Пути эволюции арабского общественного сознания в контексте новых региональных реалий и политических преобразований на Арабском Востоке

Важные политические события, охватившие государства Арабского Востока в XX веке, затронули различные сферы экономической, политической и духовной жизни арабов. Это привело к серьезным сдвигам в сознании людей и способствовало созданию материальных предпосылок для формирования новых элементов общественно-политического сознания. Политические и социально-экономические изменения в арабских странах происходили в сложных и неоднозначных исторических условиях развития региона. В этот период арабские страны Ближнего Востока оказались вовлечены в две мировые войны. Пережили распад Османской империи, колониальное господство Запада, подъем национально-освободительной борьбы, завоевание политической независимости. Они прошли через череду военных переворотов, приход к власти революционной демократии, создание государства Израиль и несколько арабо-израильских войн. После иранской революции арабские страны столкнулись с активизацией движений политического ислама, которые особенно усилились в условиях изменившейся геополитической ситуации в регионе в результате распада СССР. Все эти и другие не менее важные события наложили определенный отпечаток на процесс эволюции современной социально-политической мысли на Арабском Востоке и поведенческий стереотип арабских народов. В тоже время на всем протяжении XX столетия две основные тенденции в развитии арабского общественного сознания — традиционная мусульманская идеология и светская западнориентированная мысль — взаимопроникали и противодействовали на всех уровнях сознания арабского общества.

* * *

На рубеже XX-XXI вв. развитие общественно-политического сознания в арабских странах Ближнего Востока детерминировалось рядом взаимовлияющих факторов. С одной стороны, это и глубоко укоренившиеся в массовом арабском сознании идеи межарабской и исламской солидарности и опыт тысячелетнего противостояния христианскому миру, и историческая память о победах над крестоносцами и горечь поражения перед лицом европейской колониальной экспансии. С другой стороны процессы модернизации и «вестернизации», начало которым было положено еще в XIX веке, оказывали серьезное воздействие на мировоззрение различных социальных групп и слоев арабского общества. Это было связано с тем, что, несмотря на единство Арабского мира, каждой арабской стране присуща своя история, этно-конфессиональный состав населения, его национальные обычаи и традиции. С другой стороны, в поведении арабских народов их мировосприятии заложены некие общие основы, связанные в первую очередь с базовыми элементами веры, общностью языка, территории, происхождением и исторической судьбой. Так, значительная часть населения арабских стран отрицательно относилась к навязанным Западом процессам глобализации и форсированной политической модернизации. С их точки зрения, эти процессы могли оставить не у дел местную элиту и полностью разорить неимущие сельские и городские слои, составляющие в ряде арабских государств более половины населения. Состояние перманентной социальной напряженности становится сегодня характерным явлением практически для всех арабских стран Ближнего Востока, даже таких внешне благополучных как нефтедобывающие монархии Персидского залива.

* * *

Данное явление порождено рядом факторов как внутреннего, так и внешнего характера. В первом случае, речь идет о маргинализации значительной части городского населения арабских стран в результате быстрых темпов демографического роста и развития процессов урбанизации в условиях сохраняющихся авторитарных методов правления, базирующихся на принципах личной власти, конфессиональной, клановой и земляческой общности. Пауперизация немалой части населения арабских стран сопровождается сверхобогащением части руководящей верхушки, контролирующей основные финансовые потоки страны. Так, в период с 2003 по 2004 гг. общий объем личных капиталов зажиточных людей на Ближнем Востоке вырос и составил 1-1,3 триллиона долларов США. При этом данный показатель демонстрирует значительно более быстрый рост, чем в каком-либо ином регионе мира. Ежегодные темпы прироста числа богатых людей в ближневосточном регионе могут составить в ближайшие несколько лет — 9,1%. Одновременно растет грамотность арабского населения, постепенно сближаются культурные уровни мужчин и женщин, а вместе с этим объективно меняется и общественное самосознание людей. Подобная динамика во многом обусловлена развитием процессов модернизации, однако в указанных условиях развития арабских стран она может нередко обращаться против Запада и исходящих оттуда идей демократии и реформ.

С другой стороны, война прежней администрации США против терроризма, зачастую ассоциировавшаяся с войной против ислама, присутствие американских войск в Ираке, палестино-израильский конфликт способствовали росту общественной напряженности в странах Арабского Востока. Силы безопасности пытались контролировать эти процессы. Однако арабские лидеры опасались, что подобные демонстрации могут выйти за политические рамки и дестабилизировать режим. Спецслужбы и регулярные части этих стран оказались в сложном положении. Фактически им пришлось выступить против мнения большинства собственного народа. Данное обстоятельство могло серьезно дестабилизировать внутриполитическую ситуацию в арабских странах. Война в Газе в декабре2008 – январе 2009 г.г. и ее последствия служат наглядным подтверждением данного положения. Наряду с этим грубая вовлеченность США в дела региона вела к росту недовольства широких слоев населения и провоцировала антиамериканские настроения в широких слоях арабской общественности. На практике это выражалось в радикализации общественных настроений, облеченных, как правило, в религиозную форму и, как следствие, росте популярности в арабских странах идей радикального ислама и его политических движений, представители которых стремились под флагом демократии и реформ утвердиться во властных структурах государства. Идеология возврата к «истинному или первоначальному» исламу во многом питалась наступлением западной культуры и образа жизни на арабское общество — быт, нравы, мораль, социальные связи между людьми, подрывая здесь традиционное общество.

Традиционное общество на Арабском Востоке всегда отличалось этническим и религиозным разнообразием. Однако сегодня впервые за всю свою новейшую историю Ближний Восток находится на грани раскола по этническим и конфессиональным признакам. Подобная ситуация представляет реальную угрозу дестабилизации арабо-мусульманских государств, провоцирует возникновение новых трудноразрешимых конфликтов и ведет к размыванию светского направления идеологии арабского национализма за счет укрепления в ней исламской составляющей, ее подмены идеями религиозного экстремизма и этнического сепаратизма.

В период между двумя мировыми войнами поляризация региона обусловливалась в основном острым соперничеством за господство в нем между европейскими державами. В первые десятилетия после обретения арабскими странами политической независимости Ближний Восток не стал единым. Продолжившиеся разногласия сводились главным образом к соперничеству между пришедшими к власти в ряде государств так называемыми режимами революционной демократии, ориентировавшимися в своей политике на СССР и консервативными монархиями, поддерживаемыми США. Арабо-израильский конфликт стал питательной средой для различного рода расколов в арабском мире. Достаточно привести в качестве примера Кемп-дэвидский мирный договор, в результате которого Египет «выпал» из арабских рядов практически на целое десятилетие. Компенсировать потери попытались иранские аятоллы, пришедшие к власти в Иране в 1979 г. Однако политика экспорта исламской революции в качестве идейной основы объединения оказалась абсолютно неприемлемой для большинства арабских лидеров, что достаточно быстро осознали в Тегеране. Начавшаяся в 1980 г. ирано-иракская война на долгие восемь лет поляризовала арабо-мусульманские страны Ближнего Востока. Война создала условия для вторжения Ирака в Кувейт и кризиса в Персидском заливе в начале 1990-х гг., который нанес еще один мощный удар по идеям панарабизма и арабо-мусульманского единства на Ближнем Востоке. Однако какую бы остроту эти конфликты не приобретали, они не выходили, в конечном счете, за рамки политических и экономических разногласий.

После вторжения США в Ирак политический ландшафт в регионе изменился коренным образом. Приход к власти в Багдаде представителей шиитской общины и курдского меньшинства на фоне политики американской администрации Дж. Буша, ведущей к разделу Ирака по религиозному и этническим признакам, обозначили новый конфликт на Ближнем Востоке на этно-конфессиональной основе. В этот конфликт оказались напрямую вовлечены не только региональные соседи Ирака, но и косвенно другие страны Ближнего Востока. Война в Ливане и гегемонистские устремления нынешнего руководства Ирана на Ближнем Востоке еще больше усилили религиозную напряженность в регионе. В результате различные аспекты национального и религиозного вопросов стали, как и сто лет назад разменной монетой в политической игре крупных региональных держав и ведущих стран мира для усиления их влияния на арабские страны. В этих условиях арабские лидеры были озабочены, прежде всего, сохранением собственной власти и сдерживанием недовольства большинства населения своих стран, чьи интересы противоречили устремлениям правящих арабских элит.

Прежние конфликты, в основе которых лежала борьба за власть и территории, показали свой разрушительный потенциал. Но столкновения на этнической или религиозной основе могут оказаться куда губительней по своим последствиям. Во многом искусственно подогреваемые суннито-шиитские разногласия становятся неотъемлемым элементом межгосударственных отношений. Проблематичность быстрого разрешения подобного рода конфликтов определяется тем обстоятельством, что сегодня в региональной политике ключевых стран Ближнего Востока активную роль играет глубокий исторический контекст, что еще больше осложняет пути выхода из кризиса.

* * *

В основе современной политической организации большинства арабских стран лежал принцип национализма. Именно под этим знаменем проходило создание независимых государств на базе возникших после распада Османской империи европейских колоний, многоконфессиональный и полиэтнический характер обществ в которых был во многом обусловлен произвольным установлением национальных границ в колониальный период. В результате для государственной стабильности и территориальной целостности независимых арабских стран создавалась потенциальная угроза. С одной стороны их существование базировалось на принципе национализма, под знаменем которого они боролись против колониального господства. И в этом смысле их политическая организация естественно представляла собой так называемую нацию-государство. С другой, национализм в условиях многоконфессионального и полиэтнического общества таил в себе скрытую угрозу государственной децентрализации, поскольку под воздействием ряда факторов внутреннего и внешнего характера мог быть использован крупными этническими и религиозными сообществами в их борьбе за самостоятельность. В этих условиях единственным средством преодоления дезинтеграционных тенденций становилась авторитарность власти, чья непререкаемость и авторитет базировались на силе и принципе лояльности новому руководству. Однако в долговременном плане подобные методы и средства, сохраняясь в неизменном виде, вряд ли могли оказаться эффективными. Не удивительно поэтому, что сегодня немалая часть арабской общественности и ряд ближневосточных политиков все чаще задаются далеко не праздным вопросом. Почему арабские страны столь остро реагируют на проблему создания палестинского государства, но столь равнодушно относятся к возможности образования независимого Курдистана?

Легитимность нации-государства, как и всех других политических организаций, заключалась, прежде всего, в ее способности обеспечивать защиту жизни своих граждан и их цивилизационных ценностей. Однако по мере втягивания арабских стран в процессы глобализации эта способность стала подвергаться постепенной эрозии. В условиях, когда экономика большинства стран региона носит индустриализующийся характер современные технологии связи, транспорта и коммуникаций, промышленного производства вооружений разрушают эту защитную функцию нации-государства. К тому же немалое число из вновь образованных под патронажем бывших метрополий государств на Арабском Востоке на деле оказались слабы в политическом и военном отношении, несамостоятельны экономически. Они не могли обеспечить эффективное управление, самостоятельно накормить свое население и защищать себя. Поэтому большинство стран региона были вынуждены искать спасения в поддержании определенного баланса сил и защите со стороны более сильных государств.

Изменение геополитической обстановки в 1990 — начале 2000-х гг. в результате войны в Персидском заливе, распада СССР, ослабления международной роли России, войны в Ираке, роста претензий Ирана на региональное лидерство, сопровождавшимся усилением его военной мощи разрушили сложившийся баланс сил на Ближнем Востоке. Нажимная политика администрации Дж. Буша и ряда других стран Запада по форсированной демократизации государств региона на фоне борьбы с «исламским» терроризмом привела к созданию «вакуума авторитаризма» на Ближнем Востоке, который стал заполняться движениями политического ислама радикальной направленности и этно-конфессионального сепаратизма.

В этих условиях ничем не ограниченный национализм как основа государственного порядка, его основной легитимизирующий элемент уже не могли служить эффективным инструментом политической организации общества, принципом его действия и сохранения стабильности, а стали порождать тенденцию к анархии. Правительствам ближневосточных государств сегодня все труднее становиться обеспечить внутреннюю стабильность и поддерживать сбалансированные отношения со своими более могущественными соседями. Отсутствие внутреннего порядка и усиление анархических тенденций в политике создают угрозу не только Ближнему Востоку, но и всему миру с учетом геополитической, энергетической, транспортной и коммуникационной значимости Ближневосточного региона, наличия там значительных запасов вооружений, в том числе ядерного оружия.

* * *

Исторически развитие арабского национализма осуществлялось в процессе взаимодействия светского и религиозного (исламского) направлений. Превалирование одного над другим было связано, прежде всего, с конкретными историческими условиями развития арабских стран и складывающейся в них и регионе политической коньюктурой. Арабский национализм второй половины XX столетия представлял собой модификацию идеологии политических движений конца XIX века, основанных на представлениях об арабах как единой нации и служивший знаменем борьбы арабских народов азиатских провинций Османской империи. Зародившись как один из элементов арабского культурно-просветительского движения (Ан-Нахда) в конце XIX столетия, арабский национализм не сразу стал ведущим течением в общественно-политическом сознании арабов, идеологическим авангардом их политических движений. Долгое время идеи панисламизма и османизма служили сдерживающим фактором в развитии панарабизма. На рубеже XIX-XX вв. многие арабские политические деятели весьма скептически относились к идеям арабского национализма и полагали, что они подрывают силу Османской империи – единственно мощного исламского государства, способного противостоять экспансионистским устремлениям христианского Запада. Поэтому идеи арабского национализма, в том числе и партикулярного характера, развивались в тот период в основном в рамках панисламизма и османизма, а требования представителей арабских националистов редко выходили за рамки автономии в составе Османской империи. И только Великое арабское восстание 1916 г., в ходе которого арабы открыто с оружием в руках выступили против Османского господства за создание собственной арабской империи, явилось переломным моментом в процессе эволюции идей арабского единства. Определенное доминирование светского направления в арабском национальном движении после I мировой войны было во многом связано с тем обстоятельством, что основу его последующего развития формировали в период Ан-Нахды преимущественно арабы-христиане азиатских провинций Османской империи, которые были особенно подвержены влиянию европейских идей секулярного национализма. В своих теоретических изысканиях и подходах к определению панарабизма они делали особый упор на общность арабского языка, культуры и истории и исходили из того, что нация объединяет людей в рамках политической и гражданской общности, а не религиозной. К тому же они плохо представляли себе, как в условиях многоконфессионального арабского общества можно достигнут арабского единства исключительно на базе ислама. С другой стороны, многие арабские интеллектуалы и национальные лидеры той поры видели в арабском единстве не столько цель, сколько средство «догнать» секулярный Запад в его военном и техническом превосходстве, что также служило укреплению светской линии в национальном движении арабов. Напротив, в районах Арабского Магриба идеология арабского

национализма формировалась в основном на базе идей исламской солидарности, что было связано с традициями и характером движущих сил национально-освободительной борьбы в этом регионе, которая проходила под знаменем ислама. Однако, уже к концу 30-х, началу 40-х гг. XX века и в районах Арабского Востока исламская составляющая арабского национального движения стала заметно усиливаться. Во многом это было связано с чувством глубокого разочарования значительной части либеральных светских арабских сил «цивилизаторской» миссией секулярного и просвещенного Запада. В результате ближневосточной политики западных держав арабы не смогли создать свое единое государство. Их земли оказались произвольно поделены между Великобританией и Францией, попали от них в колониальную зависимость, используя которую западные державы активно поддержали процесс создания в Палестине национального еврейского очага. Используя антизападнический политический потенциал ислама, исламскую религию как основу культурного арабского наследия, арабские националисты пытались таким образом придать своему движению самобытный, отличный от Запада характер. К тому же начавшийся в этот период подъем антиколониального движения в арабских странах вывел на политическую авансцену Ближнего Востока новые социальные силы, чье мировоззрение и поведенческий стереотип в значительной мере определялись исламом. После II мировой войны данный процесс продолжился и получил свое выражение в развитии концепции уруба (дух арабского самосознания) в направлении укрепления связи арабского национального начала с исламом. Развернувшаяся в арабских странах на рубеже 50-х-60-х гг. XX столетия политическая борьба за выбор пути развития, в условиях начала процессов строительства независимых национальных государств и современных обществ, привела к власти в ряде ключевых стран Арабского мира представителей светских арабских националистов (баасисты, насеристы), которые пытались осуществить развитие на путях идей социализма. Подобные трансформации существенно укрепили значение секулярных тенденций в арабском национальном движении и повысили роль панарабизма в политике арабских государств. Несмотря на это исламское направление в арабском национализме не исчезло, а лишь временно отошло на задний план. Даже самые прогрессивные и светские руководители арабских стран были вынуждены искать легитимность своего правления в приверженности к исламу и учитывать интересы исламизированных слоев населения в процессе формирования социальной базы поддержки своей власти. На институциональном уровне это выражалось в том, что практически во всех действующих сегодня арабских конституциях ислам провозглашается государственной религией, а ряд положений шариата рассматриваются как источник права. Несмотря на непримиримую борьбу, которую арабские правители вели с исламской оппозицией («Братья-мусульмане», например), они, как правило, не

хотели рисковать и не трогали религиозные учреждения (мечети, медресе и т.п.), в отличие от институтов светских политических оппозиционных движений, которые подвергались полному разгрому в случае прямого столкновения с властью. Устранив угрозу выступления наиболее радикальных отрядов исламского движения, власти, обычно, не покушались на остальную, куда большую часть финансовой и экономической инфраструктуры исламских институтов общества, их печатные издания, собственность, кадры. Наоборот, они зачастую поощряли их развитие и расширение нередко за государственный счет в обмен на лояльность властям и легитимацию правящего режима. Поэтому в отличие от оппозиционных политических групп светского характера, исламские оппозиционные движения, даже уйдя на время в подполье, всегда сохраняли потенциальные возможности возврата к активной политической работе. Используя в качестве агитационных пунктов и руководящих штабов мечети и медресе, они могли в короткие сроки обеспечить мобилизацию значительных масс населения и организовать финансовую поддержку своей деятельности через сеть исламских банков и экономических учреждений, чья собственность находилась на положении вакуфов. Нередко некоторые запрещенные властями леворадикальные группы в ряде арабских стран весьма успешно использовали эти возможности, чтобы таким образом удержаться в политической ткани общества. Со своей стороны, представители не легализованных исламских движений активно участвовали в работе таких светских по характеру общественных институтов государства, как профсоюзы, различные общественные ассоциации, творческие объединения, используя там свое членство для проникновения в представительские органы власти. Хорошим примером подобного взаимодействия может служить деятельность некоторых отрядов левых политических сил и «братьев-мусульман» в Сирии и Египте.

Частично этому способствовал тот факт, что правительство Египта в период начала 70-х гг. XX века стало проводить политику «исламизации сверху», пытаясь вывести за рамки политического процесса радикальных исламистов и одновременно взять под контроль деятельных умеренных представителей исламского движения. Существенно расширилась сфера влияния государства на деятельность министерства вакуфов, мечетей, медресе. В рамках этой политики власти выстраивали свои отношения с самым влиятельным исламским движением Египта «братьями-мусульманами». Несмотря на то, что в Египте деятельность «братьев» была запрещена, власти фактически закрывали глаза на благотворительную, просветительскую и социальную работу членов организации. Они печатали книги и брошюры, налаживали широкую сеть социальной помощи по всей стране. В глазах правительства тактика сближения с «братьями» была оправдана стремлением властей удержать настроения египетской «улицы» в определенных рамках. Это было особенно важно в условиях растущего социального напряжения в связи с войной в Ираке и нерешенностью палестинской проблемы. В то же время все попытки лидеров организации добиться легализации наталкивались на неизменный отказ властей. В декабре 2003 г. в ходе довыборов депутатов парламента представители «Братьев-мусульман» не были допущены к выдвижению своих кандидатур в ряде округов. В январе 2004 г. к руководству организацией пришел М. Акеф. Он считался одним из наименее консервативных лидеров организации. Многие его высказывания и действия наглядно свидетельствовали о его «реформаторской ориентации». Сразу же после своего избрания М. Акеф взял курс на сближение с правительством. Новый лидер организации хорошо осознавал, что добиться поставленных задач в условиях конфронтация с властью не удастся и это неизбежно приведет к репрессиям. В организации усилились позиции молодого поколения «братьев», стоявших на позициях «либерально-реформаторского» толка. За последние тридцать лет социальный облик египетских исламистов сильно изменился. В рядах исламистов значительно увеличилось количество молодых людей в возрасте до 29 лет. Из них почти половина имели высшее образование. Они выступали против применения насилия, за проведение радикальных реформ внутри организации, отказ от ставки на «старшее поколение» и привлечение в организацию молодежи, усиление активности «братьев» в профсоюзном и молодежном движениях, в первую очередь в университетах и мечетях и расширение социальной сферы деятельности организации. Деятельность организации приобрела более активный и наступательный характер. «Братья-мусульмане» стремились обеспечить себе легальные условия для ведения политической борьбы. Укрепляли свои позиции в профсоюзах, государственных учреждениях, университетах, местных органах власти в качестве политического плацдарма для проникновения в парламент и правительство, силовые

структуры. К концу 1990-х гг. исламисты составляли большинство в руководстве ведущих профсоюзов и общественных ассоциаций Египта: адвокатов, врачей, инженеров, преподавателей университетов и т.д. Прошедшие в 2003 г. выборы в правления профсоюзов адвокатов и журналистов показали, что исламисты пользуются большим авторитетом среди рядовых членов профсоюзов. Очевидно, не без согласования с правительством в августе 2004 года организация выступила с инициативой проведения реформ в Египте. По крайней мере, их инициатива активно рекламировалась в официальных СМИ и была поддержана различными партиями Египта. На этой основе лидеры организации выразили готовность сотрудничать с властями. В свою очередь, власти посредством организации так называемого «национального диалога» стремились расширить социальную базу режима и одновременно добиться большей подконтрольности исламской оппозиции. Х. Мубарак и его ближайшее окружение, возможно, рассчитывали, что «братья», получив места в парламенте, окажут поддержку президентскому курсу, в том числе и в вопросах преемственности власти. Тем более, что один из вероятных претендентов на пост президента АРЕ сын Х. Мубарака Гамаль уже дал недвусмысленно понять, что придерживается в этом вопросе сходных позиций. В то же время египетское руководство по-прежнему рассматривало «братьев-мусульман» как своего основного политического соперника и сдержанно относилось к перспективе трансформации организации в политическую партию. Одновременно власть опасалась, что в борьбе за власть «братья» не остановятся перед использованием насильственных методов. Поэтому в отношениях с «братьями» власть стремилась проводить политику «кнута» и «пряника»: то, делая шаги навстречу исламистам, то периодически проводя аресты. Так, в октябре-декабре 2003 года полиция и силы безопасности ликвидировали несколько группировок исламистов и арестовали активистов организации в Александрии, ряде других городов Египта.

Развитие политических процессов в Египте и регионе в целом повлияло на изменение взаимоотношений в треугольнике: власть, исламисты, армия. Значительный успех представителей «братьев-мусульман» на парламентских выборах в ноябре-декабре 2005 г. открыл перед исламистами новые возможности для участия в управлении государством. В случае легализации «братьев» они смогут реально влиять на изменение законодательства и выдвигать своего кандидата на будущих президентских выборах. Это существенным образом может изменить военно-политический баланс, особенно в условиях обострения вопроса о смене и преемственности власти. Подобная перспектива стала особенно заметной после войн в Ливане 2006 г. и Газе в 2008-2009 гг. В первом случае значительная часть «братьев», недовольная пассивностью египетских властей, приступила к формированию отрядов добровольцев для отправки в Ливан в помощь «Хизбалле». Однако жесткие меры властей и окончание военных действий в Ливане не позволили им реализовать свой план. Во втором случае, египетским службам безопасности пришлось провести массовые аресты членов организации, которые на деле не принесли желаемого эффекта. «Неожиданно» возникшая в середине апреля 2009 г. «проблема ливанской Хизбаллы», которую египетские власти обвинили в создании на территории Египта сети ячеек с целью «подрыва действующего режима», имеет не только политическую подоплеку, связанную с предстоящими в июне с.г. парламентскими выборами в Ливане, а носит глубинный характер. Понятно, что без негласного одобрения «братьев» подобные ячейки просто не могли возникнуть и действовать в течение нескольких месяцев, согласно официальной версии египетской генпрокуратуры. Тем более что данный инцидент удивительным образом совпал по времени с чередой неприятных для египетских властей событий. Это и массовые антиправительственные беспорядки в ряде крупных провинций страны. И создание группой политических и общественных деятелей нового политического объединения «Альянса за перемены», претендующего возглавить страну в условиях переходного периода. И пакет условий, выдвинутых руководством «братьев» Гамалю Мубараку, в случае выполнения которых они были бы готовы рассмотреть его кандидатуру в качестве возможного преемника на посту президента Египта.

История взаимоотношений власти и исламских организаций в современной Сирии носила неоднозначный и не всегда ровный характер. Общий вектор развития отношений ислама и власти, а также алгоритм их взаимодействия определялись совокупностью политических, экономических, социально-культурных и исторических факторов.

Предпринимавшиеся в Сирии первыми гражданскими правительствами, пришедшими к власти после II мировой войны и обретения страной политической независимости, попытки создать новую социально-политическую систему по либеральным образцам прежней метрополии оказали определенное воздействие на традиционный консерватизм сирийского общества, усилив в нем светскую идеологию. В тоже время политические реформы и культурные преобразования периода 40 -50-х гг. XX столетия не подрывали основу традиционного общества. Наряду с созданием «светских» партий религиозные организации пользовались значительной свободой в выражении своих политических взглядов. Несмотря на усиливающийся авторитаризм власти, после серии военных переворотов и прихода к власти в стране партии Баас в марте 1963 г., в этот период в стране существовала национальная платформа, на которой происходило объединение светских и религиозных политических сил и движений. В 50-ые гг. XX века в демократически избранном сирийском парламенте работали представители религиозной организации «Братья-мусульмане». Однако к середине 70-х гг. XX в. мирное сосуществование власти и «братьев» завершилось. В период с 1976 по 1982 гг. движение «братьев-мусульман», часть отрядов которого пытались вооруженным путем добиться свержения действующей власти, было полностью разгромлено. В этот же период был принят не отмененный до сих пор закон № 49, согласно которому сама принадлежность к «братству» карается смертной казнью. Свою деятельность сирийские «братья» продолжили в ряде соседних арабских стран и западноевропейских государств.

Однако по мере того как идеологические скрепы (социализм и арабский национализм в баасистской трактовке) созданной Хафезом Асадом мобилизационной модели общества стали давать сбои, власть решила приспособить «умеренный» ислам в качестве одной из идеологических подпорок для манипуляции общественным сознанием, в котором все заметнее усиливались консервативные настроения. В 80-90-ые гг. XX века в сирийском политическом дискуре все чаще начинает появляться религиозная риторика. Все более заметным становится религиозный элемент в социально-культурной деятельности государства. Росло число вновь построенных мечетей и медресе, общее количество которых в 90-ые гг. приблизилось к 3 тысячам. В условиях постепенной исламизации общественной и культурной жизни светская составляющая национальной идеологии все больше отходила на задний план. В практическом плане это выражалось в заметном увеличении числа одетых в хиджабы женщин в общественных местах и сочинений религиозного характера на полках книжных магазинов. Религиозные дисциплины стали шире внедряться в образовательные программы высших учебных заведений страны, особенно на гуманитарных факультетах. В качестве обязательного элемента оформления аппарата научных работ становится цитирование трудов исламских богословов. Крупнейшим государственным центром обучения являлся шариатский факультет Дамасского университета. Во второй половине 1990 –х. гг. на его курсах училось около 4000 студентов. Основными причинами активизации деятельности исламистов послужили ухудшающееся экономическое положение в стране, снижение жизненного уровня населения и, как следствие, рост социальной напряженности. Сыграли свою роль и начавшиеся в 1990-х годах переговоры о мире с Израилем, что привело к формированию определенного «комплекса поражения» среди широких сирийских масс. Существенное влияние оказал и внешний фактор — события в Алжире, Египте, воздействие иранских и саудовских событий. В сирийском руководстве осознавали, что рост религиозных настроений в стране невозможно было повернуть вспять, и главной задачей в этой связи становилось придание процессу исламизации контролируемого характера, не несущего в себе угрозы режиму. Одновременно сирийским спецслужбам была поставлена задача — усилить работу в национальных и зарубежных исламских центрах с целью нейтрализации их усилий, контроля над их деятельностью и предотвращения провокаций. Режим в большей степени был обеспокоен не столько радикальной внутренней исламской оппозицией, которая, несмотря на ряд досадных накладок, в целом уверенно контролировалась органами безопасности, сколько ее связями с зарубежными исламскими экстремистскими организациями и активно развивающимся процессом массовой исламизации сирийского общества. Освобождение из тюрем около 2400 политзаключенных в середине 1990-х гг., большинство из которых принадлежало к группировке «братья-мусульмане» и обвинялось в причастности к незаконной деятельности, стало значимым явлением в отношениях между властями и исламской оппозицией. Одновременно сирийское руководство стремилось окончательно закрыть досье «братьев-мусульман» за рубежом, урегулировав отношения с ними в рамках единого процесса по приобретению все большего числа союзников для решения внешнеполитических задач, укрепления стабильности и достижения общественного согласия в стране. Активную посредническую роль между Дамаском и «братьями» за рубежом выполняли возвратившиеся в САР верховный контролер сирийских «братьев» Абу Гуда и один из лидеров организации Амин Якин, которые не раз обращались к обеим сторонами с призывом нормализовать свои взаимоотношения. Удалось также наладить контакты с представителями «братьев» в Саудовской Аравии и их лидером Хасаном Хувейди, известным своей умеренной позицией в религиозных вопросах. Однако после ухода в 1996 г. со своего поста Х. Хувейди сирийский режим утерял важный канал воздействия на саудовских «братьев», к руководству которыми пришли экстремистски настроенные элементы в лице Али Садруддина Аль-Байнуни, которые согласны были вернуться в Сирию при условии, что им будет разрешено заниматься политической деятельностью. В сирийском руководстве полагали, что страна не находится в таком положении, когда можно было бы рисковать, разрешив деятельность исламских радикалов. Дамаск считал, что в случае каких-то осложнений или катаклизмов в стране «братья» могли бы вновь оказаться по другую сторону баррикад. В то же время режиму при посредничестве тогдашнего министра культуры САР Наджах Аттар (нынешнего вице-президента САР – А.В.) удалось договориться с ее братом М. Аттаром, возглавлявшим зарубежный филиал «братьев» в ФРГ, об отказе от враждебных режиму политических акций внутри САР и за ее пределами. Определенные подвижки наметились и в переговорах с лидером созданного в феврале 1990 г. в Париже проиракского Национального фронта спасения Сирии Аднаном Саадэддином. Серьезное внимание сирийское руководство уделяло работе по каналам внешних связей (МИД, ПАСВ, спецслужбы) с радикальными исламскими организациями в арабских странах, прежде всего в Алжире и Судане, а также в Иране и Турции. Но, в то же время, неудачей окончились предпринимаемые режимом попытки по созданию так называемой исламской партии, преимущественно из числа суннитов, во главе с известными представителями религиозного истеблишмента САР М. Шейхо и Р.Бути. Власти планировали в дальнейшем интегрировать ее в существующую политическую структуру (ПНФ) и таким образом направить исламские настроения в официальные юридические каналы. Выражая полную ло¬яльность режиму и лично президенту, верховный муфтий САР А. Кефтару, а также М. Шейхо и Р.Бути высказались против подобной идеи, мотивируя свою позицию тем, что, во-первых, большинство членов ПНФ -мусульмане, а, следовательно, выражают интересы большинства населения страны, а, во-вторых, создание подобной партии при наличии в стране представителей других религий неминуемо привело бы к их стремлению создать собственные партии и, как следствие, возможному обострению конфессиональной обстановки. В целом, сирийскому руководству, несмотря на многочисленность конфессий и течений в них, удавалось обеспечивать, в том числе и силовыми методами, межконфессиональное согласие в стране. Поэтому положение на религиозном фронте и в стране в целом можно было оценивать как стабильное и контролируемое. В отношениях между правящим режимом и сирийскими «братьями» едва ли сразу могли произойти принципиальные сдвиги, в том числе в вопросе о массовом и организованном возвращении «исламистов» и легализации их политической деятельности. В целом же в этот период власти удавалось придать процессу исламизации контролируемый характер, не несущий в себе угрозы режиму.

Приход к власти в САР нового президента Башара Асада в июне 2000 г. внес определенные коррективы в отношения нового политического руководства САР с исламскими организациями. Б. Асад отменил изданный в 1983 г. указ, запрещающий ученицам и студенткам одевать хиджаб. В 2003 г. был издан указ, согласно которому военнослужащим срочной службы разрешалось молиться в военных лагерях. Данный шаг противоречил всей прежней практике властей, которые стремились искоренить в армейской среде любые проявления религии. Х.Асад никогда не ассоциировался в армии с религией. Отношение к исламу в армии ограничивалось присутствием в Омеядской мечети ряда крупных сирийских военачальников вместе с президентом по праздникам. Сразу же вслед за кончиной Х. Асада ряд лидеров зарубежной исламской оппозиции в лице «братьев мусульман» обратились к Б. Асаду с предложением начать диалог о примирении с властью и возвращении в Сирию. В ноябре 2000 г. Б. Асад распорядился выпустить из сирийских тюрем около 400 членов организации. Несмотря на то, что после прихода к власти в стране Б. Асада большинство сирийских «братьев» отреклись от насилия как средства политической борьбы, власти опасались, что в случае легализации их политической деятельности в Сирии они смогут очень быстро объединиться с леволиберальным движением. Перспектива объединения или тесного сближения исламистских оппозиционных организаций с либерально-демократическими силами представлялась весьма тревожной для власти. Поэтому, несмотря на то, что в последние несколько лет много членов «братства» было выпущено на свободу, вряд ли можно уверенно утверждать, что власти готовы легализовать их политическую деятельность. Появление «исламистской партии» вне рамок и контроля власти, особенно если она опирается на широкую социальную базу, было неприемлемо с точки зрения политического руководства САР. Поэтому в редакции нового закона о партиях запрещается создавать партии по этническому и конфессиональному признакам. Тем более что исламское сообщество Сирии не является единым. Там есть приверженцы жесткой линии, сторонники вооруженной борьбы с властью. Некоторые в сирийских политических кругах, в том числе и руководстве САР, были склонны рассматривать серию вооруженных выступлений небольших вооруженных исламских групп типа «Джунд Аш-Шам» в 2004-2006 г. как «один из результатов фундаментализма». Другие представители исламского движения призывали к созданию «демократического исламского государства», «демократизации ислама». Они были готовы сотрудничать с властью и поддерживали реформаторские преобразования сирийского руководства. Об этом, в частности, говорилось в «Политическом проекте будущей Сирии» — своеобразной программе реформ, предложенной сирийскими «братьями» общественности САР. В последние несколько лет попытки «братьев» наладить контакт с официальным Дамаском активизировались. В начале декабря 2004 г. руководитель зарубежного филиала сирийских «братьев» С. Байянуни заявил о том, что «братья» скорректировали свою прежнюю позицию в отношении полного неприятия возможности «политического решения» проблемы Голанских высот. Он также выразил готовность сотрудничать с любыми политическими силами в САР и за рубежом в «деле перестройки САР на демократических началах». Этот 214 страничный документ, изложенный в кратком варианте на пресс-конференции сирийских «братьев» в Лондоне 16 декабря 2004 г., содержал предложения по строительству в Сирии «исламского демократического государства». С конца 1960-х гг. вплоть до событий в г. Хама 1982 г. сирийские «братья» неоднократно направляли подобные сигналы властям Сирии. В последние несколько лет попытки «братьев» наладить контакт с официальным Дамаском активизировались. Еще в 2002 г. лидер сирийских «братьев» С. Байянуни вместе с союзническими организациями зарубежной сирийской оппозиции подписал так называемую «Почетную хартию», где обратился к сирийским властям с предложением о сотрудничестве, поддержал идеи демократии и политического плюрализма, свободного голосования и т.п. По оценке ведущих сирийских экспертов, международная организация «Братьев-мусульман» и ее сирийский филиал с середины 1980-х гг. приняли решение начать работу с правящими на Арабском Востоке режимами, несмотря на существующие разногласия по вопросам о роли и функции государственной власти. Такая работа проводилась «братьями» не только в Сирии, но и в других арабских странах: Египет, Йемен, Иордания, Кувейт, Ирак. В рамках сирийской организации «братьев» действовала группа прагматиков, ограничивающих свою деятельность исключительно практической работой, не вдаваясь глубоко в вопросы реформирования прежнего мировоззрения «братьев». Сирийские власти не верили этим посланиям и не хотели иметь дело с «братьями» как с организацией. Таким образом, власть в Сирии не видела необходимости сотрудничать с радикальными исламскими группировками типа «братьев». Тем более что подобный скептицизм сирийских властей оказался полностью оправдан, когда в 2006 г. в Лондоне был создан так называемый «Фронт спасения Сирии», в руководство которого вошли бывший вице-президент САР А.Х. Хаддам и С. Байянуни, заявившие о необходимости свержения действующего режима в САР и силового решения проблемы Голанских высот. С другой стороны, процесс роста политического ислама в САР ставил перед сирийским руководством вопрос о неизбежности допуска представителей патриотического (иными словами внешне лояльного власти) исламского движения к участию в государственных делах. Однако подходить к решению этого вопроса власти намеревались очень осторожно и селективно. В этой связи обращает на себя внимание 3-х дневная конференция, которая проходила под девизом «Сирия и международные вызовы» в конце марта 2006 г. в Высшей военной академии САР. Характерно, что министр обороны САР Х. Туркмани не только контролировал ход подготовки данной конференции, но и принял в ее работе личное участие. Наряду с военной верхушкой Сирии на этом форуме было достаточно широко представлено сирийское духовенство: шейх Ахмед Хасун, архиепископ Исидор Батыха, шейх М. Хабаш и ряд других. Стержневым вопросом дискуссий стала проблема политического ислама в Сирии и его взаимоотношения с армией. Сам факт организации подобной конференции, ее повестка показали принципиально новый подход военного руководства Сирии к проблемам политического ислама и выявили готовность сирийских военачальников как можно тщательнее и глубже разобраться в позициях представителей разных религиозно-политических течений по проблемам политической роли исламских движений и их взаимоотношений с национальными вооруженными силами. Наибольший интерес вызвал доклад М. Хабаша под названием «Сирия противостоит вызовам. Миссия исламской улицы». Докладчик, в частности, критиковал поведение отдельных командиров армейских частей, которые, как он считает, демонстрируют пренебрежительное, отрицательное отношение к религии и делают упор в морально-воспитательной работе с личным составом на факторе личного мужества. По мнению М. Хабаша это может отрицательно сказаться на моральном и боевом духе сирийских солдат и офицеров. Речь идет, прежде всего, о выходцах из традиционных, малоимущих слоев общества, составляющих более половины личного состава сирийских вооруженных сил. Подобное отношение к исламу и недоучет роли религии в воспитательной работе может подтолкнуть военных к тому, чтобы встать на путь экстремизма. Вероятность этого особенно повышается в условиях сохраняющегося в регулярных армейских частях запрета на совершение молитв (за исключением солдат срочной службы) и упоминание призыва «Аллах Акбар» во время боевых тренировок. В этой связи М. Хабаш поставил вопрос, насколько эффективно сможет укрепляться моральный дух сирийских военнослужащих исключительно за счет военной маршевой музыки, особенно в условиях реального боя.

Сегодня рост религиозных настроений в Сирии виден на каждом шагу. Можно сказать, что Сирия испытывает растущую религиозную экспансию в общественной и культурной жизни. В моду вошли домашние собрания женщин, на которых обсуждают вопросы религии, изучают религиозные дисциплины. Руководителям религиозных общин было предоставлено больше свободы для обсуждения актуальных политических вопросов. Характерно, что если настоятели крупных мечетей как прежде находятся под контролем местных спецслужб, то в малых городах и сельской местности эта практика сегодня не действует. Судебные органы значительно жестче, чем прежде реагируют на нарушение религиозных норм поведения и исламской морали, особенно в рамадан. Все чаще встречаются случаи, когда привычная государственная цензура произведений искусства и науки, направляется религиозными деятелями. Верховный муфтий САР Салах Кефтару – сын покойного сирийского муфтия Ахмеда Кефтару — каждую пятницу выступал с проповедью перед 10-тысячной толпой в дамасской мечети «Абу-Нур». Он также руководил крупнейшей в Сирии религиозной образовательной организацией, число учащихся в которой выросло с 2002 по 2005 гг. с 5 до 7 тысяч человек. По мнению С. Кефтару, «возрождение» ислама в САР имеет мало общего с событиями 11 сентября в Нью-Йорке, а является результатом полного провала политики светских властей арабских стран, что вынуждает молодежь искать альтернативу официальной идеологии. Подобное заявление, сделанное еще несколько лет тому назад, неминуемо бы привело к аресту муфтия. На протяжении последних 40 лет правящая партия — ПАСВ, основанная на светских идеях арабского национализма, вела непримиримую борьбу против любых проявлений радикального ислама. Сегодня же ее отношение к исламским организациям меняется. Ряд высокопоставленных партийных функционеров считают, что «баасистам» необходимо сблизиться с патриотическим исламским движением для того, чтобы таким образом повысить свою популярность среди широких слоев сирийского населения, прежде всего молодежи. Независимый сирийский парламентарий Мухаммад Хабаш, представляющий интересы патриотических исламских движений выступает за диалог власти с «умеренными» исламским организациями. По его оценке, около 80% «современной исламской улицы» на Арабском Востоке — это традиционалисты-консерваторы, которые не признают другой веры, кроме ислама. 20% — «реформаторы», считающие, что к вере в Бога «ведет не одна дорога». И только 1% — это «радикалы» и экстремисты. В тоже время он не видит необходимости в создании исламской партии, хотя и не исключает возможность создания в Сирии исламского государства в случае полной победы демократии. Сегодня представители исламских движений Сирии наиболее активно действуют в сфере идеологии. На практике это выражается в поддержке ими правозащитной деятельности в стране. Некоторых сирийских правозащитников даже стали ассоциировать в последнее время с «исламистами». Однако по мере изменения политической коньюктуры в стране риторика исламских движений может измениться, а сфера их деятельности расшириться. Тем более что за последние годы в социальной структуре Сирии укрепились позиции так называемого исламского среднего класса, который может обеспечить финансово-экономическую основу своим представителям во власти. Это заставило руководителей христианских общин Сирии, привыкших находится под защитой светской идеологии и крепкой центральной власти, в ходе неоднократных встреч с Б. Асадом выразить свою озабоченность по данному поводу. Однако в поисках основы легитимности власти в условиях сложных региональных процессов режиму не остается ничего иного, как позволять развиваться указанным явлениям. В тоже время институты государства, формально сохраняя монополию на инструменты манипулирования общественным мнением и контроля над ним, на деле все больше играют второстепенную роль в сфере идеологии, где ситуацию на практике определяют религиозные авторитеты, формирующие новое мировоззрение сирийского общества. Сегодня достаточно сложно предсказать как долго властям, опирающимся на мощный аппарат спецслужб и армию, удастся контролировать действие «исламского фактора» в стране. В тоже время ряд сирийских интеллектуалов считает, что если демократические реформы в Сирии продолжаться, то «исламистам» вряд ли удастся занять лидирующие позиции в политической системе САР. Тем более что традиционный ислам в Сирии в отличие от Ирака и Египта не несет в себе заряда насилия. За исключением незначительного меньшинства сирийские мусульмане не склонны к насилию и могут принять участие в будущих демократических процессах в САР. Приход же к власти приверженцев воинствующего ислама может произойти только в том случае, если в стране возникнет сочетание целой группы факторов социально-экономического и политического характера.

Война Израиля против ХАМАСа и других отрядов исламского сопротивления в Газе в 2008-2009 гг. парадоксальным образом сказалась на изменении позиции сирийских «братьев». В ходе операций Армии Обороны Израиля сирийские «братья» заявили о том, что временно приостанавливают антиправительственную деятельность против сирийских властей. В немалой степени такому повороту событий способствовала ясная позиция сирийского руководства и лично Б. Асада в отношении исламского сопротивления и поддержки его борьбы. А уже в конце марта, начале апреля с.г. сирийские «братья» вышли из состава «Фронта спасения Сирии», фактически расколов его.

Под влиянием поражений в войне с Израилем и провалом неоднократных попыток «светских» арабских национальных правительств добиться арабского единства в 70-80-х гг. XX века усилился процесс исламизации арабского национального движения. Позиции сторонников исламского выбора особенно укрепились после победы исламской революции в Иране. Во многом этому способствовала деятельность мусульманских реформаторов, которые под влиянием происходящих социально-политических процессов на Ближнем Востоке и в мире в целом активно стремились проводить в жизнь идеи мусульманского обновленчества. Они пытались сделать их созвучными идеям реформаторов-модернистов светского и националистического направлений с тем, чтобы «перепрограммировать» их секулярные идеи в богословском ключе и таким образом перехватить инициативу у секулярных националистов.

Процессы глобализации и связанные с ними демократизация и реформы, основной вектор которых во многом определялся Западом, зачастую интерпретировался арабским общественным сознанием как попытка западных держав, прежде всего США, перекроить политическую карту Ближнего Востока и утвердить там свое господство. Подобное восприятие действительности объективно подкреплялось политикой США в регионе и ходом развития событий на Ближнем Востоке. В этой связи, несмотря на то, что в теории светский в своей основе процесс глобализации должен был бы усиливать тенденцию к секуляризации в арабо-мусульманском мире, на практике зачастую происходило обратное. Сопротивление традиционалистских и националистических сил социально-политическим последствиям глобализации в ближневосточном регионе провоцировало активизацию исламизма и канализировало исламскую идеологию в русло поддержки движений социального и политического протеста, будь то в отдельных государствах или регионе в целом.

Сегодня некогда популярные идеи арабского национализма, панарабизма, основанные на представлении об арабах как о единой нации, а в дальнейшем персонифицированные на уровне арабских лидеров в лице Г.А. Насера, Х. Асада, С. Хусейна, и проводимого ими политического курса постепенно утрачивают свою привлекательность в широких слоях населения арабских стран. Это особенно заметно в условиях активизации процессов смены власти в арабских странах, борьбы за лидерство и передел собственности как внутри отдельных стран, так и на Арабском Востоке, в целом.

Тем более, что служившие на протяжении нескольких последних десятилетий секулярные идеи панарабизма, арабского национализма в качестве идеологической и легитимизируюшей основы (будь то в виде насеризма в Египте или баасизма в Сирии и Ираке) для правящих арабских режимов, не нашли своего практического воплощения. Арабские правительства не смогли решить главные для своих стран и региона проблемы: преодолеть экономическую отсталость, вернуть оккупированные территории на справедливой общеарабской основе, обеспечив создание палестинского государства, защитить арабские народы от угроз внешней агрессии и междоусобных конфликтов. Тем более начавшийся на Ближнем Востоке в 90-ые гг. XX века мирный процесс сопровождался демилитаризацией сознания правящих арабских элит и укоренением оборонительной установки в военных доктринах вооруженных сил арабских стран. Гуманитарные ценности Запада и западный стиль жизни стали для многих представителей арабских элит если не modus vivendi в их повседневном быту, то фетишем, определявшим их поведенческий стереотип в политике. Сегодня большинство политической арабской элиты и помыслить не может о начале войны с Израилем, тем более с Америкой. В отличие от поколения арабских военных 50-60-х гг. XX века сегодня весьма затруднительно найти арабского генерала и политика, ликующего при мысли о приближающейся войны с Израилем. Как свидетельствуют недавние заявления ряда арабских лидеров и их практические шаги во время ливанской войны 2006 г. и событий в Газе в 2008-2009 гг. приоритетность внешних угроз для них изменилась: Израиль явно уступает место Ирану.

* * *

Совсем по-другому складывались дела в отношении движений политического ислама. Действительно в отдельных странах региона представители политических движений ислама уже продемонстрировали возможность прихода к власти как мирным, демократическим путем, так и с помощью силы. Ряд подобных движений и организаций, особенно те из них, которые выступают внутри своих стран с радикальных позиций, требуя восстановления социальной справедливости и равенства, а на региональной арене зарекомендовали себя как последовательные борцы против израильской оккупации арабских земель и американского господства в регионе пользуются поддержкой значительной части населения арабских стран. Поэтому нельзя исключать, что при определенных внутренних и внешних условиях они могут взять власть в ряде арабских стран. Однако это вовсе не означает, что они обладают в настоящий момент возможностью удержать эту власть в течение достаточно долгого времени, тем более способны справиться с решением указанных выше сложных внутри и внешнеполитических задач самостоятельно, без существенной собственной трансформации. В течение последних десятилетий организации типа «Братьев-мусульман», «Фронта Исламского Спасения», ХАМАС, «Хизбалла» находятся либо на положении гонимой оппозиции внутри своих стран (Алжир, Египет, Сирия), либо как показали недавние события в Палестине и Ливане сталкиваются с активным неприятием со стороны правящего класса ряда ведущих арабских стран и Запада. В результате эти организации пока не обладают устойчивыми политическими позициями внутри своих стран и не пользуются согласованной поддержкой различных слоев общества. У них пока нет необходимого опыта государственного управления. Программы развития, учитывающие интересы большинства многоконфессионального и полиэтнического населения этих стран, только разрабатываются. Вероятность легитимации их власти весьма сомнительна не только за рубежами, но внутри собственной страны. Как показывает опыт ХАМАСа в Палестине и «Хизбаллы» в Ливане руководители многих подобных организаций вынуждены считаться с этими реалиями. Революционный путь прихода к власти представляется им в нынешних условиях весьма рискованным, поскольку в случае неудачи они могут не только потерять власть, но и надолго оказаться на обочине развития своих стран. Поэтому они пока склонны к диалогу с действующей властью и поддерживают идею правительств национального единства, о создании которых сегодня говорят практически все от Марокко до Афганистана. В этой связи на смену светским в своей основе идеям арабского национализма и движениям панарабизма приходят движения политического ислама с новой идеологией, пытающейся совместить национализм с идеями исламской демократии в качестве принципа государственного строительства. Постепенно пересматриваются традиционные представления об исламской умме как общине единоверцев независимо от их национальной принадлежности. Публичные выступления лидеров палестинского ХАМАС, ливанской «Хизбаллы», иракского сопротивления, новые корректировки их политических программ и установок значительно в меньшей степени пропагандируют догматы исламской веры. То, что записано в программах этих исламских движений представляет собой конечные цели. Никто не может определить сегодня, сколько времени потребуется для их достижения, и будут ли они вообще реализованы на практике. По крайней мере, лидеры этих движений не говорят об установлении шариата как основы государственного управления. Они гораздо больше озабочены положением в Судане, Ливане, Палестине и Ираке. Оставаясь в своей основе исламскими движениями, они выступают с национально-патриотических общеарабских позиций и защищают идеи социальной справедливости и равенства, которые формируются на секулярных, а не только религиозных основах.

Вполне возможно, что подобные организации могут получить поддержку и признание не там, где они его ищут – в своих собственных странах, — а извне. Об этом, кстати, говорил Генсек ливанской «Хизбаллы» Х. Насралла в одном из своих публичных выступлений в начале израильской военной операции против Газы. Действительно, приход к власти в США новой американской администрации во главе с Б. Обамой и продекларированные им в ходе недавнего визита в Турцию новые подходы в отношении ислама, вообще, и исламских организаций в частности, заставляют предположить, что США намерены серьезно заняться этой проблемой. Ранее из офиса британского премьера прозвучали призывы к налаживанию диалога с «умеренным крылом» ливанской «Хизбаллы». За этим последовала серия встреч представителей ЕС и британских парламентариев в марте-апреле с.г. в Дамаске с генеральным секретарем Политбюро ХАМАС Х. Маш’алем. Все эти действия представляют собой не что иное, как пробные шары в поисках диалога Запада с исламскими организациями. Не случайно Б. Обамой протянул руку дружбы исламскому миру из Турции, исламское правительство которой, признано авторитетным журналом «Economist», наиболее успешным с точки зрения социально-экономического развития страны. Одновременно, американский президент увязал «перезагрузку» отношений с исламом с продолжением поисков демократии на Ближнем Востоке и поощрил турецкие власти в их миротворческих усилиях в регионе. Примечательно, что во время выступления американскому президенту с одинаковым рвением и энтузиазмом аплодировали как сторонники исламских, так и светских партий. Таким образом, США дают понять, что «турецкая модель» в процессе переформатирования политических систем арабских стран является наиболее предпочтительной для новой американской администрации в выстраивании отношений с арабскими странами. На практике это может означать, что США собираются начать процесс отделения «зерен от плевел» в отношении организаций политического ислама. Оказывая давление на своих арабских союзников, США, очевидно, будут настаивать на включение некоторых представителей «умеренных» исламистов во властные управленческие структуры в процессе демократических преобразований. При этом радикальные элементы этих движений будут жестко отсекаться, и выталкиваться на периферию исламского мира. С учетом планов США нарастить свое военное присутствие в Афганистане и настойчивых попыток американской администрации сформировать широкую группу мировой поддержки для решительного боя с международным терроризмом именно в этой стране, несложно предположить, куда будут вытесняться неугодные США исламские радикалы.

Тем более что в последнее время все настойчивее становятся требования представителей так называемого политического ислама легализовать и расширить свое участие в политической жизни арабских стран. Лидеры исламских движений гораздо раньше, чем многие арабские руководители, осознали масштаб и глубину грядущих перемен. Ряд идеологов умеренных исламских движений (египетский шейх Юсеф Кардави, глава туниской исламистской партии «Ан-Нахда» Рашид Гануши) стремились приспособить ислам к демократии, «демократизировать ислам». Это заставляло их модифицировать оригинальные воззрения исламских идеологов, в основе которых лежит идея создания исламского халифата. В программных заявлениях большинства подобных организаций не идет речь о создании единого исламского государства в обозримой перспективе. Они призывают к созданию «исламского демократического государства» в существующих национальных границах. Выступают за отказ от насилия как средства политической борьбы, осуждают терроризм, поддерживают принцип проведения свободных парламентских выборов, пересматривают идею божественности власти, поддерживая демократические процедуры смены власти, пересматривают роль женщины в обществе, а в ряде случаев выступают в роли активных борцов за права человека. Но можно ли серьезно считать идеологов умеренного исламистского течения поборниками демократии в Арабском мире? И как быть с лозунгом, под которым многие исламские движения идут на выборы « Ислам-это религия и государство»? Смогут ли исламисты, придя к власти, отказаться от этого лозунга и стать светскими правителями? Сможет ли демократическое исламское государство обеспечить политический плюрализм – один из основополагающих принципов демократии? И, как увязать шариат с правами человека? Если умеренные исламисты считают, что мусульманину нельзя брать в жены атеистку, а мусульманке запрещается выходить замуж за христианина или бехаита, можно ли говорить в этом случае о свободе выбора? И, если в Турции отменено уголовное наказание за прелюбодеяние, означает ли это, что Турция не является исламским государством?

Современный исламский фундаментализм сформировался как реакция на секулярные идеологии, такие, как либерализм, марксизм и национализм. Для мусульманских фундаменталистов исламское государство являлось государством идеологическим, распространяющим свою власть на все стороны человеческой жизни. Такое государство контролирует социальные, политические, экономические, равно как и культурные отношения. Суверенитет в исламском государстве принадлежит Богу, что практически означает управление на базе шариата. Фундаменталисты говорили, что они выступают за свободные выборы не ради становления демократии или индивидуальных свобод, а во имя утверждения ислама. И когда теоретики фундаментализма затрагивали проблему демократии, речь у них шла не о совместимости или несовместимости ее с исламом, а о том, что принципы западной демократия трудно сопрягаемы с исламским правлением, которое может основываться только на богоданном законе ислама — шариате.

Все эти и многие другие вопросы вызывают острые дискуссии в арабо-мусульманских странах Ближнего Востока и показывают, что у «исламской демократии» имеются известные пределы. Поэтому на разных полюсах арабо-мусульманского общества реформаторское движение в исламе и его лозунги вызывают серьезные сомнения в их искренности и подозрения в истинности дальнейших намерений исламистов и их последующих шагах в случае прихода к власти. Так, многие арабские руководители справедливо полагают, что в случае свободных демократических выборов к власти придут исламисты. Традиционные арабские правящие элиты опасаются возможного, даже временного, союза умеренных исламистов и левых сил. Подобные опасения и их последствия особенно хорошо видны на примере Египта, власти которого пытаются сегодня осуществить масштабную конституционную реформу, ряд положений которой не имеют ничего общего ни с принципами западной, ни исламской демократии. Светские демократические силы настороженно относятся к исламским реформаторам, рассматривая их как своих конкурентов в демократической борьбе за власть. Тот факт, что после своего успеха на парламентских выборах в Египте «братья-мусульмане» не смогли образовать единую фракцию с другими оппозиционными партиями, служит наглядным подтверждением всей противоречивости взаимоотношений исламских и светских национальных движений. Тем более что и те, и другие признают реформистский путь развития Египта единственно правильным.

* * *

Действительно, новейшая история арабских стран изобиловала примерами борьбы и взаимовлияния религиозных (панисламизм, мусульманский модернизм) и светских (панарабизм, партикулярный национализм) идеологических течений. Эта тенденция во многом определяла эволюцию арабской общественной мысли и помогала мусульманам приспосабливаться к заимствованным на Западе идеям и концепциям. Поэтому основной проблемой в деле предотвращения раскола Ближнего Востока и урегулирования этно-конфессиональных разногласий является, по-видимому, то, насколько успешными окажутся попытки совместить на национально-патриотической основе светский аутентичный проект развития государства с элементами западной системы ценностей и мусульманский модернизм с традиционными исламскими представлениями и идеями.

Сегодня многие арабские государства стоят перед сложным выбором. Действующая в них политическая организация и ее руководители оказываются неспособными защитить те ценности, которые разделяет большинство населения. Возможно, прежние принципы национализма должны быть заменены новыми, носящими наднациональный характер. Тем более что действующие в настоящее время в Арабском мире националистические концепции, по принципу соотношения в них национализма и ислама, не дают возможности практически объединить усилия различных политических сил и движений региона. Так, в концепциях «националисламистов», где превалирует светский элемент, ислам выступает как фактор национальной культуры, способный сыграть положительную роль в судьбах арабской нации. Понятие же уммы как религиозной общины и понятие нации резко разграничены. С точки зрения реальной политики ислам представляет собой не столько цель, а средство для решения национально-государственных задач. С другой стороны, в концепциях «исламонационалистов» секуляризм хотя и остается основой, однако ислам характеризуется как органическая часть арабской самобытности. Исламские националисты склонны рассматривать арабов как часть мусульманской общины. В практическом же плане подчеркивается приоритет национальных интересов, поскольку панарабизм толкуется как система более открытая по сравнению с исламом, для которого не существует конфессиональных границ. Лозунги принадлежности к общей арабской нации весьма неоднозначно воспринимаются сегодня курдами в Ираке и Сирии, представителями малых народностей веками живущих в арабских странах и имеющих общую с арабами историю и язык. Принцип равенства всех наций и этносов в исламе оставляет открытым вопрос о положении религиозных меньшинств, представителей различных толков в самом исламе и просто атеистов. Сегодня в кругах интеллектуальной арабской элиты активно дискутируется идея гражданства, предполагающая равноправие всех граждан, как ответ на межрелигиозную рознь и основа для объединения националистов и исламистов. В тоже время, неясно в каких географических рамках планируется реализовывать данную идею. Идет ли речь о едином Арабском государстве, объединяющем всех членов ЛАГ, например, или же ныне существующих арабских государств, или могущих появиться вновь на обломках прежних. Мусульмане, которые проживают в различных странах Западной Европы и имеют их гражданство, тем не менее, не гарантированы от притеснений властей на религиозной и этнической основе. Тем более что в условиях отсутствия подлинно гражданского общества в арабских странах такое решение проблемы представляется нежизнеспособным. К тому же в условиях роста идей и движений политического ислама различного спектра остро встает вопрос, на какой основе возможно (и возможно ли вообще) объединить идеи светского арабского национализма и исламизма для того, чтобы выработать основу для этой новой идеологии наднационального характера. Возможно, различные националистические концепции должны лечь в основу создания более сильной политической системы, способной нейтрализовать анархические тенденции, защитить своих граждан, поддерживать внутренний порядок и обеспечивать справедливость между различными этническими и конфессиональными группами населения, нормализовать межгосударственные отношения в регионе. При таком устройстве национальные и религиозные меньшинства должны быть органически встроены в структуру этно-конфессионального государства, не обладая при этом какими-то особыми привилегиями и исключительностью своего статуса.

Решить этот ребус могут только сами арабы. Если они этого не сделают, то за них это могут сделать другие. И тогда государства региона могут окончательно расколоться по религиозным и этническим линиям и стать объектом новых захватов со стороны более могущественных государств мира и региональных соседей. Противопоставить такому сценарию можно только одно. Объединение – единственную возможность жить и развиваться в современном мире. Объединение капиталов, усилий государства, личных амбиций и интересов команд и кланов.

63.21MB | MySQL:102 | 0,610sec