«Дьявольски сложные» – так в 1980 году определил отношения между двумя странами бывший министр иностранных дел Индии К. Натвар Сингх, в то время возглавлявший дипломатическую миссию своей страны в Пакистане. Спустя тридцать лет это емкое определение пакистано-индийских отношений ничуть не утратило актуальность и даже стало политически более острым. Используемые сегодня специалистами по международным отношениям идиомы, типа «затяжное соперничество» или «устойчивая конфликтность», отражают сложное взаимодействие в двусторонних отношениях таких факторов, как историческая память, врожденные и благоприобретенные предрассудки, неурегулированность территориальных споров, нечеткая национально-этническая идентичность, конфессиональные противоречия, острая конкуренция государственных идеологий, постоянное ощущение незащищенности перед лицом соседней страны и т.д. Сохраняется мощная инерция взаимного недоверия у элит обоих государств; впрочем, нередко нагнетание враждебных настроений в отношении соседей преследует вполне «приземленную» политическую цель: добиться консолидации политического класса и политической системы в своей стране, особенно в период кризисного развития.

По данным китайских источников, взаимное недоверие сказывается и на динамике общественного мнения в обеих странах. Так, согласно недавно проведенным замерам социально-политических ориентаций жителей двух государств, более 50% индийцев считают исходящую от Пакистана угрозу «высокой», тогда как 46% пакистанцев испытывают сходные чувства в отношении Индии (практически не ощущают угрозы, исходящей от соседей, 13% индийцев и 28% пакистанцев).

По данных китайских СМИ, среди значительной части индийцев сложилось устойчивое мнение: только «качественная реконструкция» пакистанского государства (т.е. демонтаж его антииндийской идеологии) может по-настоящему улучшить двусторонние отношения. В то же время индийские аналитики отмечают: «идеологическое государство» в Пакистане сохраняет дееспособность вследствие развития серьезных вполне определенных процессов в социальной структуре пакистанского общества. Содержание этих процессов определяется следующими тенденциями.

1. Энергичные демографические процессы в обществе (по оценкам Плановой комиссии страны к 2030 году население страны достигнет 240-250 млн человек) имели следствием разрастание социального слоя городской и деревенской бедноты, восприимчивого к упрощенным версиям идеологии, прежде всего к политическому исламу.
2. Косвенным отражением демографической динамики стали качественные изменения в идейно-политической жизни Пакистана. В настоящее время бескомпромиссные идейные течения, прежде всего ваххабизм, активно вытесняют «либеральные» модели идеологии, а вместе с ними – и традиционное историко-культурное наследие Индостана. Прогрессивно мыслящие ученые Пакистана образно характеризуют данный процесс как «смену южноазиатской идентичности на арабо-мусульманскую этику, господствующую в песках Саудовской Аравии».
3. Начатый в конце 1970-х годов генералом Зия-уль-Хаком процесс политизации ислама (в чем ему активно помогала администрация Р.Рейгана) приобрел устойчивую инерцию, превратил мусульманский радикализм в социально-политическую силу, оспаривающую у армии ведущую роль в пакистанском обществе. В данном контексте выглядят логичными утверждения пакистанских и индийских политологов о «декоративности» демократической власти во главе с президентом Арифом Алви и премьер-министром Имран Ханом в стране.

Неспособность пакистанской власти – и гражданской, и военной – осуществить модернизацию общества в интересах народа имела следствием поиск компенсаторных механизмов, способных на время обеспечить социальное спокойствие. Одним из таких механизмов стала новая версия пакистанской идентичности, опирающаяся на два основания: 1) ядерную программу и 2) историческую враждебность к Индии.

Известно, что на протяжении последних трех десятилетий внешняя политика Пакистана строилась исходя из «незаменимого» географического положения этой страны, что, по мнению ее истеблишмента, ясно продемонстрировали ввод советских войск в Афганистан и их последующий вывод. В настоящее время пакистанский военно-гражданский истеблишмент в своих внешнеполитических расчетах исходит из: 1) геополитического «изнеможения» США под бременем ближне- и средневосточных проблем; 2) превращения Китая во влиятельную геополитическую силу в регионе Южной Азии (экономисты отмечают: Китай является крупнейшим внешнеэкономическим партнером для всех сопредельных государств, включая Индию, Пакистан и Бангладеш); 3) готовности США согласиться с «миротворческой» ролью Китая в Южной Азии, прежде всего в пакистано-индийских отношениях (Нью-Дели, как известно, категорически против всякого посредничества в двусторонних отношениях – как китайского, так и американского).

Незримым участником пакистано-индийских отношений, безусловно, является Китай. Развивая отношения с Исламабадом, Пекин одновременно преследует несколько целей:

— прекратить «переход» радикальных исламистов, и их вооруженные формирования, из Пакистана на территории Китая, прежде всего Синьцзян-Уйгурский автономный район;

— ограничить влияние США в Центральной и Южной Азии;

— эффективнее контролировать доставку энергоносителей из Персидского залива в Южно-Китайское море для собственных нужд;

— через систему отношений союзов с сопредельными, а также отдаленными (Шри-Ланка) государствами Южной Азии сдерживать в этом регионе влияние Индии.

Соперничество Китая и Индии за сферы влияния в Южной Азии, по сути дела, благоприятствует неуступчивой политике Исламабада в пакистано-индийских отношениях. Индийские политологи отмечают: среди пакистанской элиты весьма слабы позиции тех, кто выступает за активное развитие внешнеэкономических, научно-технических и культурных связей между двумя странами. Вместе с тем Индия жизненно заинтересована в сохранении единства и территориальной целостности Пакистана. Этнические конфликты и возможная «балканизация» Пакистана, полагают в Нью-Дели, могут иметь следствием неконтролируемый поток беженцев в Индию, активизацию торговли наркотическими средствами и оружием, хаотизацию процесса государственного управления. Вместе с тем индийские внешнеполитические аналитики убеждены: наличие у обоих государств ядерных арсеналов будет сдерживать развитие конфликтных ситуаций.

Видимо, в своей стратегической линии в отношении руководители Пакистана исходят из того, что под воздействием системного кризиса пакистанское общество быстро меняется. Глубокие изъяны экономики и политической системы, несмотря на массированную помощь извне (Китай, Саудовская Аравия, США), потребуют кардинальных перемен государственного курса и, в частности, «стратегического сдвига» в отношениях с Индией. Нью-Дели готов поддерживать эти новые тенденции в политике Пакистана (если необходимо, то тактикой «односторонних жестов»). Новая тактика, впрочем, не меняет стратегические основы триединого подхода Индии к двусторонним отношениям: сохранение высокой боеготовности и поддержание «потенциала сдерживания»; вовлечение Пакистана на всех уровнях внешнеэкономических связей в совместные экономические проекты; готовность к изменению Исламабадом позиции по ключевым аспектам двусторонних отношений, включая т.н. «кашмирскую проблему». Следует, однако, учитывать: «коридор возможностей» компромиссной линии в отношении Исламабада у Нью-Дели весьма ограничен.

Тем не менее, китайские специалисты отмечают, что индийское правительство продолжает свою «примирительную» линию. Данное утверждение возможно подтвердить следующими фактами:

1. Правящие круги Индии, видимо, исходят из утраты Пакистаном – вследствие довольно длительного развития дезинтеграционных тенденций внутри страны – значительной доли своей международной субъектности. Индийский истеблишмент не вводят в заблуждение ни наличие у соседнего государства ядерного потенциала, ни массированная внешняя помощь этой стране (Саудовская Аравия, Китай, США), ни форсированное развитие с помощью КНР транспортной инфраструктуры в Пакистане, включая стратегический порт Гвадар. Очевидно, в Нью-Дели исходят из того, что Исламабад будет – рано или поздно – «размораживать» двусторонние отношения с Индией.
2. Индийские «стратегические элиты» не абсолютизируют роль армии как главной политической силы Пакистана. Время от времени в индийской печати появляются сообщения о трениях в пакистанской армии, в частности между пенджабцами и пуштунами. Кроме того, жизнеспособность пакистанской армии подрывается связями некоторых ее подразделений с движением «Талибан». Наконец, нельзя полностью игнорировать пакистанскую версию о попытках Индии, с одной стороны, «дестабилизировать» положение в провинции Белуджистан, а с другой стороны, закрепиться в Афганистане после эвакуации оттуда американских войск и тем самым окружить Пакистан с запада и востока, как это уже было после ввода в Афганистан советских войск*.
3. Нью-Дели рассчитывает на то, что возможности Пакистана развиваться на основе внешней помощи и милитаризации экономики исчерпаны. Для пакистанской элиты приближается своеобразный «момент истины», когда придется четко определить основы социально-экономической политики и приоритетные направления внешнеэкономических связей. Естественная географическая близость двух стран, уверены в среде индийской элиты, продиктует императивы двусторонних экономических связей.
4. Видимо, в Нью-Дели пришли к выводу о неизбежности раскола между гражданскими и военными элитами на почве неспособности каждой из них хотя бы стабилизировать положение в Пакистане. В сложившихся условиях «миролюбивая» линия в отношении Пакистана выглядит логично: предлагая Исламабаду «миротворческие» инициативы и всячески подчеркивая свою волю к компромиссу, Нью-Дели стремится изъять из пакистанского общественно-политического дискурса представление о «вечно враждебной» Индии и тем самым лишить элиты Пакистана самой возможности объединить страну на негативной (в данном случае: антииндийской) основе.

* В пользу этой версии, по мнению официального Исламабада, свидетельствует энергичная инвестиционная деятельность Индии в Афганистане, уже ставшей крупнейшим региональным инвестором в экономику этой страны.