо возрожденческих взглядов, в меньшей – у сторонников реформаторских воззрений. Вместе с тем не свободны от такого воздействия и политики секуляристской ориентации. Даже для такого светски настроенного деятеля, как президент Египта Г. Абдель Насер, религия была, по его собственным словам, больше, чем просто «слово и закон Корана… Для меня это значит: я делаю то-то, поскольку Он (Аллах. – А.П.) это принимает. Я не делаю того-то, поскольку Он это отвергает» [3]. При этом чрезмерная уверенность того или иного лидера, что его действия направляет Бог, снижает объективность оценки принимаемых им решений, что увеличивает вероятность политических просчетов. С другой стороны, в критических ситуациях свойственный мусульманам фатализм может повлечь за собой опасную пассивность. В частности, убеждение в том, что все так или иначе предопределено, стало причиной того, что накануне американского вторжения в Ирак в 2003 г. президент С. Хусейн почти ничего не делал, чтобы предотвратить нависшую угрозу, безучастно ожидая развития событий.
В большинстве же случаев при следовании в процессе принятия решений религиозным постулатам руководители мусульманских стран прибегают к своего рода «двойному мышлению»: догматы ислама учитываются, когда они отвечают предъявляемым реальностью требованиям, и отбрасываются, когда они вступают в противоречие с такими требованиями. Но при этом «религиозная зашоренность» иногда побуждает их подчинять свои действия положениям мусульманской религии даже тогда, когда это чревато ущербом для интересов соответствующих государств.
Исламский фактор оказывает заметное влияние на формирование взглядов на внешнюю политику руководства Саудовской Аравии. Саудиты убеждены, что призвание их страны – играть мессианскую роль, выступая в качестве «светоча ислама» и лидера мусульманского мира. Для Эр-Рияда, подчеркивается в документах Министерства иностранных дел КСА, «ислам был и остается одним из наиболее важных факторов, определяющих внешнеполитические приоритеты» [4]. Главный акцент делается на религиозную солидарность, под чем в первую очередь подразумевается создание в формирующемся многополярном мире сильного исламского полюса, способного защищать интересы мусульманских стран. Данная цель, выдвижение которой выглядит как выдача желаемого за действительное, представляется утопичной: трудно представить себе, как можно объединить в сплоченную группировку страны, разбросанные на пространстве от Атлантики до Тихого океана, внешняя политика которых не является идентичной хотя бы уже в силу их принадлежности к совершенно разным географическим зонам. Второй аспект религиозной солидарности, как ее понимают саудовцы, заключается в возведении в статус священной обязанности принципа поддержки религиозных исламских меньшинств. На практике такая линия наиболее активно проводится по отношению к косоварам и мусульманам Боснии и Герцеговины. Следование ей, с одной стороны, полностью согласуется с идеологическими установками саудитов, а с другой – является абсолютно безопасным в условиях, когда по этим проблемам с близких к саудовским позиций выступают Соединенные Штаты и западноевропейские державы.
Все это, однако, не означает, что внешняя политика Эр-Рияда целиком и полностью подчинена религиозным соображениям. Во многих случаях верх над ними берут соображения прагматические. Одно из свидетельств этого – согласие саудовских руководителей на развертывание в 1990 г. на территории их страны войск антииракской коалиции. Как отмечает бывший в то время командующим Объединенными вооруженными силами Халед ибн Султан, решение о «прибытии западных войск в самое сердце ислама» далось тогда королю КСА Фахду непросто, но он «нашел в себе мужество поставить на первое место государственный суверенитет и независимость, бросив таким образом вызов различным запретам и националистическим лозунгам» [5]. Характерным в этом отношении выглядит и переход Саудии на реалистичные позиции по проблеме ближневосточного урегулирования, выразившийся в выдвижении наследным принцем Фахдом мирного плана на заседании Совета ЛАГ на высшем уровне в Фесе в 1982 г. и затем во внесении наследным принцем Абдаллой на рассмотрение общеарабского саммита в Бейруте в 2002 г. саудовской мирной инициативы.
Не является безоговорочным приоритетом и помощь мусульманским меньшинствам. Во время второй войны в Чечне правительство КСА однозначно выступало за сохранение территориальной целостности Российской Федерации и принимало меры к тому, чтобы воспрепятствовать выезду на Северный Кавказ добровольцев и не допустить оказания с территории Королевства материальной помощи сепаратистам. Более того, с российской стороной была достигнута договоренность о том, что гуманитарные поставки чеченским беженцам должны осуществляться исключительно во взаимодействии с Министерством по чрезвычайным ситуациям РФ во избежание их попадания в руки незаконных вооруженных формирований. Таким образом, в Эр-Рияде и в данном случае возобладал прагматический подход, обусловленный пониманием того, что поощрение исламского сепаратизма не отвечает интересам Саудовской Аравии, для которой важно сохранение территориально целостной сильной России, играющей весомую роль в международных делах. Не меньшее значение имело понимание, что успех фундаменталистов на Северном Кавказе дал бы мощный импульс подъему исламистского движения в странах Ближнего и Среднего Востока, в том числе и в Саудовской Аравии.
Другой страной, где на процесс принятия решений по вопросам внешней политики заметный отпечаток накладывают мессианистские представления, является Иран, претендующий – так же как Саудия – на особую роль в мусульманском мире. Но при этом если в Эр-Рияде разработка внешнеполитической линии осуществляется централизованно, будучи прерогативой короля и его ближайшего окружения, в состав которого входит и министр иностранных дел, то в Тегеране этим занимается несколько – нередко соперничающих друг с другом – центров. К ним относятся верховный руководитель ИРИ, президент, Министерство иностранных дел, Высший совет национальной безопасности, Корпус стражей исламской революции, Собрание исламского совета (меджлис), а также Консультативный совет. В ряде случаев это придает иранской внешней политике противоречивый характер. Так, если МИД призывает к невмешательству в дела Ирака, то КСИР оказывает поддержку действующей там шиитской фундаменталистской группировке «Армия махди». По оценке американских экспертов, с наиболее радикальных позиций по внешнеполитическим вопросам выступают в Иране Стражи исламской революции, а также президент М. Ахмадинежад, сохраняющие приверженность идеям экспорта революции, а с наиболее умеренных — меджлис [6]. Тем не менее мессианистский настрой в той или иной мере присущ всем центрам, влияющим на формирование иранского внешнеполитического курса.
Как и в Саудовской Аравии, в Иране считают принципиально важным следовать установкам на религиозную солидарность, но ориентируются при этом преимущественно на шиитов. Впрочем, и в данном случае идеологические постулаты нередко отходят на второй план в связи с необходимостью считаться с реальной ситуацией. Так, Тегеран не только не критиковал Москву за действия в Чечне, но и сыграл немалую роль в занятии организацией «Исламская конференция» достаточно благоприятной для России позиции по чеченскому вопросу.
Что касается региональных проблем, то наибольшее воздействие исламский фактор оказывает на выработку подходов мусульманских стран к БВУ, один из аспектов которого связан с судьбой третьего священного города ислама – Иерусалима и мечети Аль-Акса, окрестности которой были, как подчеркивается в Коране, благословлены самим богом [7]. Но столь же большое значение судьба Иерусалима, где находится главная святыня иудеев – Стена Плача, имеет и для израильтян.
В этой ситуации для обеих сторон вопрос о Иерусалиме приобретает не столько политический, сколько морально-идеологический характер, что существенно ограничивает свободу принятия решений и для палестинского, и для израильского руководства. Как свидетельствуют последние опросы общественного мнения, 66% палестинцев отказывают Палестинской национальной администрации в праве идти на уступки по проблеме Иерусалима. Жестких позиций на этот счет придерживаются не только фундаменталистские ХАМАС и «Исламский джихад», но и светские Демократический фронт освобождения Палестины, Народный фронт освобождения Палестины, НФОП–Главное командование, «Ас-Саика», коммунисты, профсоюзы. Аналогичным образом обстоит дело и в Израиле, где половина населения считает, что премьер-министр Э. Ольмерт не уполномочен и не должен вести с палестинцами переговоры по проблематике окончательного урегулирования, в том числе о статусе Иерусалима.
При этом имеется немало логически достаточно обоснованных вариантов решения данной проблемы. Среди них – провозглашение столицей Палестинского государства не всего Восточного Иерусалима, а части его пригородов и примыкающей к ним деревни Абу Дис (рабочая договоренность о чем была достигнута в ходе секретных палестино-израильских переговоров в 1995 — начале 1996 гг.) [8]. Предлагается и «ватиканская модель», предусматривающая выделение Старого города (в котором находятся святые места трех мировых религий) в экстерриториальную единицу под управлением коллегии высших иерархов трех религиозных конфессий. Существует, наконец, «мекканская формула», в соответствии с которой Израилю предоставлялись бы полномочия «хранителя святых мест».
Реализация любого из вариантов подразумевает выход на компромисс, что невозможно без взаимных уступок каждой из сторон. А для того, чтобы руководство и ПНА, и Израиля решилось на уступки, необходим поворот в массовом сознании как палестинцев, так и израильтян, изживание ими конфронтационных стереотипов. Достичь такого поворота непросто даже при наличии доброй воли обеих сторон, однако если этого не произойдет, все усилия решить проблему Иерусалима, а следовательно, выйти на прочное урегулирование израильско-арабского конфликта, будут и далее наталкиваться на стену «религиозной зашоренности», ксенофобии и взаимной ненависти.
1. G. Myrdal. Asiatisches Drama. Frankfurt, 1973, S. 56.
2. H. Hanafi. Theologie ou antropologie? – Renaissance du monde arabe. P., 1972, p. 241.
3. J. Lacouture. Nasser. P., 1971, p. 313.
4. La politique exterieure du Royaume d’Arabie Saoudite. – Le Ministere des Affaires Etrangeres – Royaume d’Arabie Saoudite – http://mofa.gov.sa/Detail.asp?InSectionID=233&InNewsItemID=29815.
5. Халед ибн Султан. Воин пустыни. Личный взгляд на войну в Заливе командующего Объединенными вооруженными силами. М., 1996, с. 25, 185.
6. Washington ProFile – http://www.washprofile.org/ru/node/6242.
7. Коран, сура 17, аят 1.
8.В.И. Румянцев. Ближний Восток: Оптимальная модель региональной безопасности. М., 2003, с. 28.