Американские эксперты о возвращении России на Ближний Восток. Часть 1

Ситуация на Ближнем Востоке претерпела позитивные изменения в результате участия России в разрешении сирийского конфликта и превращения РФ в новую глобальную силу. К такому мнению пришли участники симпозиума «Сирийский кризис и его последствия для нашего региона», который завершился поздно вечером в пятницу 6 декабря в кипрском городе Лимасол. «Вместе с приходом войск России военная ситуация в Сирии стала неуклонно улучшаться с учетом возможности поддержки правительства в Дамаске и противостояния тем угрозам, которые исходили от «Даиш» (употребляемое на Западе название запрещенной в РФ террористической организации «Исламское государство», ИГ — прим. ТАСС), — сказал на форуме Жан-Кристоф Миттеран, сын и советник президента Франции Франсуа Миттерана (1916-1996). По мнению франко-ливанского юриста, барристера Международного уголовного суда в Гааге и советника генерального секретаря ООН Бутроса Бутроса Гали (1922-2016) Эли Хатема, основная задача российского воинского контингента в Сирии, прибывшего в эту страну по приглашению официального Дамаска, состояла в том, чтобы «вернуть Сирии стабильность, которая была там раньше». «Так изменился имидж России, превратившейся в новую мировую силу, которая помогает другим странам отстаивать стабильность, суверенитет и независимость», — подчеркнул Хатем. Он также заметил, что именно «Россия становится державой нового свободного мира, в то время как старый свободный мир играет роль диктатуры без визуально заметного диктатора». Этот тезис о превращении России в системообразующую силу не только на Ближнем Востоке, но и в странах Африки становится сейчас в общем-то общим фактом и редко кем оспаривается. В этой связи обратимся к анализу на эту тему известного американского фонда Карнеги, которое вышло в ноябре этого года.

Американские эксперты в этой связи задаются вопросами: Почему Россия возвращается на Ближний Восток? Чем объясняется ее стремление восстановить себя в качестве силового брокера в неспокойном регионе? Короткий ответ заключается в том, что Ближний Восток — это перекресток, где традиции, интересы и политические амбиции требуют активного присутствия России. Помимо истории и традиций, стремление России вернуться на Ближний Восток можно объяснить близостью региона к ее собственным границам. Претензия на главную роль в делах Средиземноморья со стороны одной из основных черноморских держав имеет глубокие корни в российской стратегической мысли и политике. Но не только география движет российскими геополитическими амбициями, они имеют очевидные причины в рамках интересов национальной безопасности с учетом близости неспокойного ближневосточного региона к региону Кавказа. И никто не может отрицать, что у России есть экономические интересы в регионе помимо исторических привязанностей и вопросов безопасности. Может показаться, на основе простой статистики, что двусторонняя торговля с большинством отдельных стран не является главным драйвером российской политики на Ближнем Востоке в целом, поскольку регион  занимает относительно низкие позиции среди российских торговых партнеров. Единственный значимый торговый партнер России на Ближнем Востоке в 2017 году была Турция, с общим объемом торговли чуть менее 16,5 млрд долларов. Это был пятый по величине рынок для российских товаров (и четырнадцатый по величине источник импорта в Россию). Но цифры могут вводить в заблуждение. Несколько стран региона — Алжир, Египет, Ирак — являлись и являются исторически значимыми покупателями российского оружия. Оружейная промышленность является влиятельной группой интересов в России и продажа оружия уже давно стала не просто еще одним источником дохода для этого сектора экономики. В последнее время экспорт оружия также служил в качестве важного инструмента российской внешней политики. Но, безусловно, наиболее важным экономическим интересом России на Ближнем Востоке является роль региона в качестве поставщика нефти и газа в мировую экономику. Как один из трех ведущих мировых производителей углеводородов, Россия имеет жизненно важную долю в будущем мирового рынка нефти и газа, а деятельность ближневосточных производителей нефти и газа имеет прямое отношение к российской экономике и политической стабильности. Хотя Россия и ближневосточные производители являются конкурентам, им все чаще приходится координировать свою деятельность в рамках появления новых источников производства энергоносителей и волатильности на рынке мировых цен. Ряд ближневосточных государств также выразили заинтересованность в инвестировании в российскую экономику. В то время как Россия изо всех сил пытается преодолеть двойные препятствия в виде санкций США и ЕС, перспектива этих инвестиций некоторыми из крупнейших суверенных арабских фондов рассматривается как способ для Москвы преодолеть международную изоляцию. И последнее, но не менее важное — это внутриполитический контекст российской внешней политики. Сирийское развертывание было важным этапом не только в российской политике на Ближнем Востоке, но и в рамках выстраивания нового вектора российской внешней политики в целом. Успешное вмешательство в Сирию продемонстрировало Вашингтону и Брюсселю, что их политика изоляции России, маргинализации ее в мировых делах была обречена на провал; Россия смогла позиционировать себя как системообразующую силу. В этой связи российское присутствие на Ближнем Востоке было признано как важнейший элемент сложной политики региона и более широкого контекста великодержавной политики. Ее легитимность почти никогда не подвергалась сомнению. С возвращением России на Ближний Восток в 2015 году геополитика региона не вступает в новую фазу, а возвращается к прежнему статус-кво. Интервенция в Сирии и гражданская война произошла на фоне попыток США минимизировать свое физическое военное присутствие в этом турбулентном регионе, что создало многочисленные возможности для России занять это вакуум в Леванте, в Персидском заливе и в Северной Африке. Но, несмотря на успехи Москвы в построении или восстановлении важных связей в этих регионах, она не имеет ни средств, ни амбиций, чтобы заполнить вакуум, образовавшийся в результате отката Соединенных Штатов. В этой связи Кремль проявляет осторожность, чтобы не перенапрягаться и довольствоваться точечным присутствием. Более того, преимущество, которым Россия пользовалась с момента возвращения в ближневосточную политику— это способность говорить со всеми сторонами— что также является ключевым ограничивающим фактором в ее стремлении к дальнейшему усилению роли в данном регионе. Чтобы выйти за рамки общего медиатора и стать настоящим брокером на Ближнем Востоке необходимо принять сторону одной из противостоящих сторон , то есть выбрать между Ираном и практически всеми остальными странами региона. До сих пор Россия не была готова или не могла пойти на этот шаг и вместо этого похоже, она намерена остаться той стороной, с которой каждый может поговорить. От себя отметим, что этот вывод абсолютно неверен. Во-первых, Москва четко занимает в той же Сирии сторону Дамаска. Во-вторых, Москва в отличии от Вашингтона может одинаково плодотворно разговаривать и с Ираном, и со всеми остальными странами региона. И это и есть позиция реального медиатора, те же американцы в этой роли выступать не в состоянии по многим причинам, начиная от антагонизма с тем же Тегераном и заканчивая объективным лимитированием своих усилий в рамках лоббирования новой редакции БВУ.

Американские аналитики отмечают, что беспорядки в Сирии, начавшиеся в 2011 году и вскоре переросшие в полномасштабную гражданскую войну, стали катализатором качественного изменения участия России в Ближневосточном регионе. Несколько крупных соображений были очевидны в решении Кремля активизировать свое участие в сирийском конфликте. Сирия, как упоминалось ранее, была последним оставшимся плацдармом на Ближнем Востоке, который относительно контролировала Москва. Иран был слишком велик и проводил слишком независимую внешнюю политику, чтобы считаться российским клиентом. Сирия была домом для последнего военно-морского объекта на Ближнем Востоке и крупнейшего вне России поста радиоразведки в Латакии (это неправда, крупнейшие в Азербайджане и Таджикистане — авт.). Новая глава в ближневосточной политике Москвы началась на фоне общего ухудшения отношений между Россией и Западом. Разногласия с Вашингтоном по поводу урегулирования эскалации конфликта в Сирии усилилось по мере того, как «перезагрузка» эпохи Обамы угасла, а напряженность в отношениях Москвы и Вашингтона обострились с возвращением В.Путина на пост президента. Кризис на Украине и аннексия Крыма Россией исключала всякий интерес к сотрудничеству с обеих сторон, за исключением горстки жизненно важных вопросов. В этом контексте усиливается российское участие в Сирии, которое приобрело острый антиамериканский аспект. Российское участие в Сирии развивалось в течение нескольких лет. Все началось в основном с политической, дипломатической и экономической поддержки режима Асада, которая переросла в прямое военное взаимодействие. Российское участие в Сирии усилилось по мере эскалации гражданской войны внутри страны и того факта, что этот конфликт все больше занимал центральное место в международной дипломатии. По мере того как конфликт перерастал в полноценную гражданскую войну, Соединенные Штаты и ЕС оказывали политическую, дипломатическую и материальную поддержку антиасадовским силам. Москва, со своей стороны, квалифицировала эти события как незаконную, инспирированную иностранцами попытку смены режима; заклеймила оппозицию как террористов; одобрила действия режима Асада по их подавлению; а также продолжала оказывать материальную поддержку режиму. По мере того, как усиливалась конфронтация и осуждение со стороны США режима Асада, усиливались и действия России по его поддержке. В Совете Безопасности ООН Россия заблокировала усилия США в рамках оказания международного давления на Асада с целью заставить его ослабить прессинг оппозиции и вступить с ней в переговоры. Присоединившись к Китаю, Россия поставила непреодолимый барьер перед Соединенными Штатами в контексте их стремления ввести всеобъемлющие санкции против Дамаска, включая запрет на поставки оружия и финансовые сделки. В то же время Иран также стал критически важным участником конфликта, что определило слияние интересов Тегерана и Москвы в поддержке Башара Асада. При этом Россия оказывала обширную материальную и дипломатическую помощь, а также разведывательную поддержку сирийскому режиму, а Иран обеспечил направление в страну шиитских формирований из Ливана, Ирака и Афганистана с целью преодоления дефицита живой силы правительственных сил. Это партнерство и разделение труда также посеяли семена будущей напряженности в ирано-российских отношениях. Как утверждается американскими экспертами, при обсуждении отношений России с Ираном, несмотря на совпадение их интересов в поддержке режима Асада, их долгосрочные интересы расходятся. По нашей оценке, американские эксперты снова наступают на одни и те же грабли, стираясь выдать желаемое за действительное. Но самое плохое для Вашингтона в такой практике — это то, что на основе таких выводов реально формируется политика США на сирийском направлении. Отметим, что чем больше американцы будут прессинговать Иран, тем меньше у них должно быть надежд на такой сценарий российско-иранского расхождения. Россия на примере сирийского досье преследует более широкую повестку дня на Ближнем Востоке. Таким образом, поддержка сирийского правительства позиционировалась, как часть международной кампании против терроризма, практикуемый как «Исламским государством», так и другими, менее заметными группировками. Эта дипломатическая, экономическая и военная кампания имела множество последствий для различных аудиторий. Прежде всего с точки зрения представления себя в качестве основного игрока в  ближневосточной политике, который способен противостоять Соединенным Штатам. Это было примечательным новым этапом развития оперативной обстановки, учитывая, что в 2003 году Соединенные Штаты отмахнулись от российских возражений против вторжения в Ирак, и Россия мало что могла с этим поделать. Недвусмысленное сообщение о том, что новый влиятельный игрок вошел на Ближний Восток, было услышано во всем регионе. Российский дипломатический маневр 2013 года в рамках вовлечения Соединенных Штатов в совместные усилия по вывозу химического оружия из Сирии был особенно значительным шагом со стороны России. Он проецировал образ российской дипломатии, мешающей Соединенным Штатам наносить карательные удары по сирийскому правительству из мести за применение режимом Асада химического оружия против оппозиции и гражданских лиц. Эта тактика укрепила репутацию России как проницательного дипломатического актора и равноправного конкурента США на Ближнем Востоке.

Несмотря на российскую кампанию в поддержку режима Асада, сирийские военные проигрывали поле боя. Летом 2015 года реальность его свержения комбинацией исламистов и антиасадовских оппозиционных сил стала очевидной. В этой связи Кремль столкнулся с двумя принципиально разными вариантами выбора: позволить режиму Асада рухнуть или вмешаться военным путем и попытаться спасти его. Перспектива военного поражения и развала сирийского правительства несло для Москвы множество крайне нежелательных последствий. Падение режима Асада было бы очередным дипломатическим поражением Кремля, который позиционировал себя как его защитника и сторонника, и была бы победой для Соединенных Штатов и коалиции поддерживаемых американцами оппозиционных сил. Риски, связанные с прямым участием российских военных в сирийской войне, также были очевидны. Неписаное, но широко распространенное мнение гласило, что комбинированная травма советской кампании 1980-х годов в Афганистане и война 1990-х годов в Чечне станут мощным психологическим и политическим барьером к очередному военному вмешательству, которое может привести к многочисленным жертвам среди российских войск и бесконечной запутанности в конфликте, аналогичном тем, что были в Ираке и Афганистане, из которых США не могут уйти до сих пор. Существовала оценка о том, что у российских военных не было необходимого оборудования, вооружения и обучения для поддержания военной операции. Неустойчивое состояние российской экономики, которая понесла серьезные потери в результате резкого падения цен на нефть, создавало дополнительный барьер. Конфликт с Украиной все еще оставался нерешенным. И последнее, но не менее важное: вероятность того, что Соединенные Штаты будут вмешиваться в сирийском досье в результате чего повышался риск случайной или преднамеренной американо-российской военной конфронтации.

Надо отметить, что российские военные продемонстрировали значительно большую компетентность в планировании и ведении военных действий в Сирии, чем первоначально прогнозировалось американцами. Российские военные планировщики решили не проводить крупномасштабной наземной кампании по искоренению сирийской оппозиции и вместо этого сосредоточились на воздушной кампании. Результат оказался бОльшим, чем первоначально прогнозировалось. Опираясь в основном на авиацию, российские военные смогли действовать практически без сопротивления, поскольку у антиправительственных сил было мало средств ПВО, если они вообще имелись. Российские авиаудары были нанесены практически без учета жертв среди гражданского населения. Военное вмешательство в гражданскую войну в Сирии было лишь первым этапом более активной политики России на Ближнем Востоке, последствия которого выйдут далеко за пределы Сирии. Развертывание российской авиации на авиабазе «Хмеймим» в сентябре 2015 года сопровождалось развертыванием передовых систем ПВО С-300 и С-400 позднее в том же году, якобы вызванное сбитым Турцией российским военным самолетом в ноябре 2015 года. Системы ПВО обеспечили российским ВКС, действующим над Сирией, дополнительное преимущество над потенциальными противниками, 400-километровый диапазон С-400 расширил способность российских военных контролировать воздушные цели над большей частью Сирии, Ливана, Кипра, части Турции, Израиля и Иордании. С развертыванием этих средств ПВО, а также противокорабельных крылатых ракет, российские военные приобрели мощную способность контроля доступа в зону над Левантом и Восточным Средиземноморьем, что вынуждало всех международных игроков координировать свои действия с Москвой. Это означало, что после долгого отсутствия Россия снова стала военной державой, с которой приходится считаться на Ближнем Востоке. Военная интервенция 2015 года в Сирии коренным образом изменила позицию России на Ближнем Востоке. До этого момента она была более или менее маргинальным субъектом в делах региона. После того, как произошло ее военное развертывание в Сирии, Россия стала незаменимым посредником, не только в Сирии, но и на всем Ближнем Востоке. Своим участием в Сирии Кремль продемонстрировал свою военную мощь, способность и  решимость использовать ее, а также возросшие амбиции на центральные роли в процессах решения многих проблем региона. Другим правительствам в регионе Кремль послал тем самым важный сигнал— он является надежным партнером, готовым и способным спасти союзников в беде. На фоне стремления администрации Обамы и Трампа минимизировать обязательства США на Ближнем Востоке, напористая позиция России проецирует образ доверия и надежности и позиционирует  Москву как ключевого собеседника для многих участников этого конфликта. Повстанческим группировкам, получавшим поддержку от суннитских арабских государств Персидского залива, Турции, Соединенных Штатов был нанесен тяжелый удар, от которого они вряд ли смогут  оправиться. Их сторонники извне получили четкий сигнал, что они больше не смогут вмешиваться в сирийский конфликт по своему желанию и что им придется теперь учитывать позицию и предпочтения России. Помимо сирийской оппозиции, Соединенные Штаты были самым большим проигравшим в этом процессе. Развертывание российских военных в Сирии в поддержку Асада изменило ситуацию не в пользу Вашингтона. Более того, в то время как Россия стала надежным покровителем сирийского режима, нежелание США вмешиваться в ситуацию, создали видимость слабости США, ненадежности и общего тренда на дистанцирование от ситуации в регионе. Отметим, что именно вмешательство Москвы сподвигло Вашингтон на вмешательство в сирийское досье с точки зрения борьбы с ИГ.

Самым важным событием в российской ближневосточной политике после окончания Холодной войны стало сближение России и Израиля. Отношения между двумя странами имели  собственный сложный исторический багаж. Для Израиля отношения с Россией в 1990-е годы вращались вокруг нескольких ключевых национальных интересов. Они включали в себя давний вопрос обеспечения того, чтобы российские евреи могли свободно эмигрировать в Израиль и защищать права тех, кто остался в России; мешать России продавать опасные технологии  Ирану, Ираку и другими врагами Израиля. Российское военное вмешательство в Сирию в 2015 году стало столь же поворотным моментом для российско-израильских отношений, как это было для самой Сирии, так и для других сторон, прямо и косвенно вовлеченных в конфликт. Следовательно, российское присутствие в воздушном пространстве Сирии и на земле привело к созданию принципиально новой оперативной среды для израильских военных. Прежде всего в оспаривании их монопольного до этого момента права контролировать небо над Сирией или Ливаном, и свободно наносить удары по целям на земле с небольшим риском потерь. Отныне Израиль был вынужден координировать или деконфликтировать свои операции с Россией. Самым острым вопросом на повестке дня координации или деконфликции между Россией и Израилем было присутствие в Сирии иранских войск и удары израильской авиации по иранским целям там. Принимая во внимание долгосрочное партнерство России с Ираном и общие цели в Сирии, удары Израиля по иранским целям могли стать источником серьезных разногласий с Израилем. Складывается впечатление, что сочетание личной дипломатии высокого уровня и израильской настойчивости в реагировании на иранское присутствие были встречены с пониманием в Кремле. Логика российской позиции представляется вполне ясной: Кремль нисколько не был потревожен тем фактом, что Израиль наносит удары по иранским целям в Сирии—до тех пор, пока не было российских жертв. Еще одним давним источником трений между Израилем и Россией была перспектива продажи Сирии системы ПВО С-300, которая поставила бы под угрозу способность израильских ВВС действовать в воздушном пространстве Сирии и за его пределами. Даже после того, как сделка была заключена, споры вокруг продажи С-300 продолжались. Эпизод с ошибочным уничтожением Ил-20М стал самым тяжелым кризисом в российско-израильских отношениях с момента восстановления отношений двух стран. Российские военные использовали жесткую риторику, чтобы описать предполагаемое преступление Израиля. Однако российский президент В.В.Путин был значительно более сдержан в своих высказываниях по поводу этого эпизода. Важно отметить, что это, по-видимому, не оказало длительного влияния на российско-израильские отношения. При этом отношения России с Израилем остаются сложным балансирующим актом. Амбивалентность российской позиции в треугольнике Россия-Иран-Израиль была еще более очевидной, о чем свидетельствуют встречи В.В.Путина менее чем за неделю как с Б.Нетаньяху, так и с президентом Ирана Х.Роухани в сентябре 2019 года, в рамках которых каждый лидер получил российскую поддержку. Транзакционные отношения приносят пользу обеим сторонам. Личные связи между лидерами также имеют значение, но помимо личных факторов и независимо от сдвигов во внутренней политике Израиля, геополитика сирийского конфликта требует, чтобы они относились к своим отношениям с осторожностью с учетом риска их ухудшения.

Военное участие России в Сирии также оказало существенное влияние на ее отношения с Ираном, его старейшим и ближайшим партнером на Ближнем Востоке в эпоху после окончания Холодной войны. За последние тридцать лет российско-иранские отношения выдерживали множество вызовов, в том числе и в рамках конкурентной борьбы за влияние на Кавказе, в Центральной Азии и на Каспии; кампании России против преимущественно мусульманского мятежа на Северном Кавказе (при чем здесь Иран, который никак в этих событиях не участвовал? Откровенно плоховато у американцев со знанием реальной ситуации — авт.); и неоднократные угрозы санкций со стороны США по сдерживанию сотрудничества России с Ираном в развитии его ядерной энергетики. При этом обе страны справились со своими разногласиями и развили свое партнерство, несмотря на это давление. Каждая сторона извлекла значительные выгоды из этого партнерства. Для Ирана, подвергнутого остракизму со стороны международного сообщества за свою региональную позицию и стремление к обладанию ядерным оружием (США, КСА и  Израиль — это не все международное сообщество — авт.), Россия была незаменимым союзником Тегерана. Как крупная держава и постоянный член Совета Безопасности Организации Объединенных Наций Москва была способна защитить Иран от угрозы разрушительных международных санкций. Россия также была важным поставщиком оружия для Ирана, и она построила атомную электростанцию в Бушере, несмотря на сильное давление США, чтобы отменить этот проект. Для России Иран стал главной точкой входа как в ближневосточную, так и в мировую политику. В то время, когда в России было мало ресурсов для проецирования своего влияния на Ближний Восток, его особые отношения с Ираном были уникальны и важны с точки зрения поддержания его амбиций в этом критически важном регионе мира. Иными словами, особые отношения между Москвой и Тегераном были беспроигрышными. Начало гражданской войны в Сирии добавило еще одно измерение в отношения между Россией и Ираном. Обе страны имели принципиальные интересы в Сирии и стимулы для поддержки возглавляемой Асадом правительства. Их общая оппозиция воспринимаемой американской гегемонии на Ближнем Востоке была дополнена геополитическими замыслами Ирана по расширению своего влияния в Леванте, поддержкой алавитского режима Асада и непримиримой оппозицией существования Израиля. Интерес России к предотвращению падения режима Асада, с которым он сотрудничал в течение полувека, соответствовало этой иранской стратегии.

Но успех в Сирии — это только одна часть сложных российско-иранских отношений. В 2015 году, вскоре после начала развертывания российских военных в Сирии министр обороны РФ Сергей Шойгу посетил Тегеран и подписал соглашение о военном сотрудничестве между Россией и Ираном. В 2016 году российские бомбардировщики использовали базу в Иране для нанесения ударов по Сирии. Россия считает, что это может привести к долгосрочному доступу России к иранским военным объектам. Однако, Тегеран оперативно перекрыл доступ России на авиабазу, пожаловавшись на то, что Москва нарушила условия сделки, сделав ее публичной. Этот шаг иранского правительства был сигналом о том, что не все в этих отношениях все идет гладко. В этой связи отметим, что в тот момент времени позиция Тегерана была обусловлена именно его заигрываниями с ЕС с точки зрения сохранения СВПД. Теперь, когда эти попытки окончились фиаско, вопрос создания российской базы в Иране является для Тегерана уникальным дополнительным инструментом предотвращения любых массированных военных ударов по своей территории. И собственно не случайно разговоры об этом снова оживились сейчас в Тегеране. Другой вопрос — зачем это надо Москве?

По оценке американских экспертов, парадоксально, но совместный успех Москвы и Тегерана в обращении вспять хода сирийской гражданской войны выявил существенные различия между их интересами и повестками дня. Для России возможность покончить с конфликтом в Сирии была бы окончательным подтверждением ее возвращения на Большой Ближний Восток и беспрецедентным повышением ее статуса как крупной державы. Она не только смогла спасти режим в Дамаске, но и преуспела там, где Соединенные Штаты потерпели неудачу — в прекращении крупного регионального конфликта. Заключенный при посредничестве России мир в Сирии повысил бы ее статус в Европе, где приток сирийских беженцев стал серьезной политической проблемой, как и в Турции. Россия явно не заинтересована в продлении агонии Сирии, не говоря уже о том, чтобы в ней продолжалась гражданская война. При этом трансформация этой войны в региональный конфликт, подпитываемый межконфессиональными разногласиями и вовлекающий другие ближневосточные страны, может быть мотивацией иранской политики в Сирии (непонятно из чего это следует? — авт.). На самом деле, у России, похоже, есть большой интерес к ограничению иранского влияния в Сирии. Москва и Тегеран, видимо, разошлись во мнениях на подходы к восстановлению сирийской армии. Некоторые российские деловые круги рассматривают перспективу восстановления Сирии как коммерческой возможности, для которой окончание конфликта является необходимым условием. В этом случае им также, возможно, придется конкурировать с аналогичными иранскими интересами. Желание защитить свои особые отношения с Израилем является еще одним мотивирующим фактором для России в рамках ограничения иранского влияния в Сирии. При этом отметим, что консолидация власти сирийского режима на всей территории Сирии невозможно без значительного иранского военного присутствия в стране, поскольку сохраняется явный дефицит сухопутных сил в правительственной армии Сирии. Таким образом, с точки зрения Москвы, присутствие Ирана в Сирии является не только  ключом к выживанию режима Асада и разгрома оппозиции, но и препятствием для амбиций России по утверждению себя как решающего фактора будущей Сирии. Иными словами, совместная победа в Сирии поставила Иран и Россию на разные пути. Для Ирана, это возможность расширить свое влияние в Сирии (для чего необходимо существенное иранское военное присутствие) и в более широком Леванте, и использовать Сирию в качестве платформы в давлении против Израиля, что чревато возможностью еще одного конфликта (не согласимся: если израильтяне не нанесут удары по Ирану, никакого конфликта не будет авт.). Для России это является возможностью закрепить свои позиции в качестве ключевого силового посредника и миротворца на Ближнем Востоке. Эта проблема иллюстрирует пределы ее досягаемости и влияния даже в сирийской ситуации, где Россия играла исключительно важную роль. Кремлю, видимо, не хватает дипломатических рычагов воздействия, что касается Ирана и, возможно, даже Асада, в рамках необходимости убедить одного или обоих ограничить иранское влияние в Сирии (Москве не то что не хватает рычагов, просто это ей сейчас не нужно — авт.). Но вариант сохранения иранского присутствия в Сирии рискуют поставить под угрозу достижения Кремля в Сирии и в более широком плане регионального присутствия. Единственный вариант, который остается Кремлю в погоне за своими сирийскими амбициями, — это фактически топтаться на месте— заниматься дипломатической деятельностью, которая имеет мало шансов на достижение желаемых целей, и терпеливо ожидая, когда ситуация как-то изменится когда-нибудь. Но дипломатическая деятельность, даже если она предпринята ради самого процесса, имеет свои достоинства. Это демонстрирует восстановленный статус России на Ближнем Востоке, укрепляет притязания России на центральную роль в любом будущем урегулировании. В отсутствие сопоставимой роли США в регионе это выглядит особенно контрастно.

62.94MB | MySQL:102 | 0,498sec