За сообщениями об «официальном» вводе иранских войск в Сирию стоит уже имеющее место усиление военного вмешательства Тегерана на Ближнем Востоке в целом. Однако его реализация может происходить по плану внешних сил, нацеленного на длительное вовлечение шиитского Ирана в борьбу против суннитского мира. Это чревато для него риском перерасхода собственных ресурсов, торможением реализации иранской стратегии по расширению регионального влияния и ухудшением внутренней устойчивости правящего режима.

Сообщения об «официальном» вводе 15-тысячного иранского военного контингента в Сирию претендуют на то, чтобы стать одной из самых значимых новостей применительно к региону Ближнего Востока.

Согласно данным СМИ, речь идет о двух группировках: одна часть ее якобы разместилась на побережье Средиземного моря «между Латакией и Тартусом», а другая появилась под Дамаском.

Между тем, для самой Сирии появление иранских военных не является сенсацией. По мере усиления военно-технического сотрудничества (ВТС) между сирийским правящим режимом и Исламской Республикой, силовики «из Тегерана» еще до 2011 г. достаточно часто прибывали в Дамаск для обучения местных кадров. Особенно частями гостями были представители спецподразделений.

И не позднее начала декабря 2011 г. можно четко проследить «постоянность» иранского военного присутствия в стране. Тогда в Дамаск прибыла группа высокопоставленных иранских офицеров, сопровождаемая внушительным числом подчиненных среднего звена.

Основанием для углубления  сотрудничества стало ухудшение военно-политической ситуации в Сирии. С этого времени иранское военное влияние в этой стране лишь усиливалось по мере нарастания неудач сирийского правящего режима.

Так, например, в 2012 г. появились данные о прибытии в Сирию значительных по численности иранских групп «паломников», по крайней мере часть из которых являлась «добровольцами», прибывшими бороться против джихадистов. Тогда же стали отмечаться случаи непосредственного вовлечения в боевые действия в Сирии проводников иранского влияния в регионе – боевиков движения «Хизбалла» и шиитского иракского ополчения.

А в 2013 – 14 гг. стали поступать сообщения из различных источников о появлении в Сирии бойцов элитного Корпуса стражей исламской революции (КСИР) и дальнейшем увеличении их численности.

Соответственно, все «маски» были сброшены в первые месяцы 2015 г., когда подтвердились данные о гибели в Сирии двух высокопоставленных иранских офицеров. Так, в январе в результате израильского авиаудара в районе Кунейтры погиб бригадный генерал Мохаммад Аллахдади, а в апреле в бою с сирийской оппозицией в 60 км южнее Дамаска у города Бусра аль-Харир был убит генерал-майор КСИР Хади Каджбаф.

Но лишь сейчас Иран фактически признал очевидное, и, по сути, косвенно подтвердил факт своей непосредственной вовлеченности в гражданскую войну в Сирии. Во всяком случае, данные о размещении иранских  военных объектов на побережье Средиземного моря в районе Баниаса отражают реалии 2014 г.

Новое усиление иранского военного присутствия обусловлено резким ухудшением ситуации для сирийского правящего режима, утратившего контроль как минимум над половиной территории страны и над двумя третями пограничных переходов.

Параллельно этому иранские «советники» в Дамаске резко усилили свое влияние на планирование и осуществление военных операций и в частности, разработали основу ведения боевых действий на ближайшую перспективу.

Для самой Сирии это означает фактически окончательный «развод» между противниками усиления влияния Тегерана и его  проводниками, что чревато дальнейшим ослаблением потенциала сирийских силовиков. Не случайно, что недавняя замена целого руководящих фигур в спецслужбах страны была не в последнюю очередь вызвана «противоречивым» отношением к усилению иранского фактора.

Подобная смена стратегии означает переход к сугубо оборонительной тактике, сводящейся к попыткам «перемалывания» пока еще в основном легковооруженных сил джихадистов преобладающей огневой мощью сирийской армии при фактическом иранском руководстве.

Иными словами, недостаток лояльных сил и ресурсов режима Асада для эффективного продолжения борьбы и вынуждает Иран усиливать вмешательство в сирийские события. По сути, его «признание» происходит в тот самый момент, когда это уже невозможно скрывать и для Тегерана представляется более выгодным подтвердить своё участие, чем опровергать очевидное.

Во всяком случае, это лишь указывает на серьезность иранских намерений по защите режима Асада и готовность реально и непосредственно включиться в противостояние с суннитскими джихадистскими группировками.

Однако «за сценой» остаются несколько важных моментов применительно к серьезному изменению стратегической ситуации для самого Ирана, оказывающегося в очень уязвимой ситуации.

Усиление иранского военного присутствия в стране одновременно означает принятие Тегераном дополнительной ответственности за судьбу Сирии, в которую он с начала 2000-х гг. вложил миллиарды и миллиарды долларов для расширения там своего влияния. Соответственно, следует ожидать с его стороны в ближайшее время расширения непосредственной и всесторонней помощи сирийскому режиму, дальнейшая судьба которого станет индикатором истинных возможностей Ирана влиять на развитие событий в регионе.

Иными словами, в конкретном случае наблюдается классическое искусственное втягивание Ирана в вооруженный конфликт за пределами его территории, чреватый для него многочисленными издержками.

По сути, Тегеран уже миновал начальные хрестоматийные стадии вовлечения в подобные события (включая направление в эпицентр противостояния вооружений, «советников» и «добровольцев»), когда еще можно было с оговорками избежать такого сценария развития ситуации, и приблизился к полномасштабному участию в боевых действиях и речь в данном случае идет уже не столько о столкновении с «маргинальными» группировками, сколько, по крайней мере, со значительной частью суннитского мира.

На примере большинства конфликтов ХХ века, в которые были втянуты большие державы, Ирану в лучшем случае грозит перерасход ресурсов, которые бы могли быть использованы на других направлениях и снижением активности в других значимых для него странах.

Например, для той же Саудовской Аравии усиление иранской вовлеченности в сирийские события представляет прямой интерес. В данном случае для нее уже становятся вторичными сроки свержения режима Асада. Первостепенным для Эр-Рияда является максимальное втягивание Ирана в иракско-сирийское «болото».

От результативности данного процесса во многом будет зависеть и ситуация в Йемене, откуда в последние дни для Эр-Рияда поступают все более тревожные данные.

И в этом отношении на краткосрочную перспективу интересы Саудовской Аравии и России, как это ни покажется странным и даже противоестественным, могут совпасть. Для последней перспективы резкого усиления влияния на ее южных рубежах Ирана также представляют опасность ввиду его явных попыток укрепить собственные позиции в Закавказье (особенно в Армении и Грузии), а также в Центральной Азии (преимущественно в Таджикистане и Туркмении).

Что же касается российского  влияния  на режим Асада, то за время вооруженного конфликта 2011 – 15 гг. Тегеран и так фактически получил там преобладающий по сравнению с Москвой вес, взяв на себя восполнение многих его потребностей по части  вооружений, финансов и поддержки «добровольцами». И последние июньские события лишь продемонстрировали окончательный военно-политический дрейф Дамаска в иранском направлении.

В этих условиях Иран автоматически принял на себя основную долю ответственности за его дальнейшее будущее, тогда как Россия получает возможность компенсировать соответствующие издержки за счет параллельного развития связей с Саудовской Аравией и ее сателлитами.

Между тем, фактическая реанимация Тегераном стратегии использования шиитских общин региона для продвижения иранского влияния может обернуться для него серьезными стратегическими провалами.

Нельзя исключать того, что  втягивание в региональные вооруженные конфликты происходит строго по внешним сценариям и соответственно, Иран становится реально уязвимым. Речь идет уже не столько о возможном новом варианте реализации стратегии его внешнего сдерживания, которая в 1980-е гг. выразилась в том числе во втягивании его в кровопролитную войну с Ираком, сколько о перспективах дальнейшей  устойчивости самого иранского режима, который в условиях  неудач за пределами Исламской Республики может столкнуться с попытками усиления борьбы за власть и даже дестабилизации внутренней ситуации.