Нефтяной бум в Иране после снятия экономических санкций, по оценке ряда экспертов, имеет все шансы раствориться в местной бюрократической машине и стремлении различных политических групп монополизировать право контроля над получаемыми страной финансовых средств. И это основной вопрос успеха модернизации нефтяной отрасли, курс на которую провозгласил либеральный по иранским меркам президент Х.Роухани. Дело не в замороженных еще пока банковских активах Ирана или технологическом устаревании нефтегазовой инфраструктуры. Основная проблема в устаревших правилах игры на нефтяном рынке, ради чего сейчас и идет борьба между «реформаторами» и «консерваторами». Политику, которой сейчас руководствуется Тегеран в этой сфере, можно охарактеризовать как «ресурсный национализм». Он подразумевает исключительную монополию национальной нефтяной компании на добычу и продажу нефти. Правила игры, установленные после победы исламской революции в 1979 году подразумевают, что иностранные компании, которые получают лицензию, занимаются разведыванием и оборудованием нефтяных месторождений, обязаны продавать конечный продукт иранскому правительству по фиксированной цене. При этом никакого стимула к развитию производства или увеличению объемов производства, не говоря уже о привлечении дополнительных инвестиций, такая практика не дает. Иностранные компании просто не заинтересованы в этом. Одновременно иранское законодательство совершенно не было адаптировано для дифференцированного подхода к разработке старых и новых месторождений, что резко сузило приток иностранных инвестиций в эти сектора отрасли. То, с чем сейчас сталкивается Иран в связи с моральным старением своей нефтегазовой инфраструктуры, началось не с момента введения экономических санкций, а гораздо раньше. Еще тогда, когда иностранные инвестиции Запада в нефтегазовую отрасль полагались Тегераном нежелательным фактором и покушением на национальный суверенитет. И обоснование при этом выдвигалось крайне прозаичное — нефть принадлежит иранскому народу, и соответственно политика шаха на этом направлении, когда он отдавал значительную часть ресурсов на откуп иностранным компаниям и разрешал им самостоятельно торговать нефтью, ренегатской и предательской. Надежды населения в этой связи можно понять — оно ожидало, что после национализации нефтяной отрасли резко возрастут его доходы. И вот этого как раз и не произошло. Нефтяной сектор, а вернее его доходы, в основном работал на войну и безопасность, финансируя проекты по созданию ядерного и ракетного оружия, а также экспорт исламской революции в мусульманский мир. Социальным статьям бюджета в этой ситуации доставалось мало. Санкции просто обострили эти противоречия и вывели их на первый план. Идея мирового мессианства как всегда сыграла с политиками очень злую шутку.
В этой связи с 1990-х годов, что можно смело связать с именем тогдашнего президента Ирана А.А.Хашеми-Рафсанджани, идет жесткая борьба в иранской верхушке за либерализацию рынка, что должно подразумевать максимальное открытие своего энергетического сектора для иностранцев, право на иностранное владение недрами, создание совместных предприятий, и т.п. Стремление группы Х.Роухани все это реализовать основывается не на излишней любви к западной демократии. Надо понимать, что оппонентами двигают не идеологические, а экономические разногласия. В основе стремления и «глубей», и «ястребов» по проведению реформ лежит растущее недовольство иранского населения системой распределения доходов от нефти, и общей стагнацией экономики в этой связи. Нефтедоллары составляют примерно 40 процентов доходов бюджета, но при этом есть диспропорция их распределения между военной и социальной статьями. В результате население катастрофически нищает, порядка 25% молодежи не имеют работы. Примерно две трети иранцев родились уже после 1979 года и заявления о том, что при шахе нефтяные доходы распределялись неправильно, уже действуют все в меньшей степени. При этом Иран за время Исламской Республики так и не смог достичь уровня добычи нефти 1970-х годов. То есть речь идет о растущем социальном напряжении, с которым предстоит столкнуться власти уже в самой ближайшей перспективе. И понимание этого в принципе объединяет и «голубей» и «ястребов», но с одним лишь исключением. Каждая их этих элитарных групп стремится оставить за собой право контролировать эти нефтяные поступления и боится остаться не у дел. Бывший президент М.Ахмадинежад в этой ситуации сделал основной упор на расширение влияния в этой сфере своей группы поддержки в лице силовиков из КСИР. И экономические санкции в принципе играли в его пользу, поскольку объективно не оставляли альтернативы действий для иных, кроме силовых, групп влияния. Если Х.Роухани хочет поменять условия распределения финансовых потоков нефтедолларов, то он обязан предложить КСИРу «лакомые куски» в других сферах экономики. Хотя и в нефтедобывающей сфере эта группа в любом случае в какой-то степени останется, исходя из вовлеченности в этот процесс аффилированных с ней инженерных фирм типа «Хатам аль-Анбия».
При этом модернизация нефтяной инфраструктуры и либерализация этого рынка будет означать вывод серьезных бюджетных денег из оборонной сферы (то есть сферы влияния КСИР). Вопрос — насколько это сможет снять социальное напряжение. М.Ахмадинежад тоже приходил к власти под лозунгом искоренения «нефтяной мафии» (имеется в виду несколько частных нефтяных фирм, которые были опосредовано аффилированы с реформаторами в лице А.А.Хашеми-Рафсанджани и А.Хатами) и справедливого распределения доходов от продажи углеводородов. Но стремление опоры на свою группу поддержки в лице КСИР вынудило его перераспределять эти деньги однобоко. То же самое может случиться и с реформами Х.Роухани. Тем более, что, судя по всему, реформы по либерализации нефтяного рынка будут в итоге носить половинчатый характер и не смогут дать быстрый рост иранской экономики.