Государственные перевороты в Судане и Тунисе вновь подняли волну рассуждений различных экспертов о том, что «эра политического ислама», толчок активизации которому дали события «арабской весны», закончилась. Как собственно, и провалился опыт переноса западных принципов демократии на арабскую почву. В этой связи представляет интерес статья известного французского исследователя Франсуа Бургата — почетного директора по исследованиям Национального центра научных исследований ( CNRS) и бывшего руководителя Французского института Ближнего Востока с 2008 по 2013 гг. Он утверждает, что еще на заре «арабской весны» 2011 года, всего за несколько месяцев до того, как исламисты одержали победу на президентских выборах в Египте, ведущие светила французской «джихадологии» предсказали крах исламистского лагеря, утверждая, что он дискредитировал себя своим предполагаемым отсутствием в протестном движении. Сегодня сигналом к повторению заявления об упадке политического ислама является одновременный сдвиг в трех радикально разных странах: Марокко, Алжире и Тунисе. От себя добавим, и в Судане. Сокрушительное поражение на выборах в прошлом месяце Партии справедливости и развития (ПСР в Марокко, предположительно, отразило трудности, с которыми столкнулась в Тунисе исламистская партия «Ан-Нахда» перед лицом авторитарного переворота президента Кайса Саида. К этому некоторые аналитики стремятся добавить плохие результаты на июньских парламентских выборах в Алжире Движения общества за мир (ДОМ, или «алжирский ХАМАС») — или даже то, что исламисты якобы отсутствуют в рядах весьма популярного протестного движения «Хирак». Как сообщается, сам лидер «Ан-Нахды» Рашид Ганнуши сказал: «Проблема исламистов в том, что их ценят в оппозиции и ненавидят, как только они приходят к власти». Действительно, десятки членов партии уже подали в отставку, открыто сославшись на свое недовольство руководством партии. Бургат полагает, что в долгосрочной перспективе каждый уходящий политический сезон действительно приближает к ситуации, когда «исламизм» больше не будет точкой отсчета, которая решительно организует политические этапы в Северной Африке и на Ближнем Востоке. Концепция, которую он предложил по поводу политического подъема исламистов, заключается в следующем: сначала они выступили с осуждением чрезмерного колониального, затем имперского, западного культурного присутствия в мусульманском мире, а затем обобщенного авторитаризма первого поколения лидеров независимости в арабских странах. Они являются продуктом реактивной мобилизации, но ключевым компонентом их способности к мобилизации были обстоятельства. Как таковым, их ресурсам было суждено ослабнуть параллельно с ослаблением навязчивой вездесущности Запада, будь то напрямую или через посредство авторитарных режимов. Если исламизм действительно является третьей ступенью «ракеты деколонизации», как утверждал французский исследователь в своих статьях, то обязательно наступит время, когда ранее колонизированные общества достигнут определенной «невесомости» по отношению к своим западным альтер-эго. Тогда может начаться давно и ошибочно провозглашенная эпоха «постисламизма». В этой связи он задается вопросом: «Но там ли мы уже?»,
В Тунисе, Марокко и Египте исламисты поплатились за свою близость к власти. Исламисты из тунисской «Ан-Нахды» и связанной с «Братьями-мусульманами» Партии свободы и справедливости в Египте, безусловно, совершили управленческие ошибки, которые необходимо учитывать. Это было связано с их неопытностью в управлении государством. В этой связи отметим, что такой сценарий был закономерен, а опыт приобретается только со временем, что совершенно не означает, что политический ислам окончательно сгинул. Просто «первый блин комом». Его политическое нивелирование, по нашей оценке, будет связано совсем не экономическими проблемами или ошибками в управлении, а в реальности и успехе возникновения новой национальной политической доктрины в арабских странах. Но об этом ниже.
Ф.Бургат полагает, что исламистские тенденции повсюду характеризуются весьма обычным разделением поколений, которое само по себе подпитывает динамику обновления. Почти все эксперты не признают растущую популярность таких движений, как «Рашад» в Алжире, о чем свидетельствуют навязчивые усилия политического и военного истеблишмента по криминализации его имиджа. «Рашад» во многих отношениях является продолжением и глубоким обновлением Исламского фронта спасения (ИФС), который продемонстрировал впечатляющий мобилизационный потенциал в 1990 году. Таким образом, отождествление слабости «алжирского ХАМАСа» с окончанием этой мобилизации представляет собой аналитический тупик. Аналогичным образом, анализ уведомления о смерти ПСР в Марокко как части общего исламистского упадка является последовательным только в том случае, если можно показать, что то же самое относится и к исламистскому движению «Аль-Адль валь Ихсане», основанному Абдессаламом Ясином. Очевидно, что это далеко не так. В отличие от своих соперников из ПСР, сторонники «Аль-Адль валь-Ихсане» до сих пор отказывались становиться «комнатными собачками» марокканского режима. Важно напомнить, что подавляющее большинство трудностей и неудач, с которыми сталкиваются исламистские партии, как и совершенные ими ошибки, не связаны с «исламизмом» их политической повестки. Гораздо теснее, они связаны с тем фактом, что по различным историческим причинам эти партии в течение десятилетий составляли фронт оппозиции режимам, которые как глубоко укоренились в их соответствующих национальных контекстах, так и слепо поддерживаются их коллегами и Западом. Во всем регионе наблюдается относительное ослабление тех, кто мирно противостоял власть имущим, что имеет один общий знаменатель: они никогда по-настоящему не пробовали «роз» близости к власти, но страдали от ее «шипов». Из-за истощения, а иногда и из-за дискредитации, они заплатили цену за то, что были связаны с непопулярной политикой, истинными инициаторами которой они не были. Опять же от себя отметим, что пресловутая «близость» к власти (в данном случае правильнее говорить исключительно об алжирских, тунисских и марокканских умеренных исламистах) определялась как раз их стремлением инкорпорироваться во власть, при этом не неся основного груза ответственности за управление страной, поскольку это по факту означало падение электоральной привлекательности. Печальный опыт египетских исламистов в общем-то многому научил их «магрибинских братьев». Другой вопрос состоит в том, что помимо отсутствия опыта управления, все исламистские партии Магриба несут на себе печать традиционной системы кланового патронажа и кумовства, что является общим местом, как для исламистов, так и для светских. Этот момент выбил у них из-под ног главный идеологический тезис – построение настоящего справедливого исламского государства. Бургат задается еще одним вопросом: «Можно ли всерьез рассматривать слабые результаты на выборах в алжирской партии ДОМ как признак «конца пути» для «Братьев-мусульман» и общего упадка исламизма в Северной Африке? Такие анализы любопытно оставляют в стороне тот факт, что со дня основания ДОМ для противодействия популярности ИФС оно находилось в руках спецслужб Алжира. Те, кто не сумел завоевать доверие оппозиции или позволил лишить себя его, подвергаются наказанию. Так всегда было в случае с «алжирским ХАМАСом», которому удалось обмануть только поддерживаемые режимом СМИ и некоторых менее проницательных сторонников, и в совершенно другом контексте это также стало очевидным для ПСР в Марокко. Как великолепно резюмировал марокканский журналист Али Ламрабет: «В Марокко управление осуществляется одним дворцом, и о том, чтобы делиться даже малейшей долей власти с оппозиционными группами, совершенно не может быть и речи». Таким образом, марокканские избиратели яростно отвергли не только «исламистов», но и исламистов, стоявших за многими непопулярными политическими решениями, начиная с ликвидации государственных служб и заканчивая нормализацией отношений с Израилем. Они сделали это с помощью монархии, которая внесла поправки в закон о выборах и явно хотела избавиться от своих подчиненных из ПСР. От себя добавим: король Мухаммед VI просто свалил на них свои собственные экономические провалы, что однако совершенно не означает, что он отказался окончательно от присутствия «исламского сегмента» в политической архитектуре монархии.
В Тунисе напряженность внутри «Ан-Нахды» обусловлена множеством факторов. Стремясь избежать возвращения автократии эпохи Бен Али, Учредительное собрание Туниса создало в высшей степени инклюзивную и требовательную парламентскую систему. В этом контексте крайний прагматизм Ганнуши привел к тому, что он выбрал союз с партий «Сердце Туниса», одной из партий, которая более или менее возникла непосредственно из старого режима. Этот неестественный союз усугублялся стратегией «чем хуже, тем лучше», которую президент К.Саид намеренно принял на вооружение, как только был избран 73% голосов, при условии того, что он был совершенно неизвестен. Но ему мешала конституция, которая лишала его полномочий, соответствующих его амбициям. В этом случае отметим от себя, что налицо сочетание двух моментов.
- Запрос электората на новые силы.
- Неспособность многопартийной демократии западного образца эффективно управлять страной в рамках антикризисных жестких мер.
Такие шаги с разной степенью успеха на Ближнем Востоке и Северной Африке могут предпринимать только централизованные автократические режимы. Отсюда и откат к военным режимам в Египте и Судане, и переход к автократии в Тунисе и Марокко (там это стало просто более явным, но никогда не исчезало). Критики обвинили К.Саида в блокировании создания конституционного суда и противодействии почти всем попыткам реформ. Парадоксально, но эта атмосфера политического паралича, которая в значительной степени была создана самим Саидом, в конечном итоге предоставила ему возможность начать свой июльский «переворот», незаметно, но мощно поддержанный эмиратскими лидерами арабской «контрреволюции». Бесспорно, находясь у власти, исламисты — в Египте, Тунисе или даже Марокко — совершали ошибки. Но подавляющее большинство этих ошибок было связано с отсутствием у них опыта управления, слабостью их международных сетей и их наивной верой в определенные правовые принципы, пропагандируемые Западом, на который поспешил предать эти принципы, фактически «закрыв глаза» на репрессии, направленные против исламистов в Египте после свержения бывшего президента Мухаммеда Мурси. Действительно, в контексте «арабской весны» исламистские движения очень быстро стали мишенью враждебности со стороны своих европейских и западных партнеров, которую их «светские» соперники, скорее всего, не провоцировали бы так систематически. Ошибки, допущенные этими движениями, имели мало общего с «исламистским» аспектом их политических убеждений. Скорее, повторяющийся и распространенный недостаток почти всех исламистских опытов пребывания во власти, по-видимому, заключается в том, что они осуществляли власть, никогда по-настоящему не удерживая главные рычаги власти, будь то военные, экономические, средства массовой информации или судебные.
Какие альтернативы? Да их собственно две. Первая связана с попыткой заменить «политический ислам» идеологией национализма. Это тенденция наблюдается сейчас практически во всех арабских странах, и прежде всего в государствах Персидского залива. Она удобна тамошним властям тем, что она в отличие от политического ислама прекрасно сочетается с традиционными монархиями. Вторая альтернатива хуже, но опять же тесно связана прежде всего с тем же национализмом. Проект «Исламского государства» (ИГ, запрещено в России) и его явная популярность в мусульманском мире, несмотря на военное поражение в Ираке и Сирии, дала джихадистам новое дыхание. В Сахеле, как и на Ближнем Востоке, джихадизм остается важным компонентом региональной шахматной доски. С оглушительной победой талибов в Афганистане, похоже, что этот «радикальный ислам», о поражении которого так часто объявляли, вывел другую страну из прямой сферы влияния Запада. Опять же отметим, что основой того же «Талибана» является прежде всего все тот же национализм, но на этот раз не арабский, а пуштунский. И ислам в данном случае вторичен, это лишь универсальная идеологическая обертка и алгоритм управления. Последняя по времени ошибка, частью которой является ликование французских СМИ по поводу (предполагаемого) «поражения исламистов», состоит в том, чтобы полагать, что политическая разница между Европой и Северной Африкой связана только с «исламизмом», а альтернативное, постисламистское политическое поколение безоговорочно примет весь спектр плохого поведения Запада. Абсолютно ничто не обосновывает это утверждение. Большинство «антиимпериалистических» настроений, провозглашаемых сегодня исламистским поколением, отражают то, что в свое время провозглашали «арабские националисты» или даже «левые» оппозиции. В этой связи французский исследователь предсказывает наступление эпохи постисламизма, но подчеркивает, что это произойдет только в среднесрочной перспективе.