Общество и проблемы безопасности: теория и практика

Насилие, как форма воздействия одного класса или социальной группы на других есть и остается основным инструментом, используемым в ходе преобразований общественного устройства, их неотъемлемой частью, универсальным средством, применяемым, становящимся с определенного момента преобладающим и остающаяся до восстановления института права, главным мерилом и критерием существования общества при смене одной формации на другую. Степень его ожесточения, масштабы, методы и основные виды напрямую зависят от нескольких факторов. В случае с Ливией можно говорить об отсутствии одного из основных из них, увы, типичного, для большинства арабских стран Ближнего Востока: межконфессионального. В наших материалах. посвященных ливийской проблематике, мы не раз отмечали тот факт, что Ливия, не совсем типичная арабская страна, имея ввиду и эту ее особенность. Между тем, место его, к сожалению, занял трайбалистский фактор, при определенных обстоятельствах, не уступающий первому по своей разрушительности. Значительную роль при формировании градуса насилия играют культурные, исторические особенности менталитета народа, уровень его жизни, развития основных социальных институтов. Впрочем, все эти вещи становятся второстепенными, как только со сцены исчезает та тонкая материя в виде социального общественного договора, суть которого заключается в том, что все граждане имеют право на личную безопасность их жизни и имущества, и не могут, вот так просто, взять, и начать убивать друг друга.

Гарантом этого договора является государство, а механизмом, осуществляющим его исполнение –  система его правоохранительных органов и законодательство. Зиждущиеся, в свою очередь,  на балансе интересов, прав, мировоззрения, если угодно, сводящих к минимуму формирование у общества сначала желания, а затем настоятельной необходимости изменить условия своей общественной жизни, или той самой ситуации, когда, по выражению классика, «верхи не могут, а низы – не хотят». В Ливии эта формула сработала своеобразно, повторимся, это необычная страна. Там и «могли», и «хотели». Верхи вполне могли осуществить трансформацию общества, но, в силу ряда, главным образом, субъективных причин, не успели это начать делать вовремя, а низы – и в этом парадокс, практически не участвовали ни в смене режима, ни в его защите: около 80% населения страны выступало в качестве пассивных зрителей драмы 2011 года, что, помимо прочего, доказывает – никакого общественного конфликта между гражданами и режимом Джамахирии не существовало. Моральная усталость, застой, закостеневшие за сорок лет постулаты, непонятные для молодежи, элементы культа личности – да, это было. Но внутреннего социального конфликта не было. Джамахирия была последовательно разрушена внешним целенаправленным воздействием, при этом, еще умудрившись семь месяцев жить, пытаясь выстоять и сопротивляясь почти всему Западу при безучастном и попустительском отношении России и Китая.

Тем не менее, пример Ливии, с точки зрения проблематики общественной безопасности, показателен, и вне зависимости от того, почему рухнуло государство, из-за внешнего вмешательства, или потому что перестало быть жизнеспособным, утратив доверия населения. Для РФ подобная проблематика, в данный момент, предельно сужена и формализирована в концепции противодействия экстремизму и терроризму, в основе которых, и это обстоятельство упорно игнорируется властями, лежат вовсе не религиозные пристрастия, как таковые, а момент острой социальной несправедливости и вопиющего неравенства при распределении общественного продукта таким образом, когда коррумпированные и срощенные с криминалом элиты не оставляют значительной части населения, главным образом, молодежи никакого выхода, как пополнять ряды экстремистов. Считать причиной этого враждебные происки иностранных держав так же безосновательно, как выставлять М.Каддафи кровожадным диктатором.  Что возникает на месте демонтированных или самоликвидировавшихся государственных институтов безопасности (в Ливии, напомним, только спец. служб было пять) рассматривает эксперт итальянского ISPI, Имадеддин Бади ( Emadeddin Badi, Advisor for Libya at DCAF).

Преобразования, произошедшие в секторе безопасности Ливии за последнее десятилетие, в значительной степени отражают насилие, которое изменило социальный ландшафт страны во время событий 2011 года. М.Каддафи, бывший стержень идиосинкразического распределительного государства, построенного на принуждении и покровительстве, завещал постреволюционную Ливию с опустошенными государственными институтами, экономической системой рантье и политической культурой с нулевой суммой. Его кончина стала кульминацией множества местных восстаний, которые фактически передали власть из его собственных рук в руки революционеров, свергнувших его. Однако, в то время как его монополия на насилие фактически распалась, другие дисфункциональные черты его государства и его структуры патронажа были сохранены — намеренно или случайно. (Еще одно независимое подтверждение нашего постулата – что не демонтаж Джамахирии, как таковой, а устранение лично М. Каддафи и его ближайшего окружения были главной целью заговора против Ливии в 2011 г. –авт.) Борьба за монополизацию рычагов государства Каддафи заложила основу для многих линий разлома и последующих конфликтов, которые еще больше изменили сектор безопасности Ливии после его падения. Тем не менее, хотя можно утверждать, что раскол сектора безопасности Ливии после 2011 года первоначально отражал фрагментацию политической сцены Ливии, сегодня многие вооруженные группировки фактически превратились в собственные политические субъекты. Отношения ливийских вооруженных группировок с политическими институтами со временем претерпели значительные изменения. Современная реальность — с различными типологиями гибридных субъектов безопасности, которые бросают вызов дихотомии формального и неформального под влиянием теории Вебера, — укоренена в расхождениях в моделях революции в ливийских регионах. Обретя чувство собственного достоинства после свержения М.Каддафи, разрозненные группы революционеров объединились в специальные параллельные структуры, с помощью которых они эффективно стремились заменить или бороться с возможными остатками структур безопасности эпохи Каддафи в своих локальных районах контроля. Оседлав недолгую волну постреволюционной эйфории и продемонстрировав незаурядную дозу политической близорукости (что естественно, когда к власти приходят посредственности, «вторые секретари», как в позднем СССР –авт.), переходные власти Ливии решили финансировать эти новые структуры, назначив их ответственными для обеспечения общественной безопасности, придав им легитимность посредством государственной принадлежности. Судьбоносное решение совпало с ростом числа бандитских ополченцев, сформированных молодыми ливийцами, которые не участвовали в свержении режима Каддафи, но увидели в его последствиях возможность пожинать финансовые дивиденды. Политика попыток кооптации объединила как революционные группы, так и группы изгоев, обозначив появление плюрализма в сфере безопасности как первую фазу мутации в ландшафте безопасности Ливии.

Второй поворотный момент, изменивший характер отношений ливийских вооруженных группировок с политическими институтами, стал побочным продуктом сочетания внутриэлитных разногласий и желания вооруженных групп сохранить легитимность и поддержку со стороны своих сообществ. Социально-политические и экономические ландшафты того времени, несмотря на напряженность, подкрепленную племенными, географическими, этническими или идеологическими различиями, способствовали этой трансформации. Некоторые вооруженные группы начали маневрировать, чтобы обезопасить свои собственные источники дохода вне контроля государства, часто используя политическую и общественную легитимность, находящуюся в их распоряжении, для реализации этих усилий по поиску ренты. Политики — при поддержке региональных держав — спонсировали конкурирующие интеграционные процессы, часто целенаправленно настраивая вооруженные структуры времен Каддафи, а также постреволюционные вооруженные группы друг против друга. В то время, как одни революционеры избегали любых усилий по интеграции, которые они считали противоположными их революционным убеждениям, другие намеренно интегрировались в то, что некоторые считали остатками официальных органов безопасности Каддафи. Последние пострадали от истощения человеческого капитала из-за маргинализации и дезертирства кадров времен Джамахирии, в результате чего остались пустые структуры, которые впоследствии были перегружены постреволюционными кадрами. В целом, неуклюжая конкуренция политической элиты Ливии в сочетании с попытками вооруженных группировок добиться легитимности усугубила гибридный характер ландшафта безопасности, добавив к нему еще один уровень неформальности.

После 2014 г. отношения вооруженных группировок с политическими институтами претерпели изменения. Разразившаяся в середине 2014 г. гражданская война — в основном, кульминация вышеупомянутой динамики,  положила конец переходному процессу в стране и разделила ее институты. Несмотря на переговоры под эгидой Организации Объединенных Наций, приведшие к соглашению о формировании международно признанного правительства, институциональный раскол сохранялся. Вооруженные группы использовали постепенное снижение легитимности этих усеченных образований, а также, свою фактическую власть на местах, чтобы закрепиться и преобладать над доходными сферами деятельности государства (так, как этим фактически занималась до недавних пор Служба охраны нефтяных объектов –авт.).  Этот переход еще больше обеспечил целесообразную динамику прокси, которая показала, что международные акторы предпочитают привлекать вооруженных субъектов к гражданским властям. Иностранные державы в одностороннем порядке задействовали тех, кто был наиболее способен решить свои предполагаемые императивы безопасности (будь то миграция или борьба с терроризмом), в то время как другие государства региона, и не только, уполномочили тех, кто мог продвигать их идеологические геополитические программы вперед. Альтернативная цена этих преимущественно скрытых партнерств заключалась в том, что некоторые якобы преступные вооруженные группировки были наделены полуформальными полномочиями за счет государственного суверенитета. Эта динамика не только подтолкнула эти вооруженные группы к развитию пагубной военной экономики, но и позволила им проникнуть в государство, чтобы захватить его рычаги с помощью своей собственной номенклатуры. Если до этого периода целесообразность бинарных файлов, сосредоточенная вокруг государственного и негосударственного, формального и неформального, была сомнительной для этих вооруженных субъектов, то впоследствии, они перестали иметь значение. Сегодня реформирование сектора безопасности Ливии зависит от того, как смириться с различными динамиками, которые вызвали — или были результатом — мутации ее инфраструктуры безопасности с течением времени. Что еще более важно, это также влечет за собой признание того факта, что некоторые из гибридных вооруженных сил Ливии стали собственными политическими субъектами. Мисуратские, прежде всего. Или та же ЛНА в Киренаике, чей реальный потенциал держится на содействии ОАЭ и РФ. Следовательно, они могут прокладывать себе путь к укреплению, используя получение доходов, поддержку через доверенных лиц, политиканство, территориальный контроль, насилие или свои различные социальные связи. Признание этого позволило бы разработать повторяемые процессы проектирования, которые адаптируют некоторые из традиционно жестких доктрин, на которых основываются усилия по реформе сектора безопасности (РСБ). В более широком смысле, эта более информированная и реалистичная концептуализация сетей гибридных вооруженных субъектов и широта влияния позволили бы политикам избежать распространенной ошибки, связанной с подходом к мерам безопасности и реформой в изолированном пространстве. Это также могло бы повлиять на то, что их принадлежность к государственным учреждениям часто носит формальный характер, и имеет значение только для рассматриваемых вооруженных групп, поскольку они могут использовать ее для сохранения влияния.

В более широком смысле, хотя технические аспекты РСБ действительно должны быть тщательно спланированы и реализованы, признание взаимозависимости аспектов безопасности, политических, экономических и общественных аспектов постконфликтных посреднических процессов Ливии является неотъемлемой частью разработки действенных и хронологических последовательных планов по изменению ситуации. Только тогда можно будет по-настоящему заняться исправлением гибридного ландшафта безопасности страны.

Это процесс многоплановый – в Триполитании, например, придется приводить к единому знаменателю МВД, муниципальную службу безопасности, будущую Национальную гвардию, мисуратцев, Службу общей безопасности. Затем всех их предстоит каким-то образом сводить воедино с аналогичными структурами в Киренаике. К сожалению, эта область находится вне области возможного сотрудничества Ливии с РФ: наниматься охранять отдельные объекты, структуры типа ЧВК «Вагнер», еще могут, но это черновой уровень этого рынка, его нижний сегмент.  А вот формировать в Ливии новую единую концепцию общественной безопасности, готовить кадры, консультировать руководство, заниматься внедрением передовых технических решений в этой области, как, например, делает в Триполи британская компания Rose, Россия не может. У нее попросту отсутствуют компетентные структуры такого рода.