Американский взгляд на интересы Китая и Индии на Ближнем Востоке на фоне антииранских санкций США

Интересы России и Китая на Ближнем Востоке расходятся, особенно принимая во внимание тот факт, что Пекин на данный момент не хочет играть геостратегическую роль в регионе. Такое мнение выразил в понедельник спецпредставитель США по Сирии Джеймс Джеффри, выступая в Атлантическом совете в Вашингтоне. «В настоящее время они [Китай] представляют [для США] вызов от Южно-Китайского моря до в какой-то мере Корейского полуострова, где у них имеется относительно высокий уровень оборонных возможностей, а также тесные торговые связи с государствами региона», — сказал он. При этом Джеффри пояснил, что «на Ближнем Востоке Китай не играет столь же значительную экономическую роль, как в Восточной Азии или в Африке», кроме того, у Пекина «нулевое военное присутствие» на Ближнем Востоке. Он также обратил внимание на то, как КНР голосует в Совете Безопасности или на Генеральной Ассамблее ООН по Сирии. «Вы можете заметить, что Китай расходится [в точках зрения] с Россией: когда россияне накладывают вето, китайская сторона попросту воздерживается», — сказал дипломат. «Я думаю, что заметно некоторое расхождение интересов [Пекина и Москвы], принимая во внимание тот факт, что Россия хочет играть геостратегическую роль в регионе, а Китай на данный момент нет», — полагает Джеффри. В общем и целом надо отметить, что Джефри, как собственно и все аналитики Госдепартамента США, бьют «по верхам» и оперируют для своих аналитических выводов собственно очень поверхностными выкладками. Действительно интересы КНР на Ближнем Востоке на сегодня разительно отличаются от их интересов в той же Африке или Юго—Восточной Азии. Если брать применительно к той же Сирии, то какая-то активность китайцев там в основном сосредоточена на мониторинге и купировании угроз со стороны уйгурских джихадистов, которые присутствуют в рядах в основном  протурецких сил сопротивления. Интерес Пекина в той или иной точке Ближнего Востока обусловлен в общем и целом именно этим моментом, чего нельзя сказать о регионе Среднего Востока, где присутствует Афганистан и та же Турция. И та, и другая интересны китайцам опять в основном из-за темы поддержки уйгуров Анкарой и возможностью создания уйгурскими исламистами своих тыловых баз в непосредственном приграничье между КНР и Афганистаном. Помимо этого Афганистан безусловно интересен (пока только в перспективе в большей мере) китайцам, как  потенциальная площадка для прокладки ТАПИ и ряда логистических маршрутов «Нового Шелкового пути». Но главный стимул участия Пекина в афганском досье  на сегодня — это  прежде всего геополитическая поддержка Исламабада в рамках создания противовеса их общему региональному конкуренту в лице Нью-Дели. Таким образом, когда мы говорим об интересе Пекина на Ближнем Востоке (как собственно и в иных регионах мира), надо иметь ввиду, что он диктуется исключительно практицизмом и защитой своих национальных интересов с точки зрения минимизации рисков для них. В последнем случае на первом месте стоят безусловно все те же уйгуры, которые, исходя из своей конфессиональной и этнической принадлежности,  имеют своих спонсоров из числа стран Ближнего и Среднего Востока.  И пока на данном этапе главным из них являются турки, а с учетом особых отношений между Москвой и Анкарой интерес Пекина в российском посредничестве безусловен. В этой связи тот факт, что Пекин в ряде случаев воздерживается по тем или иным резолюциям Совбеза ООН, которые касаются ближневосточного досье, не должно вводить американцев в заблуждение. Это обычная дипломатическая практика Пекина, который старается дистанцироваться от тех тем, которые его принципиально не касаются. При этом Вашингтону следует обратить большее внимание на тот факт, что позиции Москвы и Пекина солидарны по принципиальным вопросам, которые касаются ближневосточного досье: это безусловно отрицание американской редакции БВУ, включая перенос посольства США в Израиле в  Иерусалим и решение палестинской проблемы в рамках концепции «два народа, одно государство», и, конечно, по солидарному негативному отношению к позиции Вашингтона по СВПД. И в данном случае работает как раз тот самый китайский практицизм, который определяет их политику в странах Ближнего Востока и Африки.  И практицизм этот напрямую связан с экономикой и углеводородами.  В этой связи нейтральность Пекина к большинству стран Ближнего Востока объясняется как раз этим соображением: в большинстве стран этого региона нет свободных площадей для разработки полезных ископаемых в рамках кредитной линии, отсутствует соответствующее законодательство, и т.п. Грубо говоря, там нет в отличие от той же Африки площадок для реализации китайской  политики по получению выгодных лицензионных соглашений на добычу полезных ископаемых. Но в отношении Ирана этот практический интерес присутствует в полной мере.  Тегеран не получал уведомления об отказе Китая от инвестиций в нефтяной сектор Ирана. Об этом, как сообщило агентство Шана, заявил в понедельник 17 декабря официальный представитель МИД ИРИ Бахрам Касеми. «Пока мы не получим официальное письмо от китайской стороны по этому вопросу, мы будем рассматривать подобные слухи в качестве психологической войны», — заявил Гасеми. 12 декабря агентство Рейтер сообщило, что Китайская национальная нефтегазовая корпорация (CNPC) под давлением США приостановила инвестиции в иранское газовое месторождение «Южный Парс». В ноябре министр нефти Ирана Бижан Намдар Зангане заявил, что CNPC официально вошла в проект «Южный Парс. Фаза 11» вместо французского нефтегазового концерна Total («Тоталь»). «Южный Парс» — крупнейшее в мире месторождение газа. Его запасы оцениваются в 13,8 трлн куб. м. Иран с конца прошлого века ведет поэтапное освоение этого месторождения, разделив всю его площадь на 28 участков (фаз). В этой связи рискнем предположить, что таким образом американцы постарались послать еще один сигнал Пекину  (наряду с арестом топ-менеджера  компаниии «Хуавей» в Канаде) о необходимости пересмотра своей позиции по продолжению экономической кооперации с Ираном. Но, судя по всему, все эти попытки пока натыкаются на «большую китайскую стену». И это в общем-то не случайно. Ставки Китая в Иране более сложны, чем просто углеводороды: Тегеран остается жизненно важным компонентом пекинской стратегии в рамках реализации инициативы «Один пояс, один  путь» и его конкуренции с Индией. Уход с иранского рынка оставляет поле для большого входа туда Нью-Дели.

В этой связи интересны аналитические выкладки авторитетной американской  консалтинговой компании IHS Markit. Санкции США против Ирана могут ужесточиться в 2019 году и уронить его нефтяной экспорт втрое, так, что иранские поставки могут опуститься с 2,5 млн баррелей в сутки в мае этого года до 0,8 млн баррелей в сутки к концу 2019 года. Американские санкции в отношении Тегерана вступили в силу 5 ноября. Однако несмотря на заявленную цель снизить иранский экспорт нефти «до нуля», в ноябре администрация президента Дональда Трампа установила смягченный вариант санкций, выдав восьми странам, на которые приходится львиная доля экспорта нефти Ирана, разрешения продолжить закупки в течение шести месяцев. «Тем не менее в 2019 году в США не ожидается выборов и других крупных политических поводов, которые бы вызывали беспокойство властей по поводу роста цен на бензин (в этом году розничные цены на топливо в США достигли 4-летнего максимума — прим. ТАСС). Поэтому в наступающем году у администрации Трампа больше возможностей ужесточить санкции против Ирана», — предупреждают аналитики IHS Markit. По их расчетам, под действием американских ограничений иранский экспорт уже в декабре этого года опустился ниже 1,5 млн баррелей в сутки, снизившись на 1 млн всего за полгода. В этой связи рискнем не согласиться с этими выводами. На наш взгляд, американцы совершенно не учитывают позиции того же Пекина, Анкары  и Нью-Дели по этому вопросу. Это с учетом того, что рычаги давления на эти страны у США неоднозначны. И последняя по времени попытка американцев воздействовать на Пекин путем ареста серьезной фигуры в бизнес-иерархии КНР, которую обвинили в нарушении антииранских санкций, безусловно дадут только обратный эффект. К этому Пекин вынуждает просто интересы его суверенитета.  К тому же есть еще и геополитические риски, которые поддаются анализу очень приблизительно. Это та же Венесуэла с ее перманентным кризисом; Ливия, которая не в состоянии пока обеспечить планомерный экспорт нефти в силу внутренних вызовов; а также Ирак, который должен по задумке американцев стать одним из ключевых игроков в рамках возмещения выпадающих объемов иранской нефти, и который по прежнему находится в зоне серьезных внутренних рисков с точки зрения нестабильной внутренней обстановки. И при этом технические возможности КСА для такого замещения технически на сегодня уже исчерпаны: отсюда и попытки Эр-Рияда возобновить хоть какой-нибудь экспорт нефти из Йемена и инициирование новых переговоров с Кувейтом в отношении добычи нефти на спорных территориях.

Но сейчас о следующем выводе американского консалтингового агентства. Из инфографики IHS видно, что меньше всех импорт иранской нефти сокращает Китай. Если в мае 2018 года, до объявления санкций, китайские компании закупали около 700 тыс. баррелей в сутки, то к декабрю этот объем снизился всего до 500 тысяч, а к концу 2019 года может снизиться до 400 тысяч, предполагают в IHS. Таким образом, к концу следующего года на Китай может приходиться до половины всего иранского экспорта. При этом добыча Ирана с учетом санкционных ограничений, полагают в IHS, может упасть за год на 22% — с 3,1 млн баррелей в четвертом квартале 2018 года до 2,4 млн баррелей в сутки в четвертом квартале 2019 года.

При этом примерно также будет обстоять и ситуация с импортом иранской нефти Индией. Общий вывод американских аналитиков в этой связи следующий. Индия по-прежнему  кардинально зависит от своего сотрудничества с Ираном в области энергетики и региональной безопасности. При этом даже если Соединенные Штаты возобновят свои самые жесткие требования к Нью-Дели в отношении ее торговли нефтью с Ираном, Индия  не будет требовать от своих  государственных энергетических компаний прекратить импорт иранской нефти. Нефть имеет решающее значение для ирано-индийских отношений. Вопрос сводится к следующему: как далеко пойдет Нью-Дели в плане принятия американского давления в свете собственных интересов в регионе и мире? С учетом своего населения (1,3 млрд  потенциальных потребителей), Индия представляет собой огромный рынок для экспортеров углеводородов из стран  Персидского залива. Его импорт нефти растет на 5% в год,  и спрос, как ожидается, будет только расти в ближайшее время. Для обеспечения своей энергетической безопасности Индия всегда стремилась диверсифицировать свою корзину импортеров среди государств-членов ССАГПЗ, Ирака и Ирана (на период с 2016 по 2018 гг. — Индия экспортировала из Ирана 12% от всего объема своего углеводородного импорта;  из КСА — 18%, из ОАЭ — 8%, из Ирака — 19%, Нигерии — 9%, Венесуэлы — 7%). Но с Ираном Индия получает выгодные условия кредитования, страхования и доставки. Это ценные стимулы для страны, где импорт составляет около 83% от всего потребления нефти. Кроме того, индийские конгломераты, такие как Reliance Industries, с их большими перерабатывающими мощностями, сделали прибыльный бизнес, экспортируя нефтепродукты в Иран. Еще одним ключевым моментом индийско-иранского сотрудничества является совместное развитие нового логистического хаба на основе модернизации иранского порта Чабахар. Пакистан географически отрезает Индию от сухопутных логистических путей на Запад, и развитие Чабахара рассматривается индийцами как альтернатива этой изоляции. Его  модернизация позволит создать логистический коридор Север-Юг для расширения торговли с Центральной Азией и обеспечит для Индии коммуникации  со стратегическим для нее  рынком Афганистана. Индия уже пообещала инвестировать 500 млн долларов для расширения трех причалов в порту и строительства  железнодорожной ветки, соединяющую его с иранским городом Захедан, который считается «воротами» в Афганистан. Примечательно что, исходя из своей новой концепции по Афганистану, которая предусматривает усиление индийского влияния в Афганистане в противовес Пакистану,  Вашингтон исключил Чабахар из списка своих антииранских  санкций.

На экономические резоны  накладывается еще и геополитический интерес. Обе страны граничат с Пакистаном, который Индия считает угрозой безопасности с наибольшим потенциалом для крупного конфликта. Следуя идеям древнеиндийского геополитика Чанакьи, Нью-Дели видит в Иране потенциального партнера в рамках этого регионального соперничества с Китаем и Пакистаном.  Таким образом, Нью-Дели  уже давно рассматривает Тегеран, как потенциальный противовес Исламабаду. А Иран рассматривает Индию, как важнейшего  игрока в рамках многополярного мирового порядка в контексте  размывания глобального доминирования США. К тому же Нью-Дели отказалось поддержать выход Вашингтона из СВПД. При этом есть и разногласия. Вернее, они были в предыдущие периоды. В Кашмире Иран время от времени оказывал дипломатическую поддержку диссидентам, борющимся с индийским контролем. По сообщениям, он финансировал антииндийскую коалицию во время  очень сомнительных выборов там в 1987 года, и верховный лидер Ирана косвенно критиковал действия Индии в этом контексте. Отношения также были омрачены запуском Индией в 2008 году израильского спутника-шпиона, предположительно нацеленного на Тегеран, и предполагаемой причастностью Ирана к террористическому нападению 2012 года на израильских дипломатов в Нью-Дели. Были разногласия и по вопросу торговли энергоресурсами. Сделка по месторождению природного газа, открытая индийской государственной энергетической компанией ONGC, провалилась в 2010 году. А переговоры между двумя странами о строительстве крупного газопровода после их замораживания в 2008 году так и не возобновились.

Но все эти разногласия не привели к серьезным последствиям. Тегеран компенсировал свое участие в кашмирском досье (сейчас Тегеран от этой темы вообще дистанцировался) своей эпизодической дипломатической поддержкой  Нью-Дели во время  дипломатических баталий с Исламабадом.  Иран сознательно не акцентировал свое внимание на  индийско-израильском партнерстве в области ВТС, в то время как Индия тщательно акцентировала свой нейтралитет   в рамках регионального  соперничества Саудовской Аравии и Ирана. В краткосрочной перспективе Нью-Дели больше всего беспокоит сценарий дальнейшей эскалации американо-иранского противостояния. Наиболее вероятными рисками являются сохраняющаяся региональная напряженность и волатильность энергетического рынка, которые могут повлиять на проведение всеобщих выборов в первой половине 2019 года,  и которые, как ожидается, пройдут на фоне жесткой внутриполитической конкуренции. Вероятным является и военное столкновение в Персидском заливе, которое может перекрыть поставки нефти и газа в Индию, проходящие через Ормузский пролив. Конфликт может также поставить под угрозу нахождения в странах Залива более 7 млн  индийских экспатриантов в регионе, которые играют одну из ведущих ролей в рамках поддержания курса национальной валюты за счет своих переводов на родину своим родственникам. Одновременно таким образом Нью-Дели  купируются риски социального недовольства и поддерживается потребительский спрос. В долгосрочной перспективе позиция США по иранскому досье  может бросить новый вызов индийско-иранским отношениям. При этом, по оценкам американских аналитиков из агентства «Стратфор», выход США из СВПД способствует потенциальному сближению Ирана с Китаем и Россией, что тревожит   Индию. Эти тревоги станут особенно очевидными в случае провала США в Афганистане, что оставит Индию в проигравших в рамках своей региональной конкуренции с Пакистаном за Афганистан. И в этой ситуации именно Москва и Тегеран могут стать гарантами восстановления этих позиций  Нью-Дели в этой стране.

Хотя на сегодня  Индия получила от Вашингтона исключение в рамках пакета антииранских санкций, эта тема будет постоянно присутствовать в отношениях Индии и США.  Эти исключения пока позволяют Индии импортировать около 305 000 баррелей иранской нефти в день — до 30% от аналогичных показателей в 2017-18 гг. и 45%от показателей за 2016-17 год. Когда США оказывали такое же давление на Индию во время президентства Барака Обамы, у Индии было время для более постепенного сокращения импорта, и оно никогда не превышало 50%. Кроме того, санкции, введенные до СВПД в отношении Ирана, носили многосторонний характер, и за ними стояла сила международного права и зонтик ООН, что значительно облегчило их соблюдение Нью-Дели. Но односторонние требования администрации Дональда Трампа в отношении нулевого импорта несут большие финансовые издержки  для Нью-Дели. В краткосрочной перспективе такой шаг усугубит торговый дефицит Индии плюс означает потерю льготных коммерческих условий, которыми она пользовалась в рамках своей торговли с Тегераном (например, 60-дневное кредитное окно). Кроме того, сокращение Нью-Дели такого масштаба импорта иранских углеводородов автоматически будет иметь  подталкивать вверх мировые цены на нефть по причине того, что   Индия является вторым по величине импортером иранской нефти. А это уже не отвечает принципиальным интересам Вашингтона.

62.64MB | MySQL:102 | 0,644sec