Американские эксперты о политике России на Ближнем Востоке

Глава МИД РФ Сергей Лавров провел встречу с главами дипломатических миссий арабских стран и представительства Лиги арабских государств (ЛАГ) в Москве. Об этом в понедельник 16 декабря сообщается на сайте российского внешнеполитического ведомства. «Состоялся обстоятельный обмен мнениями по различным аспектам российско-арабского взаимодействия. Особое внимание было уделено задачам обеспечения надежного урегулирования в Сирии, на палестино-израильском треке, в Йемене и Ливии», — говорится в сообщении. Стороны констатировали общий настрой на углубление политического диалога по всем вопросам укрепления мира и безопасности на Ближнем Востоке и в Северной Африке. «Подчеркивалось, что поиски прочных решений проблем этого региона должны осуществляться при неукоснительном соблюдении международной законности, нa неконфронтационной основе, через инклюзивный, взаимоуважительный и равноправный диалог», — говорится в сообщении. На встрече также поддержали активизацию связей как по двусторонним каналам, так и в формате отношений Россия — ЛАГ в политической, торгово-экономической, инвестиционной, культурной сферах. Отметим, что эта была в общем-то обычная рутинная встречай в рамках «сверки часов», а если еще точнее — декларации послам арабских стран основных точек зрения российской дипломатии на процессы происходящие на Ближнем Востоке? В этой связи опять встает основной вопрос — что старается решить для себя Россия в регионе и каковы оценки таких усилий со стороны международного сообщества, и прежде всего — США? В этой связи обратимся к ноябрьскому анализу на эту тему известного американского аналитического центра RAND.

Из этого анализа следует, что подход России к Ближнему Востоку обусловлен несколькими факторами и претерпевал последовательные трансформации в течение последних пяти лет. Ближний Восток — это пока только объект  внешней политики Российской Федерации, но этот регион не представлен в концепции внешнеполитической деятельности как приоритетный для Москвы. Более ранние версии концепции российской политики подчеркивают важность стабилизации на Ближнем Востоке, в основном имея ввиду арабо-израильский мирный процесс. Тем не менее,  концепция российской политики в 2013 году уже отдельно  учитывает последствия «арабской весны» и связанную  с ней нестабильность. Последующее концепции российской политики проецирует активизацию подхода к развитию двусторонних отношений с государствами Ближнего Востока в качестве цели, а Иран и Сирия специально выделены в качестве приоритетов внутри региона. В более широком смысле, Стратегия национальной безопасности России на 2015 год была направлена на увеличение энергетической безопасности и  развития ВТС в рамках военной доктрины России (последнее обновление в 2014 году), в рамках чего  отмечалось стремление к расширению «военно-политического» и «военно-технического» сотрудничества с государствами региона. Эти приоритеты работают и сейчас в формате  регионального подхода Москвы, из которых надо выделить энергетику, оборонное сотрудничество, торгово-инвестиционную деятельность. Интерес Москвы к Ближнему Востоку во многом обуславливает решение трех задач. Во-первых, российской активностью движет международный престиж и желание иметь место за столом для ключевых переговоров и решений. Во-вторых, Россия рассматривает Ближний Восток как возможность укреплять свою экономику за счет торговли и инвестиций.  Это отчасти отражает долгосрочный интерес Москвы к глобальной стабилизации мировых  цен на нефть, что  критично важно для российской экономики. Наконец, Россия стремится сохранить нынешний региональный статус-кво, чтобы избежать экспансии хаоса и нестабильности, а также предотвратить распространение терроризма на Россию и ее соседей по СНГ.  Распространение международного терроризма глубоко беспокоит Москву, учитывая давнюю обеспокоенность России по поводу  массового возвращения «домашних» исламистов в страну, что может стать одним из инструментов расшатывания и подготовки условий по смене режима.  Это стремление, в частности, привела к росту уровня вовлеченности России в регионе, включая Сирию, после событий «арабской весны».  В этом контексте Россия рассматривала вмешательство Запада в Ирак и Ливию как подрыв региональной стабильности. Дополнительный интерес представляло стремление гарантировать функционирование российских военных баз  в Сирии, но это на надо рассматривать  как индикатор более широкой региональной военной экспансии. В частности,  Россия не стремилась тиражировать свое военное участие  в Сирии в других местах, таких как Ливия.

В анализе RAND за 2017 год утверждается, что российская стратегия в регионе  зависит от ресурсов и возможностей, и она направлена на максимизацию краткосрочных экономических, политических,  военных преимуществ на фоне пропорционального падения  уровня влияния его потенциальных конкурентов по влиянию, в частности Соединенных Штатов. Там, где это возможно, Россия представляет себя ближневосточным государствам в качестве альтернативы центра силы, в частности  все тех же Соединенных Штатов. Для Москвы восприятие Ближнего Востока оценивается с точки зрения торможения процесса в западном лидерстве и западной «политической несогласованности» по всему региону, что обеспечивает  ей достаточно возможностей для укрепления  влияния на Ближнем Востоке. Подход России отличается от подхода США в том, что он является гибким, краткосрочным и транзакционным, в то время как Вашингтон стремится строить долгосрочные отношения с  региональными партнерами, которые имеют в базисе  гарантии безопасности США и основываются на продвижении западных ценностей, таких как защита прав человека и верховенство права (на примере «дела Хашогги»  это подход особенно «очевиден» — авт.). Деятельность России также тесно связана с экономической составляющей. Во-первых, Москва более активна, когда ее собственные экономические стрессы не ограничивают деятельность за пределами страны. Действительно, российские экономические инвестиции и ВТС на Ближнем Востоке помогают финансировать российскую наступательную деятельность в самом регионе. Во-вторых, Россия более активна на Ближнем Востоке тогда, когда региональные субъекты имеют достаточно ресурсов для инвестиций в российскую экономику  на фоне общей нестабильности или оплошности со стороны других субъектов, таких как Соединенные Штаты, которые своими действиями косвенно увеличивают спрос на российские системы вооружения и диктуют необходимость выработки  общей линии с Москвой в рамках  поддержания стабильных цен на нефть и энергетическое  посредничество. Например, недовольство лидеров стран Персидского залива по поводу реакции администрации Обамы на «арабскую весну», в результате  чего  они потеряли веру в твердые гарантии  безопасности со стороны американцев. Этот момент  был благом для Москвы, потому что эти государства стремились привлечь Россию в качестве альтернативы. Санкции  Вашингтона в рамках запрета на продажу оружия Египту и Бахрейну в связи с нарушениями прав человека привели к тому, что Каир и Манама достигли сделок по продаже им российского оружия.  Россия представляет свою внешнюю политику как светскую, транзакционную  и неидеологическую, что позволяет Москве взаимодействовать со всеми государственными субъектами в регионе, в том числе такими антиподами, как Саудовская Аравия, Иран и Израиль, которые имеют прямо конкурирующие повестки дня. Российское представление об идеологической нейтральности увеличивает варианты возможностей для оказания влияния, привлечения экономических инвестиций, дипломатическом посредничестве. Гибкий подход России позволяет ей эксплуатировать возможности при одновременном ограничении обязательств и затрат, учитывая его краткосрочную направленность.

Вызовы для регионального развития России

Хотя региональная стратегия России, похоже, окупается в краткосрочной перспективе, но она  чревата ограничениями, и несколько проблем вырисовываются в более длительном временном горизонте. То, что в настоящее время основное внимание уделяется геополитическим достижениям России в регионе, главным образом, ее способности предотвратить крах сирийского режима Башара Асада, и максимизировать ее влияние и статус на всем Ближнем Востоке, маскирует  настоящие и будущие вызовы на Ближнем Востоке. Горизонты региональной стратегии Москвы лимитируются на сегодня российскими внутренними ограничениями, и теми, которые создают региональные образования, которые представляют Соединенные Штаты. Слабеющая экономика России и отсутствие эффективных аппаратов «мягкой силы» на Ближнем Востоке снижает ее возможность расширить свой успех. Экономика России продолжает находится под прессингом США. Европейские санкции, бегство капитала и сокращение иностранных инвестиций после введения санкций привели к значительному замедлению роста российской экономики, уменьшению  валового внутреннего продукта, создавая внутренний стресс в рамках  жестких мер экономии. В результате, российская экономика стала более энергозависимой, что, в свою очередь, увеличило подверженность Москвы процессам волатильности цен на энергоносители. Энергетическая зависимость России требует от Москвы сохранить доступ к рынкам и продолжить сотрудничество с Саудовской Аравией в рамках своего участия в Организации стран-экспортеров нефти (ОПЕК). Нейтральная позиция Москвы по отношению к курдам в рамках проведения ими  референдума о независимости также объяснялось в основном чистой экономикой: Россия была одной из немногих крупных держав, которые не призвали Эрбиль к отказу от этой идеи, что   было обусловлено прежде всего интересами России в  нескольких крупных нефтяных и газовых месторождений в Ираке и Курдистане. Российская активная  энергетическая дипломатия между Багдадом и Эрбилем в преддверии референдума о независимости курдов демонстрирует ту  критическую роль, которую энергетика играет в российской экономике. Россия не имеет сильного экономического присутствия в регионе Ближнего Востока, кроме энергетического сектора и нескольких нишевых торговых  площадок. Однако Москва умело использовала свою  дипломатическую и военную деятельность в регионе, которая имеет явно избыточное  присутствие по сравнению с ее экономическим сегментом. Но долгосрочные экономические перспективы России остаются неблагоприятным, создавая сомнения в доступности ресурсов, которые могут быть использованы для обеспечения российской деятельности в стране и за рубежом. Затраты на поддержание долгосрочного российского военного  присутствия  в Сирии и вероятный ценник в рамках реконструкции, по оценкам Организации Объединенных Наций, будет по крайней мере составлять $ 250 миллиардов.

Это выглядят устрашающе, но только на первый взгляд. Почему-то американские и западные эксперты полагают, что Россия, как и СССР, готова бескорыстно помогать всем, без оглядки на собственные интересы.  Россия уже ясно дала понять, что она не намерена идти по этому советскому пути. Хотя Москва получила уже несколько сделок в энергетическом и инфраструктурном секторе Сирии, финансовые выгоды от этих начинаний вряд ли материализуются в ближайшее будущее. Таким образом, расширение российской региональной повестки дня, включая реконструкцию, будет требовать дополнительного финансирования  для ее военного и дипломатического присутствия, что будет нести в себе проблемы, учитывая экономическую ситуацию в России. (Содержание военных баз не являются критическим моментом, а реконструкцию Москва намерена проводить очень точечно с быстрой отдачей, что относится, например,  к восстановлению фосфатных заводов или ГЭС — авт.).

Государства Персидского залива  определяют текущее экономическое состояние России, как слабость, которую  они могут использовать для собственной политической выгоды. Россия хочет внутренних инвестиций, что дает рычаги воздействия на нее со стороны богатых ресурсами аравийских монархий. Государства Персидского залива использовали такие инвестиции для стимулирования такой трансформации позиции  Москвы, которая бы в большей степени должна соответствовать их политическим приоритетам в регионе, хотя успех этой тактики спорен.

От себя заметим, что не спорен, а абсурден. На сегодня КСА гораздо больше зависит от лояльности Москвы по выполнению сделки по стабилизации мировых цен на нефть, чем Россия. А для ОАЭ поставки российского оружия их союзникам в Ливии и Йемене вообще критично важны. Но самое главное — Москва в отличие от США может дать гарантии безопасности в рамках иранской экспансии. Со своей стороны, Россия все активнее проводит инвестиционные сделки с государственными суверенными фондами благосостояния стран Персидского залива (SWFs) в качестве средства для обхода западных санкций и вливания столь необходимого капитала в российскую промышленность и инфраструктуру. Уязвимость России к будущим торговым и финансовым санкциям делает этот обходной путь важным для способности Москвы подпитывать свою деятельность в регионе. Однако большая часть обещанных инвестиций  так и не были материализованы, в то время как некоторые реальные инвестиции не привели к ожидаемому позитивному влиянию на российскую экономику. (Это опять же сильно натянуто. Например, участие Катара в приватизации «Роснефти» вызвало в Вашингтоне истерику. Другой вопрос, что инвестиции в Россию рассматриваются арабами в основном как средство поддержания гарантий со стороны Москвы собственной безопасности в отношении иранской угрозы. И соответственно они этим моментом и лимитируются — авт.). Американцы полагают, что, если государства Персидского залива не увидят экономической или политической отдачи от инвестиций, они могут отказаться от будущего экономического партнерства с Россией, и пойти на сокращение столь необходимых инвестиций в российскую экономику и дальнейшее их сворачивание.(Пока есть Иран и прессинг на него со стороны США при нейтралитете ЕС, а сама Россия в военном плане присутствует в регионе — уровень инвестиций  не упадет, но и не увеличится критично — авт.).

 Способность России финансировать и расширять свою региональную деятельность

Без внутренней экономической реформы российская экономика, скорее всего, продолжит стагнировать и  Москва будет не в состоянии расширить или даже поддерживать ее нынешний уровень политического и военного участия на Ближнем Востоке. Эти мероприятия пока обеспечивают России присутствие на Ближнем Востоке. Если Москве не хватит достаточных ресурсов для финансирования внешнего участия, поскольку эти ресурсы необходимы для финансирования внутренних приоритетов, Россия, вероятно, сократит свою деятельность на Ближнем Востоке или,  скорее, будет поддерживать эти мероприятия на их нынешнем уровне без  их расширения в погоне за  статусом великой державы. Если это сокращение произойдет, нынешняя стратегия развития  Москвы в рамках культивирования транзакционных отношений  на основе краткосрочных согласований интересов будет испытывать риск того,  что ближневосточные лидеры начнут выходить из российской орбиты. В рамках компенсации процесса  максимального сокращения военного присутствия на Ближнем Востоке, Москва могла бы расширить свои усилия в рамках «мягкой силы», чтобы увеличить свое влияние в регионе через культурные и информационные  инициативы.  Тем не менее, ограниченное влияние мягкой силы в настоящее время является ахиллесовой пятой  в региональном подходе России. Хотя Россия увеличила продвижение своих арабоязычных СМИ, это вряд ли может уменьшить существующие  нарративы в регионе. Даже несмотря на то, что  на сегодня  20% процентов арабской молодежи рассматривают Россию, как  союзника. Однако эти достижения не оправдывают ожиданий, поскольку региональные инициативы российских средств массовой информации на арабском языке не смогли расширить эта базу в критической степени и тиражировать этот успех российских СМИ в некоторых частях Европы и США. Улучшение прогноза уровня влияния мягкой силы России на Ближнем Востоке потребует от Москвы сделать это направление приоритетным, что означало бы отвлечение и без того скудных ресурсов. Неясно, готова ли Россия пойти на такой шаг. Такой компромисс с учетом краткосрочной направленности ее стратегии спорен, поскольку укрепление своих возможностей мягкой силы для расширения своего влияния на Ближнем Востоке-это долгосрочное начинание. Многочисленные партнерские связи России  пока направлены на  краткосрочные выгоды, но не на долгосрочные риски.

В этой связи отметим, что сам по себе фактор мягкой силы  без военного или финансового  аспекта не работает. Американцы в общем-то успешно используют этот фактор только при условии своей монополии на печатание одной из мировых валют и доминирование в мировой экономической системе. Для Москвы такой вариант неприемлем: она может полагаться в данном аспекте только на военно-политическую дипломатию.

Частью региональной стратегии России является создание и поддержание отношений со многими государственными и негосударственными субъектами. Москва продемонстрировала успех в привлечении государств, находящихся в противоречии с друг другом—например, Израиль и Иран — и умудряются углублять отношения с обеими сторонами. Такая сбалансированность России обеспечивает гибкость, не привязывая Москву к конкретной стране, лагерю или позиции. Сирия остается исключением из этого подхода. Многовекторный  подход России увеличивает число ее возможных экономических и дипломатических дивидендов. При этом  этими партнерами являются государства и политические образования со своими интересами и целями. Это видно по тому, как Москва компенсирует региональные подходы в рамках межгосударственных региональных конкуренций, таких как, например, соперничество   Катара против Бахрейна, Египта, Саудовской Аравии и ОАЭ. Россия также вовлекает в зону своих коммуникаций разновекторные внутриполитические системы в Ираке. Взаимодействие без предвзятости почти со всеми региональными субъектами ограничило глубину обязательств, удерживающих Москву от того, чтобы стать больше чем просто вторичный партнер. Стремление России сохранить неидеологический, транзакционный характер отношений со всеми сторонами на Ближнем Востоке воспринимается многими арабами с недоверием (из чего делается такой вывод? — авт.). Например, нынешнее руководство Ирана имеет историческое недоверие к России, проистекающее из Советского Союза и военной поддержки  Ирака во время ирано-иракской войны. (очень сильное утверждение. Успокоим американцев: пока Вашингтон давит из всех сил на Тегеран, «историческое недоверие» в Тегеране по отношению к Москве будет вести себя очень тихо — авт.). Более поздние контакты Москвы с государствами — антагонистами Ирана, таким как Израиль и Саудовская Аравии, подпитывали такую позицию иранского руководства, и хотя два этих государства в значительной степени   остаются в сотрудничестве в рамках сирийского досье  и укреплении режима Асада, это недоверие ограничивает глубину их отношений. Оперативные и политические перекосы между ними в Сирии — такие как и разногласия по поводу использования Россией иранских авиабаз или разные цели в отношении долгосрочного присутствия «Хизбаллы»в Сирии — дают еще больше точек для трений. Хотя Россия может сотрудничать с Ираном в Сирии, зловещая иранская активность в Персидском заливе, например, киберпреступность, аналогичная атаке, которую якобы осуществил Иран против Saudi Aramco, или недавние морские провокации против коммерческих нефтяных танкеров могут угрожать российским экономическим интересам в рамках развития контактов  с государствами Персидского залива. Более того, государства Персидского залива  могут стремиться потребовать от  России сдерживать иранскую деятельность в качестве предпосылки для дальнейшего продолжения сотрудничества. Это особенно верно в отношении экономической сферы, потому что государства Персидского залива имеют  значительные   рычаги влияния на Москву в рамках большей ее заинтересованности  от реализации совместных инвестиционных сделок, чем они сами (это  не так очевидно, и арабы будут поддерживать соответствующий уровень инвестиций при всех условиях: от России очень много зависит в рамках стабилизации мировых  нефтяных цен — авт.). Неясно, есть ли у России рычаги, чтобы  больше повлиять на Иран в рамках изменения его поведение без углубления их партнерства с превращением этого партнерства в альянс. Впрочем, принятие полного обязательства Москвы в отношении Ирана создаст дисбаланс в российской  нынешней стратегии, которая, вероятно, приведет к ограничению общерегиональных возможностей, доступных России. Хотя России до сих пор удавалось держаться равноудаленно от своего втягивания  в региональную эскалацию, это не может быть постоянной константой (из чего это следует? — авт.). Потенциал конфликта между двумя российскими партнерами, такими как Израиль и Иран или Иран и Саудовская Аравия, моли бы заставить Москву нарушить эту позицию равноудаленности. Эта ситуация показывает, что для России  взять на себя некие повышенные  обязательства по отношению к тому или иному партнеру в регионе чревато рисками ограничения ее региональной возможности.  В лучшем случае Россия попытается быть арбитром в  такого рода конфликтах, потому что она позиционирует себя как посредник в локальных спорах. Москва стремиться продолжать занимать постоянное  место за столом ключевых переговоров и решений в регионе в рамках его стремления к статусу великой державы. Например, в последние годы Россия сыграла решающую роль в переговорах по иранской ядерной программе и потенциальному политическому урегулированию в Сирии. Однако этот подход не без рисков, потому что это может привести к дальнейшей  разбалансировки общего подхода России в долгосрочной перспективе.  Эти риски еще более усугубляются, когда действующие лица начнут активнее влиять на позицию Москвы по региональным спорам.  Например, разлом в Персидском заливе в 2017 году, когда  Бахрейн, Египет, Саудовская Аравия и ОАЭ разорвали дипломатические отношения с Катаром и установили блокаду, привел к тому, что Россия оказалась в ловушке посредничества игры за влияния. Москва до сих пор отказались публично озвучить свою позицию по этому расколу.  Хотя эта беспристрастность принесла пользу России в краткосрочной перспективе, поскольку все стороны стремились к взаимодействию с Москвой, чтобы она не попала в другой лагерь, этот вариант не исключает скатывания России в орбиту какой-либо одной страны или группы стран.  Сирия была поучительным примером двухуровневой игры, в которой аравийцы   использовали экономические стимулы  в попытке удержать некоторую степень влияния над российским принятием решений, в то время  одновременно посылая Вашингтону сообщение о своем недовольстве политикой Сирии. Хотя Россия  с готовностью приняла их экономические стимулы, эти действия продемонстрировали их незначительное влияние на политику России в Сирии или ее отношения с Асадом. Россия справедливо продолжает опасаться стать слишком обязанным одному актору на Ближнем Востоке, но она может быть  вынуждена более четко артикулировать свою позицию.  Этот  подход требует от Москвы избегать глубоких обязательств, несмотря на то, что  уклонение от них самым негативным образом повлияет на ее стремление восстановить статус влиятельного игрока. В этой ситуации Россия, скорее всего, останется зависимой в своих решениях от возможностей, создаваемых региональными государствами, и будет использовать возможные  западные оплошности. Более раннее исследование американцев утверждает, что региональный статус России зависит от наличия ресурсов и возможностей: когда их достаточно, российская активность возрастает; когда их не хватает, активность России снижается. Таким образом, до сих пор региональное участие России было основано на капитализации в своих интересах чисто внутренних региональных процессов. Например, «арабская весна» предоставила возможность для России возродить себя в качестве  нового тяжеловеса в регионе. Даже российское  вмешательство в Сирии не было произведено полностью Россией: это было, в некотором роде, порождением существовавших ранее социальных, экономических и политических уязвимостей, которые подорвали правление режима Асада и привели Россию к единственному алгоритму своих действий по региональному военному вмешательству (ничего подобного, Москва элементарно могла в Сирию не входить, да и с экономикой было тогда не сильно хорошо. В данном случае обычная логика  не работает, поскольку Москва действовала вне логики и правил — авт.). Интервенция в Сирию, в свою очередь, обеспечила Москве возможность стать ключевым игроком во всех международных форматах в рамках  определения будущего Сирии,  закрепить  свое военное присутствие в регионе и укрепить свое тактическое сотрудничество с Ираном и сирийским режимом.  Американцы  предположили, что Россия видит свои  возможности в использовании существовавших ранее уязвимостях среднего звена в региональных государствах. В Ираке, например, фрагментация политической  элиты и децентрализованное принятие решений обеспечили там  возможности для России усилить свое влияние за счет увеличения количества объектов своих коммуникаций, с которыми она может взаимодействовать  ради собственной выгоды. Однако эти действия иллюстрируют, что региональная стратегия России зависит от доступности ресурсов и возможностей.  Хотя Россия, возможно, получила определенные  дивиденды в краткосрочной перспективе от такой политики, она будет вынуждена сейчас постоянно согласовать свои действия  с целом рядом  региональных государств. Россия и дальше будет вторым по значимости партнером  для большинства ближневосточных государств. Но только вторым. В данном случае красноречив пример Каира. Несмотря на  налаживание военного сотрудничества с АРЕ, России тем не менее не удалось вовлечь Каир полностью в  свою орбиту. Этот пример  предполагает, что российская модель остается менее привлекательной для этих государства, чем гарантия безопасности США (Ерунда опять — вопрос в печатном станке в США и необходимости Каира получать кредиты от того же МВФ или частных банков- авт.).  Ближневосточные правительства-особенно страны Персидского залива — используют сейчас  Россию в качестве альтернативы Соединенным Штатам и рычага влияния на Вашингтон. Например, ОАЭ и Россия подписали сделку в 2017 году в рамках совместной разработки истребителя пятого поколения. Разочарование Абу-Даби медленным процессом Вашингтона согласования продажи ОАЭ истребителя F-35 надо полагать основным объяснением этой сделки. А вернее, договора о намерениях. И это сработало.  Эти государства также используют дипломатические и экономические связи с Россией, чтобы дать сигнал Соединенным Штатам, что они имеют иной выбор. Покупка оружия, в частности, была полезным сигналом, когда Соединенные Штаты задержали продажу оружия Египту  после военного переворота в 2013 году. Россия меньше озабочена правами человека и  поддерживает египетское  военное руководство, которое оно рассматривало как преемников свергнутого режима Хосни Мубарака. Такое сближение позволило Каиру  отправить соответствующее сообщение в Вашингтон о том, что Египет не зависит от Соединенных Штатов в отношении вооружений и что Россия в состоянии заменить их в этом аспекте. Кроме того, подписание Россией технических соглашений и меморандумы о взаимопонимании с Катаром и Саудовской Аравией по системе вооружения С-400-уже горячая кнопка для Вашингтона, учитывая покупку Турцией этой системы и подрыва планов США и НАТО по оперативной совместимости. Это был четким сигналом Вашингтону и  в первом случае Россия сумела заполнить вакуум в рамках экспорта своего оружия в АРЕ. Во-втором случае, Россия заключила перспективное соглашение; будут ли они реализованы в данном случае является  дополнительным бонусом, поскольку их простого объявления было достаточно, чтобы сильно расстроить Вашингтон. Оба примера иллюстрируют, как взаимодействие с Россией может использоваться  региональными странами в качестве страхового полиса для обеспечения своей безопасности и воздействия на Вашингтон. Впрочем, такие сигналы являются очень ограниченными и осторожными, чтобы не ставить под угрозу свои глобальные отношения с Соединенными Штатами.  Их желание не нарушать баланс с Соединенными Штатами иллюстрирует, что, несмотря на военные успехи России в Сирии, ее модель безопасности оставляет желать лучшего. Стратегия России на Ближнем Востоке стремится использовать имеющиеся возможности при ограничении затрат и обязательств, что значительно отличается от долгосрочного подхода Вашингтона (можно сколько угодно себя утешать, но модель, предложенная Россией на порядки эффективней нынешней американской — авт.). Американцы полагают, что  хотя это создаст преимущества  для Москвы в рамках реализации  ряда деловых сделок в ближайшей перспективе, это не порождает той прочности и долговечности, которые  ценятся региональными лидерами.

 Растущая роль Китая на Ближнем Востоке

Однако не только Соединенные Штаты воспринимаются как более привлекательный партнер, чем Россия на Ближнем Востоке. Россия сталкивается со значительными проблемами ограничения в том, что он может сделать в рамках несоответствия между своими амбициями  и имеющимися ресурсами. Региональный подход Китая почти полностью ориентирован на экономику и долгосрочную перспективу, значительные инвестиции в инфраструктуру по всему региону максимизировать свою возможную экономическую выгоду и постоянный доступ к ресурсной базе. В отличие от Москвы, Пекин остается в стороне от региональной политике и не представляет себя в качестве поставщика безопасности в регионе. Хотя региональные лидеры также имеют намерение  использовать Китай для заполнения пробелов своих отношений с Вашингтоном  и отправки соответствующего сигнала в Соединенные Штаты, Пекин  в отличие от России является    ведущим  экономическим партнером региона в рамках своего статуса главного импортера  нефти и его способности  инвестировать в региональную промышленность. Хотя ближневосточные государства могут строить  свои отношения с Китаем примерно так же, как они  это делают с Россией, Пекин, США, другие европейские страны воспринимаются ими как более привлекательные партнеры из-за того,  что они могут принести в регион больше технологических и финансовых инструментов.

 

Вывод

Постсоветская политика России на Ближнем Востоке в последнее время демонстрирует значительный прогресс. Россия сохранила своего сирийского партнера, закрепила свое присутствие в Леванте, разработала несколько удачных схем  экономического партнерства, и получила постоянное место на всех ключевых переговорах по региональным проблемам. Москва успешно использовала события и возможности на Ближнем Востоке для восстановления своего имиджа в качестве мирового тяжеловеса. Однако потенциальную роль России на Ближнем Востоке не следует преувеличивать. Россия сталкивается со значительными трудностями в рамках того, что она хотела  бы достичь и несоответствия между амбициями Москвы и имеющимися у нее  ресурсами. Сирия остается ключевым примером такой ограниченности. Российское вмешательство в Сирия в сентябре 2015 года предотвратила развал страны, спасла  режим Асада при относительно малых издержках.  Это вмешательство отражало  различные приоритеты внешней политики России: поддержка существующих режимов и институтов; обеспечение защиты  краха режима; предотвращение распространения конфликта и насилия на российскую территорию.  В согласии с этими руководящими принципами, Россия стремилась использовать свое вмешательство в Сирии для укрепления своего статуса великой державы. Тем не менее,  остается открытым вопрос, готова ли Россия проводить такую политику по мере роста издержек в рамках поддержания своего регионального влияния, который в лучшем случае вторичен по отношению к ее жизненным интересам. На сегодня  Москва изо всех сил старается перевести свои военные достижения в политические успехи. Россия хотела бы политического урегулирования в Сирии, которое отражало бы ее интересы, но она еще не убедила режим Асада принять такое соглашение. Это предполагает ограничение степени российского влияния на сирийский режим при парадоксальном выводе о том, что  военный успех может фактически ограничить российские  рычаги воздействия. Россия спасла Асада и  он явно зависит от ее военной мощи  для выживания, но непонятно как Россия может выйти из Сирии, не рискуя крахом государства и репутационными рисками. Перемирие — приоритет для Москвы — сейчас выглядит все более маловероятным. Это свидетельствует о том, что, несмотря на свои успехи, Россия не может уверенно диктовать свою повестку дня в регионе. Ограничения Москвы вынуждают ее  выбирать политику, которая характерна краткосрочным фактором. Хотя Россия получает краткосрочные экономические выгоды, проблемы России на Ближнем Востоке остаются нерешенными в долгосрочной перспективе. Россия не цементировала долгосрочные отношения, не говоря уже о том, чтобы создавать альянсы: она максимизировала гибкость и разновекторность. В результате именно ближневосточные государства контролируют сейчас региональную повестку, а не Россия. Ближневосточные государства удерживают первенство в своих отношениях с Россией, определяя глубину и динамику  отношений.

Отметим, что мы уже говорили о примитивности такого вывода, в чем есть свой большой «плюс» — выводы американского экспертного сообщества  дают основания полагать, что оно очень приблизительно понимает суть происходящего на Ближнем Востоке.

Россия, однако, находится в опасности перенапряжения. Ее способность действовать последовательно в регионе и тиражировать свои успехи в долгосрочной перспективе остаются  под вопросом. Сильные стороны стратегии России в краткосрочной перспективе— ее транзакционность, балансирование между множеством партнеров и бескомпромиссный подход-может оказаться ахиллесовой пятой  в долгосрочной перспективе.

62.97MB | MySQL:102 | 0,507sec