Международная антитеррористическая коалиция и исламский мир: американо-российское партнерство или соперничество

Формирование международной антитеррористической коалиции, инициатором и вдохновителем которой стали США, связывается с атаками террористов-смертников на американские города 11 сентября 2001 г. Однако за десять лет до этих трагических событий американцы уже опробовали эту идею в рамках операции по освобождению Кувейта, аннексированного в одночасье соседним Ираком. Опыт той коалиции, детали которой забываются и вытесняются из людской памяти новыми проблемами современной динамично развивающейся жизни, заставляет задуматься о том, каковы реальные причины, которые привели к новой попытке реанимировать альянсовое мышление, и каковы возможные последствия, с которыми столкнется мировое сообщество в ближайшей и отдаленной перспективах в результате его реализации. Сравнивая с ситуацией 1990-1991 гг., нынешние реалии содержат ряд отличительных черт. Во-первых, по масштабам антииракская коалиция носила ограниченный характер. Зона ее действия включала территорию Кувейта, Ирака и соседних с ними государств, включая акваторию Персидского залива. Во-вторых, по временным параметрам функционирование этого альянса было жестко обусловлено сроками операции по освобождению кувейтских земель. При этом следует отметить, что решение вопросов блокады Ирака и контроля над соблюдением исполнения санкций в отношении этой страны взяли на себя уже другие силы, хотя и игравшие в прежней коалиции ведущую роль. В-третьих, объект ее деятельности был ограничен багдадским режимом, который стал единственной мишенью и изгоем в мировой политике. Наконец, в-четвертых, по своим задачам действия антииракского альянса носили характер силовой миротворческой операцией.

Что касается усилий Вашингтона по выстраиванию новой коалиции, то этот замысел приобретает уже глобальные размеры. Ее деятельность должна охватывать и фактически охватывает весь мир. Масштабность задач, которые ставятся перед новым объединением государств и заключаются в противодействии и даже ликвидации новых угроз, нависших над человечеством, прежде всего угрозы международного терроризма, предопределяет размытость временных рамок действия этой коалиции. Таким образом, идея международного коалиционного соглашения, для реализации которого совсем не требуется его формальное заключение, претерпела за десять лет принципиальные изменения.

Однако причины формирования первой и второй коалиций лишь отчасти обусловлены необходимостью «освобождения оккупированной территории» или «уничтожения международной террористической сети». Главная причина этих объединительных усилий видится совсем в другом. Конец прошлого столетия ознаменовал собой крах определенной глобальной модели сосуществования различных государств. Она не только охватывала все сферы жизнедеятельности человека, общества и государства, но и выработала некие правила взаимоотношений между ними, которые складывались десятилетиями на базе колоссального опыта, накопленного человечеством за многие тысячелетия. Однако этот мировой порядок не был лишен пробелов, явных или скрытых противоречий. Более того, он был порочен, так как заставлял человечество балансировать на грани войны и мира. Его развал был предрешен и обусловлен самим ходом истории, ее динамикой, которая немыслима без трансформаций различных взаимоотношений внутри общества и между государствами, что, в конечном итоге, приводит к замене старых норм и правил поведения, как межличностных, так и межгосударственных, новыми.

Именно это и произошло на рубеже XX-XXI вв. Однако устаревание и отмирание устоев уходящего в небытие миропорядка совсем не означает моментальное формирование новых. Этот процесс растянут во времени и весьма болезнен для вовлеченных в него субъектов, под которыми следует подразумевать как отдельные государства, так и их группы, объединенные общностью интересов, экономических, политических, конфессиональных и прочих. В этих условиях прежние нормы международного права хотя и продолжают формально действовать, но фактически не соблюдаются, по крайней мере, теми государствами, которые претендуют на ведущие роли в выработке и созидании новой системы взаимоотношений на международном уровне. Более того, в этом процессе на первое место выходит фактор силы, который в равной степени активно используется как государствами-доминантами новой системы, берущими на себя функции определения основных параметров создающегося миропорядка, так и странами-аутсайдерами, которым в лучшем случае отведена роль наблюдателей, а в худшем — роль объекта, подвергающегося давлению со стороны архитекторов новой мировой политики.

Если исходить из такой постановки вопроса, то события 11 сентября 2001 г. стали лишь катализатором процесса, но не как не причиной формирования международной коалиции стран, претендующих на лидирующие позиции в международных отношениях и мировой экономике в наступившем веке. В связи с этим широко муссирующаяся как на официальном уровне, так и в средствах массовой информации тема борьбы с «мировым злом» в лице международного терроризма больше напоминает повод, нежели причину, побудившую к жестким действиям со стороны США и их ближайших сторонников. В то же время следует признать, что сама проблема международного терроризма, конечно, не является иллюзией или чьей-либо выдумкой, призванной оправдать те или иные шаги, предпринимаемые ведущими странами современного мира. Насилие как фактор мировой политики существовал всегда, и вряд ли оно будет изжито не только в ближайшей, но и сколько-нибудь отдаленной перспективе. Однако на международном уровне даже в настоящее время отсутствует универсальное понимание насилия. Это обусловлено тем, что есть насилие «во благо человечества», и к нему «вынужденно» прибегают государства, призванные сформировать элиту будущего мирового порядка, но есть и насилие стран-изгоев, ставшими таковыми в связи с тем, что их политика не вписывается в формирующуюся систему ценностей. И дело не в том, что декларируемые странами-изгоями ценности хуже или менее человечны, чем те, которые выдвигают государства-вершители исторических судеб на данном конкретном этапе развития. Просто первые оказались не в состоянии адекватно оппонировать вторым. При этом насилие аутсайдеров зачастую является осознанной или неосознанной реакцией на собственную несостоятельность, неспособность решить стоящие перед ними как обществом и как государством проблемы. В этом смысле их стремление компенсировать свое бессилие усилением всплесков насилия как внутри страны, так и за ее пределами обречены на поражение. Пример исламского мира во многом является подтверждением такого вывода.

Несмотря на попытки правящих режимов в большинстве мусульманских стран мира реформировать общество и государство с тем, чтобы они отвечали требованиям современности, ни одна из этих трансформаций не увенчалась успехом. Это касается как традиционного для ислама института монархии, если отталкиваться от освященной в этой религии формы власти в виде халифата, так и светских режимов, построенных, в принципе, по общепринятым в современном мире нормам. Более того, наличие значительных запасов сырья, в частности и в первую очередь нефти, не столько облегчало, сколько, как ни парадоксально, усложняло задачу трансформации общества. Получение колоссальных доходов, создающих иллюзию процветания, на самом деле лишь затрудняет выработку самих подходов к проведению реформ по решению уже давно назревших проблем, не только в экономике или политике, но практически во всех сферах общественно-государственного устройства. Результатом этого стал факт, что в числе изгоев, которые никак не вписываются в новый мировой порядок, включены не отдельные мусульманские страны, но весь исламский мир, за редким исключением. Однако подчас этот факт обусловлен не объективной реальностью, но тактическими соображениями тех, кто, как они сами полагают, имеет право на деление народов и государств на «демократии», заслуживающие право на вхождение в новое тысячелетие, и «диктаторские режимы», которым уготована судьба подвергнуться силовой трансформации или изоляции.

В этих условиях перед всеми государствами, включая США, встает вопрос выживания, которое связано не только с проблемами физического спасения от реальных угроз в виде неконтролируемого распространения оружия массового поражения (ОМП) или его попадания в распоряжение отдельных нестабильных режимов или даже в руки террористических группировок, но и с формированием такой модели будущего мира, в которой им бы было отведено достойное место, отвечающее их пониманию справедливости и их разнообразным интересам. В конкретных исторических условиях судьба распорядилась таким образом, что США не только сохранили за собой позицию ведущей мировой державы, но и укрепили ее, превратившись в единственную супердержаву, способную диктовать всему миру свою волю и свое видение решения проблем, стоящих перед человечеством. Такое положение является объективной реальностью, которая способна обеспечить Америке немалую выгоду, но в то же время таит в себе угрозу окружающему миру, включая саму Америку. Этот дуализм обусловлен тем, что использование сложившейся уникальной ситуации требует от американских политиков разумности и умеренности, а упоение властью и всесилием способно не столько решить уже существующие проблемы, но породить новые.

Вероятно, в США начали осознавать тот факт, что односторонний подход к выстраиванию будущей системы международных отношений, когда во главу угла ставятся исключительные американские интересы и игнорируются потребности других стран, в том числе нынешних и потенциальных партнеров Вашингтона, является рискованным и обременительным. США, несмотря на всю свою экономическую и военную мощь, не способны контролировать ситуацию во всех уголках планеты. В связи с этим они вынуждены фокусировать свое максимальное внимание на тех регионах, положение в которых в наибольшей мере влияет на американские национальные интересы. Более того, Вашингтон подчас демонстрирует готовность разделить бремя ответственности за ход событий в отдельных частях света с другими странами, прежде всего своими союзниками, как на многосторонней, так и на двусторонней основе.

В этом контексте обращает на себя внимание кажущаяся схожесть подходов США и России к решению наиболее актуальных для современного мира проблем. Эта схожесть является именно поверхностной, так как причины, приведшие обе страны к вроде бы одинаковому видению путей противостояния вызовам XXI в., диаметрально противоположные. Так, если США, максимально воспользовавшиеся выгодами от прекращения соперничества по оси Запад-Восток, стремятся упрочить свои позиции в мире и закрепиться в новых для себя районах Земного шара, то Россия, испытавшая на себе всю тяжесть краха своей идеологизированной модели государства, вынуждена бороться за выживание и отвоевывание, порой в прямом смысле этого слова, своего места в выкристаллизовывающейся системе мирового порядка. Если США, в целом, способны реализовывать свои геополитические планы самостоятельно, но стремятся минимизировать свои затраты на достижение конечной цели путем привлечения к их реализации государства-союзники и государства-сателлиты, то Россия в 90-е гг. ХХ в. стремительно утрачивала свои позиции в мире, теряя своих бывших партнеров, которые либо уходили из-под ее опеки, как это было в Восточной Европе, либо бросались Москвой на произвол судьбы, как это можно было наблюдать, например, на Ближнем Востоке.

Тем не менее, в отношении, по крайней мере, одной угрозы и США и Россия проявили завидное единодушие. Обе страны возвели противодействие международному терроризму в ранг главного направления своих внешнеполитических курсов. Хотя и здесь можно увидеть принципиальные различия. Для Вашингтона приверженность антитеррористическим целям гарантирует расширение возможностей для внешней экспансии, вкладывая в это понятие самый широкий смысл, а для Москвы — хоть какую-то возможность снижения влияния внешнего деструктивного фактора, но главным образом, консолидацию общества с целью стабилизации положения внутри страны.

Все это наиболее наглядно было продемонстрировано на примере урегулирования ситуации внутри Афганистана и вокруг него. Так, США сразу после 11 сентября 2001 г. нуждались в демонстрации миру своей силы, но главное — в успокоении общественного мнения внутри страны, подтверждении своих амбиций как мощнейшей супердержавы, которая в состоянии отстоять свой престиж и декларируемые ею ценности, защитить своих граждан или покарать виновных в их гибели. Лихорадочные усилия президентской администрации в Вашингтоне отыскать приемлемого кандидата на роль «вселенского зла» и невнятные официальные заявления первых дней после трагедии достаточно скоро выкристаллизовались в четкое видение мишени для показательного наказания. Ею оказался Афганистан. Однако изначально было очевидным, что жесткий религиозный режим талибов, хотя и вызывал раздражение у мирового сообщества, прежде всего в государствах «золотого миллиарда», не имел прямой связи к потрясшим весь мир телевизионным картинкам падения двух небоскребов Центра мировой торговли в Нью-Йорке и частичного разрушения Пентагона. Вместе с тем выбор цели был очень удачен. Президенту Бушу удалось не только консолидировать американское общество, но и преодолеть упаднические настроения в стране. Более того, Вашингтон открыл для себя дорогу в центрально-азиатский регион, экс-советскую Среднюю Азию, где он никогда не имел заметного влияния. Это связано не только с возможностью влияния на общественно-политические процессы в этой части Азии, но и с получением доступа к углеводородным запасам Каспия. Идя на столь решительный военный шаг и памятуя английский и советский опыт, США принял меры по недопущению собственного втягивания в афганский капкан. В частности, на внешнеполитическом уровне Вашингтон пошел на форсированное формирование международной коалиции, с одной стороны, опасаясь повторения вьетнамского синдрома, а, во-вторых, стремясь поделиться ответственностью за возможные последствия со своими ближайшими союзниками, также стремящимися к участию в создании нового мирового порядка.

С военной точки зрения, США воспользовались уже отработанной тактикой авиаударов и ракетных обстрелов крупных городов, предполагаемых опорных баз движения Талибан и тренировочных центров, якобы контролировавшихся международными террористами под руководством Усамы бен Ладена, исключив даже вероятность крупномасштабной сухопутной операции, ограничив ее вылазками подразделений спецназа. Одновременно с этим Вашингтон постепенно пошел на более широкое сотрудничество с Северным альянсом, которому, в конечном счете, несмотря на сохранявшееся недоверие к афганской оппозиции со стороны американской администрации, была предоставлена честь «восстановить порядок» на территории Афганистана.

И тут на региональной сцене появляется Россия, которая к тому времени заметно утратила свое военно-политическое и экономическое влияние в Центральной Азии в результате недальновидной внешней политики Москвы в 90-е гг. ХХ в. В частности, российское военное присутствие в регионе ограничилось 201-й дивизией и кадрами Федеральной погранслужбы Российской Федерации на территории Таджикистана. Однако на рубеже ХХ-ХХI вв. ситуация несколько изменилась, что было связано с усилением внимания российского руководства к взаимосвязям с государствами ближнего зарубежья, включая бывшие среднеазиатские республики СССР. Так, удалось реанимировать действие Договора о коллективной безопасности (ДКБ) от 15 мая 1992 г. на центрально-азиатском направлении. Россия активизировала свои двусторонние контакты на высшем уровне с Туркменистаном, Узбекистаном, Таджикистаном, Киргизией и Казахстаном. Более того, Москва попыталась выстроить ось стабильности Россия-Китай-Индия, однако в силу различных объективных и субъективных причин, включая весьма неуклюжие действия российского МИДа, она так и не сформировалась. Тем не менее, удалось создать прообраз более широкого регионального объединения в рамках Соглашения об укреплении доверия в военной области, названного «Шанхайской пятеркой» по месту его подписания в Шанхае в 1996 г. и числу стран-участниц. С присоединением к соглашению Узбекистана «пятерка» была переименована в «шестерку». Эти усилия Москвы не столько укрепили российские позиции в регионе, сколько стабилизировали их, предохранив от полной их утраты.

Однако даже такое плачевное положение России в Центральное Азии вполне устроило США. Вашингтон был заинтересован в использовании относительно недавнего российского (советского) опыта боевых действий в Афганистане и получении дополнительной информации военного и разведывательного характера. При этом, как представляется, главное заключалось в том, чтобы использовать географическую близость России от предполагаемой зоны боевых действий применительно к дооснащению отрядов афганской антиталибской коалиции военной техникой, создав тем самым необходимый перевес в борьбе с кабульским режимом. Со своей стороны России был выгоден союз с США и ведомой ими антитеррористической коалицией, частью которой Москва стремилась стать. За счет налаживания партнерских отношений с Вашингтоном российское руководство пыталось упрочить свои позиции в регионе, хорошо понимая, что США не станут втягиваться в разматывание клубка внутриафганских противоречий и решение проблем, существующих в странах Центральной Азии. Стратегически Америка в большей степени заинтересована в установлении своего контроля над этой частью азиатского континента путем создания сети военных баз в относительно спокойных государствах региона, таких как Узбекистан и Киргизия, что сформировало рычаг внушительного военного давления на силы, как правило, негосударственные, не согласные с нынешним положением вещей в регионе и мире, в сочетании с возможностью регулирования ситуации в Центральной Азии путем финансовых вливаний в угодные ей режимы. В этих условиях Россия получала надежду на более заметное участие в решении региональных проблем, получая новый статус «стратегического партнера США». Кроме того, Россия получала возможность избавиться от деструктивного, как полагала Москва, талибского влияния на радикализацию исламских элементов в традиционно мусульманских районах Российской Федерации. Немаловажным можно считать и тот факт, что в ближайшие годы США будут испытывать исключительную потребность в партнерстве с Россией в центрально-азиатском регионе, которая, как представляется, в относительно отдаленной перспективе может оказаться исчерпанной, если российская сторона не предпримет собственных шагов по упрочению своих позиций в Азии.

Сложно однозначно ответить на вопрос о стратегических выгодах американо-российского сотрудничества в антитеррористической операции в Афганистане. На первый взгляд, обе стороны извлекли из нее свои выгоды. Однако, если говорить о России, следует признать, что ее потери от такого партнерства не менее заметны. Так, сложившаяся в настоящее время в регионе ситуация поставила под сомнение эффективность таких механизмов обеспечения региональной безопасности, каковыми являются ДКБ и «Шанхайская шестерка». В результате резкого усиления американского влияния, в том числе военного, в Центральной Азии, где раньше оно было минимальным, под угрозу поставлено то, что называется «зоной российских интересов». Кроме того, в условиях до сих пор официально и документально не оформленных отношений стратегического партнерства между Россией, с одной стороны, и США и НАТО, с другой, существующая ситуация чревата для Москвы самыми непредсказуемыми последствиями, от которых, возможно, ее спасает лишь ее нынешний статус ядерный державы.

В настоящее время уже почти стопроцентно определена новая мишень для проведения очередной международной антитеррористической операции. Ею станет режим в Багдаде, чья судьба более чем очевидна. Вероятность перенацеливания коалиции на другую мишень крайне незначительна, так как американская государственная машина уже запущена и ее действие близко к своему логическому завершению. В этих условиях, даже в случае какой-либо принципиального изменения ситуации внутри США или на международной арене, антииракская операция будет проведена в силу мощной инерции уже принятого решения. И вот в данном случае возникает вопрос, насколько американо-российские отношения продиктованы стратегическими планами обеих сторон. Применительно к «урегулированию» положения в Афганистане и вокруг него еще существовала какая-то, хотя и крайне уязвимая аргументация в пользу антитеррористического характера военной операции, учитывая присутствие на территории этой страны некого символа «мирового зла» или «международного терроризма» в лице Усамы бен Ладена и баз руководимой им разветвленной террористической сети, якобы угрожавшей миру и безопасности на всей планете. Однако ситуация с Ираком кардинально отлична от афганских реалий. Конечно, иракский режим, максимально ослабленный годами действия санкций, вряд ли способен оказать какое-либо заметное сопротивление силам международной коалиции. Бесспорно и то, что в настоящее время официальный Багдад, как когда-то и талибский режим, оказался в положении изгоя даже в исламском мире, если понимать под этим термином официальные институированные структуры государств, в которых ислам занимает доминирующее положение в обществе. В то же время то, что называется «улицей», будь то арабской или мусульманской, вряд ли консолидируется с правящими на ней режимами. Более того, новая акция против Ирака будет воспринята ею как реальная угроза ее существованию. И это понимание угрозы, вероятно, будет разделено правящими режимами многих исламских государств, которые в силу страха за свое выживание должно будет выбирать между «большим» и «меньшим» злом, т.е. между опасностями противостояния американскому диктату и всесилию или возможным антиправительственным беспорядкам внутри этих стран. Очевидно, что выбор будет сделан в пользу второго, так как подавление внутренней оппозиции, явную силу которой не стоит преувеличивать, по крайней мере, на нынешнем этапе, выглядит для правящих режимов в исламском мире более привлекательным, чем противоборство с США.

В ситуации с Ираком, который при всем желании Вашингтона нельзя привязать к проблеме международного терроризма или угрозе создания, по крайней мере, в ближайшей перспективе оружия массового поражения (ядерного, биологического, химического), происходит уже более острое столкновение геополитических интересов США и России, конечно, если последняя в состоянии претендовать на роль одного из архитекторов нового мирового порядка. Америка обвиняет багдадский режим в том, что он обладает, но искусно скрывает факт обладания им химического и биологического оружия. Более того, Вашингтон относит Ирак к числу «пороговых» государств, вплотную приблизившихся к созданию ядерного ОМП. Однако данные многочисленных инспекций экспертов ООН и МАГАТЭ не дали очевидных подтверждений в пользу этих предположений. Более того, в списке партнеров США уже значится одна мусульманская страна, не только создавшая, но и опробовавшая свою ядерную бомбу, и к тому же обладающая тактическими средствами ее доставки. Это Пакистан, политическая стабильность которого не может не вызывать сомнений и тревог. Тем самым, одна страна, пока что беспочвенно подозревающаяся в попытке реализации военной ядерной программы, попадает в разряд изгоев, которые должны быть наказаны, а другая страна, достигшая реального результата в такой же программе, объявляется союзником в антитеррористической коалиции. Такой двойной стандарт, при отсутствии каких-либо усилий по созданию международного механизма контроля в этой сфере, может привести к обратному итогу — создай свою бомбу и тем самым измени свой статус в мире. Кроме того, понимая шаткость границы между военным и мирным использованием атомной энергии, следует все-таки учитывать стремление различных государств, в том числе на мусульманском Востоке, решать свои экономические проблемы, включая проблему энергообеспечения, на основе достижений современной науки.

Очевидным является и то, что в условиях все возрастающего значения нефти и природного газа для функционирования мировой экономики, в том числе американской, именно сырьевой подтекст стал основой выбора цели для новой военной акции международной антитеррористической коалиции. Следующими в цепочке мишеней могут стать другие исламские государства, «поддерживающие» терроризм и религиозный экстремизм. В этот «черный список» включаются Иран, Саудовская Аравия и ряд других государств, как на Аравийском полуострове, так и за его пределами. Признавая наличие опасений по этому поводу во властных кругах ряда стран, обладающих определяющим влиянием на формирование новой геополитической карты планеты, все же нельзя не усомниться в антитеррористической подоплеке их позиции. Все-таки нефть, прежде всего нефть и преимущественно нефть, является тем фактором, который обуславливает выбор ими заявленной позиции. Однако в этих условиях возникает вопрос относительно рациональности поддержки Россией военных акций, имеющих явную нефтяную составляющую. Выбрав такую позицию, Россия, экономика которой по преимуществу носит сырьевой характер, а нефтяную составляющую процветания которой нельзя рассматривать иначе как жизненно важный фактор ее функционирования, объективно встает в позицию противоборства с ОПЕК и тем самым разрушает устоявшуюся систему ценообразования на «черное золото», подрывая и свою экономическую, а значит, политическую и социальную стабильность.

Немаловажным представляется и то обстоятельство, что, вступая в какую-либо международную коалицию, государства, ее формирующие, обязаны если не обеспечивать, то, по крайней мере, учитывать интересы всех ее участников. Однако пример с Афганистаном показал, что такой подход далеко не всегда реализуется на практике. Так, несмотря на громогласные заявления Вашингтона об уничтожения баз международного терроризма на территории этой азиатской страны, американцы практически ничего не сделали с проблемой наркобизнеса. Более того, по сообщениям мировых СМИ, «тайные» афганские нарколаборатории не пострадали от массированных бомбардировок, а площадь посевов наркосодержащих растений в Афганистане за период проведения антитеррористической операции лишь возросла. Это тем более странно, если принять во внимание многочисленные заявления Белого дома о том, что наркобизнес превратился в один из наиболее важных источников финансирования международного терроризма. При этом следует отдавать себе отчет и в том, что наркоугроза, исходящая из нынешнего Афганистана, направлена, прежде всего, против Европы и России. Кроме того, внешняя попытка мирного урегулирования в Афганистане не устранила причины развала государства, но закрепила его раздел на отдельные квазигосударственные этнические образования, сохранив почву для новых вспышек вооруженных столкновений, которые способны реально угрожать миру в регионе, включая южные рубежи России.

Опираясь на вышеизложенное, можно констатировать, что нынешние отношения между США и Россией, особенно в сфере борьбы с международным терроризмом, характеризуются признаками сотрудничества. Однако ее основа заключается не в одинаковом понимании угроз, с которыми столкнулись обе страны, или взаимном учете интересов. К тому же вряд ли можно рассчитывать на союзнические отношения между неравными партнерами. Скорее речь может идти о стремлении извлечь свою выгоду из сложившейся ситуации, хотя это и не противоречит, а, вероятно, способствует формированию некой коалиции, правда, при условии четкого понимания расстановки сил в мире и своих интересов в нем. И здесь России следует поучиться у Америки. Тот эгоизм, который характерен США и который часто является объектом критики со стороны различных государств мира, является отражением пусть не критического, но продуманного видения Америкой своего места в процессе формирования нового мирового порядка. Для России уже давно настало время пересмотреть свои позиции на международной арене, учесть совершенные ошибки и выработать такую линию поведения, которая бы сформировала для нее благоприятный образ не только для государств, определяющих архитектуру будущего мира, но и для стран, вынужденных вписываться в непривичную для них систему взаимоотношений. Важность такого подхода заключается в том, что в современных условиях только прочные позиции России в странах так называемой «дуги нестабильности», которая захватывает весь мусульманский Восток, могут обеспечить ей достойное место в мире и не только в деле борьбы с международным терроризмом, тем более в составе узкоориентированной международной антитеррористической коалиции.

62.97MB | MySQL:102 | 0,576sec