Автор этих строк ставит перед собой скромную задачу, — его интересует сравнение двух египетских конституций – последнего, утвержденного референдумом 2007 г. текста Основного закона, ставшего последним вариантом действовавшей в Египте конституции эпохи Хосни Мубарака, и проекта законодательного акта времени Мухаммеда Мурси, подготовленного в конце 2012 г. и ставшего той версией Основного закона, которая призвана закрепить итоги потрясших страну революционных изменений. Ему не хотелось бы делать какие-либо выводы, — знание арабского языка вовсе не предполагает, что овладевший им может анализировать события в любой части того аморфного образования, который обычно именуют «арабским миром».
Этот «мир» столь же разнообразен, сколь разнообразна Европа или Латинская Америка, — в силу этого обстоятельства арабист обязан стать специалистом по той или иной арабской стране. В силу многих причин это, тем более, относится к Египту, — анализировать происходящее там должны только те, кто избрал его в качестве объекта изучения и специализации. Впрочем, автор этих строк полагает, что даже осуществляемое им сравнение двух документов (ограниченное лишь некоторыми их разделами, в свете событий в Египте кажущимися наиболее значимыми и принципиальными) способно подтолкнуть к выводам, что в равной степени относится и к нему самому.
Итак, первый раздел обоих Основных законов – их преамбулы.
Любая попытка сравнить эти разделы подталкивает к мысли, что проект конституции 2012 г. ставит вопрос о рождении нового египетского государства. Версия конституции 2007 г. легитимизировала пребывание у власти наследника той эпохи египетской истории, которая неизменно связана с именем Гамаля Абдель Насера и осуществленным им военным переворотом. лишь в дальнейшем названным «революцией 23 июля 1952 г.». Этого было достаточно, чтобы говорить о «трудящемся народе Египта», о его «трудящихся массах», живущих «в деревнях Египта, на его полях, в городах, на заводах, повсюду, где кипел труд и проявляла себя наука», — египетский «народ шел от эпохи к эпохе, являя своей борьбой и усваивая богатый национальный (ватанийя), общеарабский (каумийя) и мировой опыт, что, в конечном итоге, нашло свое отражение в основных документах революции 23 июля 1952 г., руководимой союзом трудящихся сил борющегося народа». Проект конституции 2012 г. радикально расстается с этой идеей. Площадь Тахрир избавила «всю страну от любых проявлений угнетения, насилия, тирании, деспотизма, лишений, грабежа, коррупции и монополизма», — египетское государство, возникшее после 1952 г., переставало существовать потому, что оно было таким, каким его характеризовал этот документ. Революция, которую «начала молодежь», открыла перед Египтом эру «жизни, свободы, социальной справедливости человеческого достоинства».
Не стоит думать, вместе с тем, что это обстоятельство является единственной характеристикой нового египетского государства, предлагаемого преамбулой проекта конституции 2012 г. Это государство в значительно большей мере, чем это проявляло себя в конституции версии 2007 г., выступает как явление национальное, акцентировано подчеркивающее свою «египетскую» суть, — речь идет о его возведении к временам «древнейшего государства на берегах вечного Нила», государства, «давшего миру начало письменности, выдвинувшего доктрину единобожия и познания Творца, давшего приют пророкам Господа и Его монотеистическим посланиям, украсившим страницы истории человечества достижениями высокого творчества».
Конечно, и последняя версия конституции времени Х. Мубарака говорит о древности Египта, — это – неизменное клише египетского политического дискурса, возникшее еще на этапе становления национального движения, к которому не может не обращаться любая политическая сила. Но как же куце это обращение, если обратиться к этой версии – «вечное духовное наследие» египетского народа. Если Египет прежней эпохи провозглашал себя страной, борющейся за «арабское единство как зов истории, веление будущего и требование судьбы», то Египет сегодняшнего дня, не отказываясь от идеи арабского единства (преамбула проекта 2012 г. повторяет ее), видит себя страной, стремящейся к «интеграции и братству государств бассейна Нила и исламского мира в их качестве естественного продолжения его уникального положения на карте мира». Если первая статья конституции в версии 2007 г. определяла египетский народ как «часть арабской нации», и он действовал в интересах «достижения ее всеобъемлющего единства», то идентичная статья проекта конституции 2012 г. определяет этот народ как «часть арабской и исламской нации», как «гордящийся своей принадлежностью к бассейну Нила и африканскому континенту», как «имеющий продолжение и в Азии», как «вносящий позитивный вклад в человеческую цивилизацию».
Однако насколько далека эта постановка вопроса от той, которую предлагал «творец» событий 23 июля 1952 г. в своей работе «Философия революции», даже если он и «присваивал» возникшую гораздо раньше, в 1920-е-1930-е гг., идею «Братьев-мусульман» и «младоегиптян» – «Мыср аль-фатат»? Насколько далека идея этой широкой идентификационной принадлежности от утверждений (включая и недавнее) прошлого, коли авторы конституционного проекта 2012 г. могли говорить об «идейной и культурной ведущей роли» Египта, о том, что его «мягкая сила воплощается в свободе творчества его интеллектуалов и мыслителей, в его университетах, научных и лингвистических ассоциациях, в его исследовательских центрах, прессе, искусстве, литературе, средствах массовой информации, в его национальной Церкви, в его досточтимом Аль-Азхаре, всегда стоявшего на страже отечества, вечного арабского языка, благородного шариата и бывшего маяком просвещенного умеренного ислама»?
Существует два действительно серьезных аспекта конституционного проекта 2012 г., о которых сегодня непрестанно говорит египетская оппозиция, как и отечественные комментаторы этого документа. Это – гендерный вопрос и роль шариата в судебной системе постреволюционного Египта, в которых видят «неопровержимые» доказательства «порочности» той политической силы, к которой принадлежит нынешний египетский президент М. Мурси. Но, видимо, стоило бы вновь обратиться к текстам обоих документов.
В преамбуле конституционного проекта 2012 г. подчеркивается: «Достоинство человека вытекает из достоинства отечества. Не может быть достойным отечество, если женщина лишена в нем достоинства. Женщины – сестры мужчин, они участницы достижений отечества, на них [в равной мере] лежит ответственность за это отечество». Не приходится говорить, что такого рода положения отсутствуют в конституционной версии 2007 г.
Статья вторая этого проекта достойна того, чтобы ее процитировать полностью: «Ислам – религия государства, а арабский язык – его официальный язык, принципы шариата – основной источник законодательства». Но, равным образом, достойна своего полного цитирования и статья вторая конституционной версии 2007 г.: «Ислам – религия государства, а арабский язык – его официальный язык, принципы шариата – основной источник законодательства». Текст этой версии содержит примечание к этой статье, из которого становится ясно, что ее словесному оформлению был придан необходимый оттенок законности в ходе «референдума по изменению конституции, прошедшего 22 мая 1980 г.». Это означает, в частности, что во временном отношении положение о роли шариата в египетской судебной системе не может рассматриваться как принципиально новое и введенное только после прихода к власти нынешнего главы государства.
Однако в конституционном проекте 2012 г. действительно присутствует новая третья статья (на которую нет даже намека в конституции по версии 2007 г.), текст которой гласит: «Принципы религиозных установок египтян христиан и иудеев – основной источник законодательства, регулирующего их личный статус, религиозные дела и избрание их духовных руководителей». В этой статье, конечно же, при известном желании, можно рассмотреть некое приближение к системе зимми – живущих под мусульманским покровительством религиозных меньшинств, но, скорее, речь может идти о ситуации создания миллетов. Впрочем, османская система миллетов, закреплявшая отказ государства от прямого вмешательства в религиозную сферу и определяемую ею повседневную жизнь немусульман, в немалой степени способствовала выживанию этих меньшинств, вводя, в том числе, в систему государственного управления духовных лидеров немусульман, как и способствуя тому, что духовные источники немусульманского права обретали свое легальное существование в мусульманском государстве и обществе.
Делясь этими наблюдениями в связи с текстами двух основных законодательных актов Египта, автор этих строк в полной мере отдает себе отчет в том, что он столкнется с возражениями. Ему могут, в частности, сказать, что все, что им было процитировано в отношении «нового египетского государства» как и «широкой идентификационной принадлежности» Египта сегодняшнего дня, не более чем творимый нынешней египетской властью миф. Он, разумеется, согласится с этим замечанием, но, однако, добавит, что любой конституционный акт включает в себя немалую долю мифа, абсолютно необходимого для того, чтобы оправдать начинания тех, кто участвует в создании такого акта и стоящего за ними государства. Вопрос, как ему представляется, состоит не столько в творимом мифе, сколько в том, что благодаря этому мифу определяются основные направления внутренней и внешней политики страны, хотя бы потому, что в мифе всегда скрыты некие имманентно присущие тому или иному национальному сообществу предпочтения, устремления, страхи и ощущения опасности.
Автору этих строк могут также сказать, что цитировавшиеся им положения, касающиеся провозглашаемых проектом Основного закона 2012 г. прав женщин, роли шариата или статуса немусульманских конфессиональных меньшинств, могут оказаться либо невыполненными, либо приобрести в более или менее отдаленном будущем характер угроз достаточно широкому кругу египетских граждан. Он, конечно же, согласится и с этим замечанием, прекрасно понимая, что нарушение основополагающих положений той или иной конституции есть норма многих стран. В их ряду Египет с его все еще неясными перспективами развития, с продолжающимся внутриполитическим противостоянием не может быть, естественно, исключением. Вопрос, однако, как кажется автору этих строк, состоит не только в этом обстоятельстве.
Конституция выступает в качестве основы для выработки более детального законодательства, отражающего дух и букву Основного закона. Ее существование придает этому законодательству характер основополагающих актов, регулирующих отношения между членами национального сообщества и выражающими интересы этого сообщества политическими элитами и партийными структурами. В свою очередь, способность этих элит вести диалог и достигать консенсусного решения стоящих перед страной проблем предстает как гарантия реализации положений конституции. Иными словами, вопрос о том, как будут реализованы конституционные положения и основанного на них законодательства, будет зависеть, в конечном итоге, от того, будут ли политические элиты способны достигать взаимного согласия. Собственно, в этом и состоит смысл демократии, провозглашаемой проектом конституции 2012 г. «основой политической системы» Египта, когда происходит «мирная ротация власти, углубляется политический и партийный плюрализм, обеспечивается прозрачность выборов, а народ принимает участие в выработке общенациональных решений». По крайней мере, в конституционной версии 2007 г. так вопрос никогда не ставился.