Успешное применение Вооруженными силами Турции беспилотных летательных аппаратов (БПЛА) во время боевых действий в Сирии, Ливии и на Кавказе стало одним из аспектов турецкого регионального вмешательства, получившим яркий общественный резонанс благодаря вездесущим СМИ и социальным сетям. Ряд аналитиков оценили тактическое и оперативное воздействие турецких дронов, как начало «революции в военном деле». По оценкам других, турецкая программа БПЛА является лишь частью обновленного национального подхода к проекции силы в соседние регионы – подхода с экономическими, дипломатическими, стратегическими и репутационными последствиями, а также последствиями на поле боя. Воля во внешних делах позволила Турции за прошедшее десятилетие стать серьезным игроком на Ближнем Востоке, в Северной Африке, на Кавказе, а также в бассейнах Черного и Средиземного морей.

Анализ имевших место событий, оценку их роли и влияния на ближайшую перспективу предложил в своей работе «Новая эра в проекции турецкой силы» докторант Школы политики и управления университета Джорджа Мейсона и эксперт Вашингтонского института ближневосточной политики Рич Аутзен (Rich Outzen). В опубликованном в июле 2021 года исследовании автор представил обзор возможностей Турции по проецированию силы, оценил мотивацию Анкары к стратегической независимости и средства, использованные для её достижения. Работа завершается анализом последствий на предстоящее десятилетие.

Переломный год для проекции турецкой силы

По мнению автора, знаковым в региональной политике Анкары стал 2020 год. В этом году ВС Турции провели четыре крупных зарубежных военных кампании — три краткосрочных и одну продолжительную. Каждая операция иллюстрировала уникальную динамику геополитических стимулов, общую турецкую стратегию и методику.

Февраль – март 2020 года: операция «Весенний щит» (Идлиб)

В трактовке эксперта, в 2018 году, после укрепления контроля над Большим Дамаском и юго-западом Сирии, режим Башара Асада в конце 2019 года начал операцию «Рассвет Идлиба» с целью  захвата «последнего бастиона сил оппозиции». «Стремясь предотвратить новые массовые убийства, потоки беженцев и контроль приграничных районов со стороны поддерживаемых Ираном сил», Турция ответила усилением поддержки повстанцев и, в конечном счете, их прямой военной защитой от «объединенных атакующих сил сирийского режима, России, Ирана и «Хизбаллы». В отличие от предыдущих турецких кампаний на территории Сирии («Щит Евфрата» в 2016 году, «Оливковая ветвь» в 2018 году и «Источник мира» в 2019 году) операция в Идлибе велась против общевойскового противника — регулярной армии Сирийской Арабской Республики, поддерживаемой иранскими ополченцами, а также боевой авиацией России и САР — а не против нерегулярных сил.

В течение нескольких месяцев подразделения сирийской армии подавляли своих оппонентов в Идлибе, а турки пытались замедлить или сдержать наступление, оставаясь в укрепленных наблюдательных пунктах. Однако, 27 февраля 2020 года в результате авиационного удара  по колонне ВС Турции на юге Идлиба погибли 34 турецких военнослужащих, что стало крупнейшей потерей турецких военных в зарубежных боях с 1974 года. В ответ армия Турции начала операцию «Весенний щит» – недельную контратаку с использованием БПЛА и высокоточных ударов с воздушных и наземных платформ.

В отличие от операций против малочисленных и мобильных целей базирующейся в Турции Рабочей партии Курдистана (РПК), турецкая атака с использованием беспилотников в «Весеннем щите» столкнулась с обилием целей. Турецкие системы разведки быстро их идентифицировали и передавали целеуказание на высокоточные ударные платформы. Последние эффективно поражали  многочисленную боевую технику и стационарные объекты ВС САР, лишив их преимущества, которое чуть ранее позволило отбросить вооруженную оппозицию. По оценке исследователя, «Весенний щит» успешно стабилизировал оборону сирийской оппозиции и нанес серьезные потери силам сирийского режима. По оценке Анкары, потери ВС САР составили: 2 самолета, 2 БПЛА, 8 вертолетов, 135 танков и 10 систем ПВО, а также 2557 человек убитыми или серьезно ранеными. Сообщалось, что ВС Турции также ликвидировали десятки боевиков «Хизбаллы».

По утверждению аналитика, Турция бросила вызов принципам западной воздушной доктрины и, не получив превосходства в воздухе над Идлибом, провела массированные и скоординированные удары с помощью беспилотников. При этом, Анкара добилась тактического успеха за приемлемую цену. Противовоздушная оборона Сирии, использующая российское вооружение, считалась грозной, хотя и уязвимой для «лучших ВВС мира». Даже американские военные представляли её поражение как сложную задачу, требующую значительных ресурсов. Турки же отказались от полного подавления ПВО противника в ходе продолжительной воздушной кампании. Вместо этого, турецкие дроны смогли уничтожить отдельные сирийские комплексы ПВО либо упреждающе, либо при активации. Это, в свою очередь, позволяло наносить дальнейшие удары беспилотниками. Хотя силы сирийской ПВО сбили несколько турецких дронов, подразделения ВС САР понесли гораздо большие потери. Автор предполагает, что более оснащенные армии с эшелонированной ПВО, средствами радиоэлектронной борьбы (РЭБ) и собственными БПЛА или средствами противодействия им смогли бы добиться большего успеха, чем сирийцы, но «Весенний щит» продемонстрировал, что на тот момент налет турецких дронов представлял собой асимметричное преимущество.

Апрель – июнь 2020 года: операция «Весенний шторм» (Ливия)

Как известно, непрекращающаяся гражданская война в Ливии, начавшаяся после смерти Муаммара Каддафи в 2011 году вступила в новую фазу в 2019 году. Тогда возглавляющий базирующуюся на востоке Ливийскую национальную армию (ЛНА) фельдмаршал Халифа Хафтар при поддержке, в разной степени, со стороны Объединенных Арабских Эмиратов, Египта, России и Франции начал наступление с целью захвата западной части Ливии и Триполи.

Анкара, имевшая важные торговые и культурные связи с Ливией, стремилась сохранить свою будущую роль в этой стране и поддерживала местные группы, связанные с Турцией. После нескольких месяцев наблюдения за тем, как признанное ООН Правительство национального согласия (ПНС) уступает позиции силам Х.Хафтара, Турция вмешалась, чтобы предотвратить крах ПНС. После переговоров в ноябре 2019 года Турция направила оружие, советников, силы боевой поддержки, средства ПВО и корабли ВМС для усиления обороны ПНС. В апреле 2020 года ПНС начало контрнаступление, которое к июню 2020 года отбросило силы Х.Хафтара от окраин Триполи обратно в Сирт, что привело к новому равновесию и возобновлению переговоров.

В итоге, резюмирует автор, в течение двух месяцев операции «Весенний шторм» ВС Турции использовали морскую мощь, ПВО, материально-техническую поддержку, разведку и ту же комбинацию РЛС, БПЛА, высокоточных ударов и РЭБ, которая имела успех в Идлибе. Вероятные потери ЛНА насчитывали сотню боевых машин, около тысячи человек личного состава и все достижения предыдущего года. Разумеется, ЛНА страдала серьезными недостатками: старое российское вооружение и транспортные средства, ограниченная собственная ПВО и опора на несколько дорог в открытой пустыне. Противник оказался глубоко уязвимым, а мишенная среда – насыщенной. В очередной раз поддерживаемые Анкарой силы оказались способными переломить ситуацию и остановить наступление противника, используя его слабости.

Сентябрь – ноябрь 2020 год: операция «Железный кулак» (Нагорный Карабах)

Вторая нагорно-карабахская война, длившаяся с сентября по ноябрь 2020 года, представляла собой наступление ВС Азербайджана с целью вернуть территории, оккупированные армянскими войсками в 1991–1993 годах. Азербайджанские силы применили вооружение и тактику, использованные турецкой армией в операции «Весенний щит». Они включали атаки беспилотников против ПВО и скоплений войск Армении, проводившиеся на большой территории в сочетании с огнем наземной артиллерии. Для операции ВС Азербайджана Турция предоставила значительную поддержку в планировании и материально-техническом обеспечении. Согласно исследованию, до ноябрьского перемирия Армения потеряла 190 основных боевых танков, 100 БТР и БМП, десятки систем ПВО и более 4 тыс. человек личного состава. По утверждению эксперта, российские советники готовили армянские войска с советских времен, обеспечивая оперативную доктрину и интегрированную систему ПВО. Когда же БПЛА турецкого и израильского производства пробили зонтик ПВО, армянские силы оказались весьма уязвимыми для обнаружения и уничтожения.

Январь – декабрь 2020 г.: операция «Коготь» (Северный Ирак)

Три описанных выше кампании проходили одновременно с усиленными операциями против РПК в Северном Ираке. ВС Турции десятилетиями проводили эпизодические акции на севере Ирака и содержали небольшие базы для наблюдения за передвижениями противника. После 2015 года ВС Турции приняли новую стратегию, основанную на непрерывных ударах для пресечения подготовки, снабжения и оперативных перемещений РПК, особенно в уязвимых районах между Хакурком (Khakurk)  на северо-востоке Ирака и сирийской границей.

Как отмечает эксперт, операцию «Коготь» выделяет ее большая продолжительность. Её компоненты «Коготь тигра» и «Коготь орла» (соответственно, ориентированные на землю и воздух) проводились в несколько этапов в течение всего года в качестве долгосрочной, последовательной серии тактических эпизодов. В этом случае Анкара отошла от турецкой тактики 1990-х годов, характеризовавшейся мобилизацией десятков тысяч военнослужащих для карательных экспедиций в Ирак без нанесения серьезного ущерба силам РПК. Новый темп и средства, использованные в операции «Коготь», обеспечили больший охват и эффективность в борьбе с РПК. Характер противника — нерегулярная пехота на пересеченной местности — ограничивал доступность целей, поэтому тактика действий в большей степени полагалась на аэромобильные силы и рейды спецназа. При поддержке разведки с воздуха эти усилия оказались более эффективными, чем прошлые операции.

Рассуждая о результатах 2020 года, исследователь подчеркивает, что феномен страны среднего размера, проводящей в течение одного года несколько военных кампаний на отдельных театрах военных действий (ТВД) для достижения независимых геополитических целей – «явление редкое, если не беспрецедентное». На военно-техническом уровне это заметили аналитики и дали свои объяснения. Согласно более сдержанным оценкам, ВС Турции изменили баланс между беспилотниками и ПВО. Более амбициозно, предполагается, что характер наземной и бронетанковой войны был перевернут с ног на голову, и теперь танки зависят от все более сложных слоев камуфляжа, электронной защиты и ПВО.

Мнения целого ряда военных экспертов, приведенные в исследовании, сводятся к тому, что примененные в 2020 году Турцией в различных условиях комбинации БПЛА, средств РЭБ, маневра и высокоточных ударов могут рассматриваться, как начальная фаза революции в военном деле. Такая революция возникает тогда, когда новые тактика, технологии и оперативные концепции позволяют резко повысить эффективность, и не только предоставить ранним новаторам заметное преимущество, но и заставить других применять те же методы. При этом, большое значение имеет качество противника, поскольку турецкая экспедиционная тактика может оказаться менее эффективной в случае, если столкнется с более профессиональной и равной себе силой. Предполагается, что в ближайшей перспективе Анкара, вероятно, сохранит свое нынешнее региональное преимущество, поскольку в настоящее время в ближнем зарубежье она не имеет равных противников, за исключением маловероятного прямого конфликта с применением обычных вооружений с ВС России.

Мотивация и реализация нового турецкого подхода к проекции силы

Отчасти признавая, что турецкие операции 2020 года могут знаменовать серьезное изменение как в современной войне, так и в возможностях Турции по проецированию силы, исследователь задается вопросом о том, что послужило мотивом для прорыва. По его мнению, основная логика, определяющая региональную напористость Турции, заключена в выражении, которое все чаще звучит в стране и которое в грубом переводе означает: «Турция не играет в игру, а переворачивает ее с ног на голову». Эта фраза подразумевает желание и возможности Анкары изменить динамику геополитических игр, которые иностранные державы ведут в Турции и вокруг неё, и определять новые правила на условиях, учитывающих её интересы.

Этот нарратив, полагает эксперт, вытекает из геополитического мировоззрения, общего для большей части политического спектра Турции, а не из ностальгических (неоосманских) или интернационалистских (атлантистских, исламистских, пантюркистских) импульсов, которые традиционно имеют меньшую силу. Поскольку турецкая стратегическая культура геополитически ориентирована, имеет долгую историческую память (в частности, опыт Севрского договора 1920 года) и крайний дефицит доверия, её предсказуемой реакцией на драматические региональные события с 1991 по 2011 год стали большая независимость и настойчивость.

Учитывая постоянное ухудшение ситуации по соседству в течение двух десятилетий после холодной войны, внешняя политика Турции, в целом, оставалась ориентированной на Запад, но осторожной и многосторонней. Вместе с тем, войны в Ираке, Сирии и Ливии, бедственное положение палестинцев, провал вступления в ЕС, тупиковая ситуация в Нагорном Карабахе и двуличие Запада в отношении угроз интересам Турции (РПК, Кипр и Восточное Средиземноморье) постепенно убедили турецкие элиты и широкую общественность в необходимости проложить свой собственный путь. Накапливающиеся разочарования Анкары совпали с её дипломатическими,  экономическими, и военными достижениями, дали инструменты для более активной региональной политики и предоставили мотив, необходимый для приведения всех частей в движение.

В представлении автора, новый подход к проецированию силы Турция реализовала в три шага.

Шаг первый: дипломатические усилия по созданию сети регионального доступа

За десятилетия до своих походов в Сирию, Ливию и на Кавказ Турция заложила основу для демонстрации стратегической мощи посредством дипломатии. Проекция силы в регионы зависит от доступа: баз, транспортного сообщения, военных учений, программ координации, оборонно-промышленного сотрудничества и многого другого. Начинается же доступ с дипломатического представительства в стране.

В Африке Турция увеличила количество своих посольств с 12 в 2003 году до 42 к 2020 году. Это сопровождалось ростом прямых рейсов, проектов помощи и шестикратным увеличением двухсторонней торговли. Некоторые африканские лидеры обнаружили, что из-за некоторого культурного сходства турецкая помощь, торговля и дипломатическое сотрудничество –  положительная альтернатива растущей зависимости от Китая.

Экспансия происходила и на других континентах. Из открытых в период с 2006 по 2014 годы 37 посольств Турции, 4 находились в Южной Азии, 2 в Европе и 5 в Латинской Америке. Расширение потребовало 30% увеличения в реальном выражении бюджета Министерства иностранных дел, но привело к еще большему увеличению двухсторонней торговли. После 15 лет экспансии, к 2019 году, Анкара развернула шестую по величине дипломатическую сеть в мире. Турецкие ВМС стали дополнением к дипломатическому присутствию, расширив программу визитов в порты Африки, России, Китая и других стран.

Еще одной областью внимания турецкой дипломатии стала Центральная Азия. Здесь, напоминает исследователь, 20 лет кропотливых усилий превратили Тюркский совет (Turkic Counci) из периодического церемониального собрания в экономически ориентированную международную организацию, независимую от России или Запада. Факт, достаточно интригующий, чтобы привлечь Венгрию в качестве участвующего наблюдателя. Кроме того, не следует упускать из виду полезность Совета, как средства уравновешивания российского и китайского влияния в регионе.

Дипломатические контакты открыли двери для размещения турецких вооруженных сил за рубежом. Турция имеет базы на Кипре с 1974 года, а на севере Ирака – с 1992 года. Однако, сеть баз, созданная после 2010 года, превышает эти очень специфические развертывания. Краеугольным камнем для расширения стало одобрение в 2015 году долгосрочного военного присутствия в Катаре, которое позволило создать «модульную и сложную адаптивную систему» базирования и проецирования силы во многих странах.

Исследователь приводит краткое изложение известных значительных передовых баз ВС Турции  по состоянию на 2021 год:

• Кипр. На протяжении большей части из последних 45 лет Турция содержит 30 тыс. военнослужащих на нескольких крупных базах на севере Кипра, включая Камлибель (Camlibel), Пасакой (Pasakoy) и Дегирменлик (Degirmenlik). В настоящее время по различным оперативным обстоятельствам численность войск, возможно, упала ниже 20 тыс., но остается значительной. Для поддержки операций БПЛА в регионе Турция начала использовать авиабазу (АвБ) Гечиткале (Gecitkale) и, предположительно, рассматривает перспективы строительства военно-морской базы (ВМБ) в Искеле Богази (Iskele Bogazi).
• Ирак. Анкара поддерживает дюжину региональных баз в Северном Ираке с примерно 2 тыс. военнослужащих, добавляя временные оперативные базы и силы по мере необходимости для пресечения деятельности РПК и передвижения вдоль границы или между горами Кандиль и Сирией. К давним стационарным объектам относятся базы вблизи Батифы (Batifa), Кани Маси (Kani Masi), Бамарни (Bamarni), Башики (Bashiqa) и Беговы (Begova).
• Сирия. Турция контролирует буферную зону на севере Сирии, которая включает в себя части провинций Идлиб, Алеппо и Ракка. Согласно исследованию, тем самым осуществляется защита более 5 млн сирийцев. При этом, исключаются силы, относящиеся к РПК и САР. По оценкам, в Идлибе находятся 10-15 тыс. турецких военнослужащих, к которым добавляются несколько тысяч в Африне. Турецкие подразделения действуют с десятков укрепленных аванпостов и учебных баз и сотрудничают с более чем 25-тысячной Сирийской национальной армией. Зависящие от Турции сирийские военные и гражданские органы решают вопросы повседневной жизни местного населения в сферах управления, экономики и безопасности.
• Ливия. Турция в 2020 году подписала соглашение о военной поддержке и обучении с правительством в Триполи и использует АвБ Аль-Ватия (al-Watiyah), ВМБ в Мисрате, а также учебные объекты в Триполи и окрестностях столицы. Предполагается, что численность турецких сил снизилась по сравнению с их присутствием во время кампании в середине 2020 года, но вполне вероятно, что для поддержания воздушных, консультативных и учебных операций остается не менее одной тысячи человек. По заявлению властей Ливии, турецкие войска останутся в стране в обозримом будущем.
• Кавказ. В последние два десятилетия Анкара интенсивно работала над совершенствованием ВС Азербайджана, особенно после подписания стратегического соглашения с Баку в 2010 году. Сотни турецких инструкторов, советников и вспомогательного персонала находятся в Азербайджане на базах в Баку и Нахичевани, а также на АвБ в Габале, Долляре и Евлахе. Грузия участвует в трехстороннем военном взаимодействии с Турцией и Азербайджаном с 2012 года. Его механизм, как представляется, не предполагает постоянного базирования, но включает частые совместные военные учения и сотрудничество в области безопасности инфраструктуры и борьбы с терроризмом.
• Сомали. В этой стране Анкара развернула тренировочную базу «Кемп Турксом» (Camp TURKSOM). Объект площадью 400 гектаров построен в 2017 году и обошелся турецкому бюджету в 50 млн долл. США. Турецкий контингент численностью 200 человек одновременно обучает 500 сомалийцев, а 1500 сомалийских военнослужащих размещаются там на постоянной основе. Лагерь находится рядом с аэропортом и построенным Турцией госпиталем и является центром многопрофильной подготовки. Турция помогает Сомали сформировать бригаду спецназа, специальное полицейское и другие подразделения. Как и в случае с Катаром, Турция заключила это соглашение о доступе, предоставив недвусмысленную поддержку союзному правительству во время кризиса из-за сепаратистских движений в Пунтленд и Сомалиленд, поддержанных ОАЭ.
• Афганистан. Турция с 2002 года поддерживала операции США и НАТО в Афганистане, в разное время действуя с военных баз в Вардаке, Мазари-Шарифе и Кабуле. Турецкий контингент занимался вопросами подготовки, консультирования и помощи афганским силам в провинции Кабул. На момент публикации работы в Афганистане находилось более 600 турецких военнослужащих. Кроме того, в конце 2020 года Анкара подписала новое соглашение о военной помощи еще на пять лет, несмотря на принятое в начале 2021 года решение США о выводе войск.
• Катар. База Тарик бин Зияд (Tariq bin Ziyad) открылась в апреле 2016 года, и ее предполагаемая вместимость составляет 3 тыс. военнослужащих, хотя нынешняя численность войск, вероятно, намного ниже этой цифры. В Катаре также размещены подразделения ВМС, ВВС и сил специальных операций ВС Турции. База отражает взаимные обязательства между Дохой и Анкарой, воплощенные в непоколебимой поддержке Катара Турцией во время его блокады под руководством Саудовской Аравии и ОАЭ, начавшейся в 2017 году.
• Албания. Анкара и Тирана подписали соглашение о сотрудничестве в 1998 году. В соответствии с ним Турция отремонтировала для Албании ВМБ Паша-Лиман (Pasha Liman) и получила доступ к военно-морскому логистическому объекту, а также место для присутствия коммандос. Правительство Албании в 2020 году ратифицировало новое соглашение об оборонных товарах и услугах.
• К югу от Сахары. Турция в 2018 году подписала с правительством Судана договор об аренде острова Суакин сроком на 99 лет с целью ремонта порта для улучшения туризма, религиозных паломнических поездок и, возможно, морских визитов. После свержения президента Судана Омара аль-Башира в 2019 году появились слухи о возможной отмене сделки. Вместе с тем, переходные суданские власти еще не сделали этого. Предполагается, что Анкара, отложит любое военное использование Суакина до тех пор, пока не созреют политические условия в Хартуме, и сосредоточится на гражданском использовании и восстановлении инфраструктуры острова.

Турция заключила военные соглашения о подготовке кадров, борьбе с терроризмом и оборонно-промышленном сотрудничестве с Нигерией и Нигером. Получила более широкий доступ в Центральную Африку. Рамочное военное соглашение включает турецкую помощь Чаду, которая  побуждает Египет наращивать свои собственные усилия по увеличению помощи и взаимодействию с этой страной. По мнению эксперта, Турция добилась успеха в Африке в значительной степени, благодаря своей мягкой силе и предполагаемой культурной совместимости, но она закрепилась также и в жесткой силе.

• Многосторонние активы. Турция участвует в многосторонних миссиях в ряде стран. Поскольку эти силы обычно подчиняются многонациональным командным структурам и действуют с общих объектов, они менее важны для проецирования силы, но все же обеспечивают некоторую степень влияния в странах присутствия. На Балканах по нескольку сотен турецких военнослужащих служат в миссиях в Боснии и Косово. В Африке турецкие войска участвуют в многонациональных миссиях в Мали и Центральноафриканской Республике. Турецкие военнослужащие также входят в состав Временных сил ООН в Ливане.

В работе справедливо отмечено, что сотрудничество в области безопасности не ограничивается соглашениями о базировании. Важную роль здесь также играет партнерство в оборонно-промышленной сфере. Исследователь приводит следующие примеры зарубежных контактов Анкары в этой области:

• Пакистан. Турция и Пакистан институционализировали военное сотрудничество в рамках своего механизма Группы военного диалога на высоком уровне (High Level Military Dialogue Group). Анкара и Исламабад имеют совместные проекты в аэрокосмической отрасли, наземных транспортных средствах, электронике и военно-морском строительстве. Многомиллиардная программа сотрудничества включает обширный обмен военным образованием и обучением и по сообщениям, расширяется, включая разработку БПЛА. Турция и Пакистан имеют общую историю санкционного давления и эмбарго на поставки оружия со стороны западных правительств и рассматривают друг друга как надежных партнеров.
• Малайзия. По утверждению исследователя, Анкара и Куала-Лумпур расширили свое сотрудничество в оборонной промышленности, чтобы избежать зависимости и от Запада, и от России, и от Китая. Малайзия импортировала турецкую бронетехнику и системы дистанционного вооружения. Две страны приступили к совместному строительству военно-морских систем. Ряд специалистов видит в трехсторонних отношениях между Турцией, Пакистаном и Малайзией оплот мусульманских интересов в Азии.
• Украина. Подписанные в 2020 году Турцией и Украиной оборонно-промышленное и военное рамочное соглашения обе страны рассматривают, как средство уравновешивания российской мощи в Черном море и вокруг него. Согласно сообщениям, Киев с августа 2019 года сотрудничает с турецкой компанией Baykar Defense по проекту беспилотника «Акинчи» и закупил БПЛА «Байрактар TB2».
• Великобритания. Сотрудничество между Турцией и Великобританией в области оборонной промышленности (в частности британская поддержка разработки истребителя пятого поколения TF-X от Turkish Aerospace Industries) замедлилось из-за тупиковой ситуации в отношениях между США и Турцией, связанной с покупкой Анкарой российской системы ПВО С-400. Тем не менее, Лондон продолжает участвовать в дискуссиях по программе TF-X, а соглашение о свободной торговле после выхода Великобритании из ЕС предвещает более тесное сотрудничество в течение следующего десятилетия. Министерство национальной обороны Турции выделило больше внутренних ресурсов на TF-X в свете исключения страны из программу F-35 и теперь рассчитывает провести испытательные полеты TF-X в 2025 году, а эксплуатационные полеты — в 2029 году.
• Узбекистан. Турция и Узбекистан подписали соглашение о военном сотрудничестве в октябре 2020 года, когда Ташкент посетил министр обороны Турции Хулуси Акар. Сообщается, что соглашение охватывает как оборонно-промышленное сотрудничество, так и вопросы совместной подготовки войск.

 

Рис. 1. Региональная сеть оборонных и стратегических партнерств Турции.

Завершая свой обзор региональной сети оборонных и стратегических партнерств Турции, автор публикации замечает, что она дает Анкаре региональный доступ, дипломатическое влияние и геополитическую уверенность. Несмотря на то, что некоторые комментаторы критикуют сеть за милитаризацию внешней политики, на самом деле она является примером широкого использования гражданским правительством военных в качестве дипломатического инструмента, позволяющего углублять как экономические, так и дипломатические связи. Турция установила многие из перечисленных отношений во времена кризиса для другого партнера, завоевав репутацию надежного государства в периоды изоляции, беспорядков и внешней угрозы. Благодаря турецкому вмешательству, лидеры в Дохе, Триполи, Баку, Киеве и других столицах преодолели угрозы безопасности и вряд ли забудут этот опыт в ближайшие десятилетия. Сеть не только воплощает доверительные отношения и делает Турцию способной проецировать силу. Она потенциально обеспечивает противовес противникам Соединенных Штатов: Китаю (в Африке), Ирану (в Ираке и Сирии) и России (на Черном море и на Кавказе).

Шаг второй: сборка инструментов для проецирования силы

Региональный доступ – необходимое условия для проецирования силы, но его можно использовать только в том случае, если государство разработает необходимые промышленные и оперативные  инструменты. По утверждению эксперта, Турция сделала это в течение последнего десятилетие, превратившись в лидера в оборонно-промышленных инновациях.

Центральным элементом оборонно-промышленного бренда Турции стали дроны. Изначально Турция искала БПЛА для усиления безопасности своих границ и проведения ограниченных контртеррористических ударов, но столкнулась со значительными препятствиями в технологической интеграции, доктрине и оперативной координации. Свои первые БПЛА Турция закупила в США (1996 год) и у Израиля (2006 год). Испытания изделий отечественного производства начались в 2004 году. В итоге, к 2010 году Анкаре стало ясно, что иностранные модели недостаточны, а иностранные поставки ненадежны. Турецкая аэрокосмическая промышленность предложила свои варианты. В итоге к 2015 году Турция успешно испытала БПЛА для нанесения высокоточных ударов с большой высоты. Независимые разведывательные и ударные беспилотники Турции показали большую эффективность против РПК. В период с 2015 по 2021 год соотношение потерь в конфликте РПК с ВС Турции выросло, примерно, с 1,5:1 до более чем 6:1. Поэтому к тому моменту, когда США завершили свою десятилетнюю программу предоставления Турции разведданных, полученных от БПЛА, Анкара больше в ней не нуждалась.

Применение турецкий дронов против РПК проводилось аналогично использованию США таких систем для атак по «Аль-Каиде» (запрещена в России): точное определение местоположения и удар по одиночным целям в фиксированной области. Напротив то, что последовало в 2020 году, оказалось категорически другим, поскольку Анкара использовала большое количество БПЛА для продолжительных атак против организованных ВС на обширных территориях и на нескольких ТВД. Турецкие беспилотники показали высокую эффективность против ВС САР, ЛНА и армянских сил в Нагорном Карабахе. Очевидно, что со временем элемент технологической неожиданности будет уменьшаться, но преимущество Турции в оперативном опыте, по утверждению исследователя, сохранится.

Турция продолжает наращивать свои возможности с помощью беспилотников с большей полезной нагрузкой и дальностью полета («Акинчи» и «Аксунгур»), БПЛА морского базирования («Байрактар TB3») для десантного корабля «Анадолу» и дронов-камикадзе («Каргу-2» и «Альпагу»). С ожидаемыми ежегодными глобальными расходами на военные беспилотники в предстоящее десятилетие Турция сможет играть важную роль на быстрорастущем международном рынке БПЛА, который приблизится к отметке в 10 млрд. долл.

Турция использует свои беспилотники в комплексе с другими системами вооружения, прежде всего с ракетными и артиллерийскими комплексами, боевая эффективность которых в таком сочетании в значительной степени возрастает. В частности, с помощью БПЛА могут наводиться турецкие баллистические ракеты «Бора» (Bora, дальность 280 км, первое боевое применение в 2019 году), РСЗО TRLG-230, T-122 «Сакарья» (Sakarya) и TRG-300 «Казирга» (Kasirga) и 155-мм САУ T-155 «Фиртина» (Firtina). Анкара не только сама эксплуатирует эти системы в сочетании с БПЛА, но обучает этому своих партнеров. Турецкие БПЛА определяют цели для нанесения ударов другими воздушными платформами, включая истребители F-16 и ударные вертолеты.

Другим важным компонентом этого общевойскового подхода является использование РЭБ. Турецкая система «Корал» применялась в Ливии для противодействия ЗРПК «Панцирь» российского производства. Турецкая оборонная промышленность разработала целый ряд отечественных высокоточных боеприпасов, включая противокорабельные ракеты «Атмака», семейство ЗРК «Хизар» и ПЗРК «Сунгур», зенитно-артиллерийский комплекс «Коркут» и противотанковые ракеты OMTAS и UMTAS. Турция также разработала свои собственные спутники военной поддержки «Гоктурк» (Gokturk), запуск которых производится Китаем и которые  постоянно эксплуатируются с 2012 года.

Турецкая оборонная промышленность активно занимается созданием оружия направленной энергии для задач ПВО, включая систему «Алка» (ALKA) компании Roketsan. При поддержке турецкого правительства учрежден Центр передового опыта в области лазерных технологий. Турция также разработала и испытала отечественные ракеты класса «воздух-воздух», ракеты с инфракрасным наведением «Гокдоган» (Gokdogan) и ракеты с радиолокационным наведением большой дальности «Боздоган» (Bozdogan).

Оборонная промышленность Турции становится все более самодостаточной и превращается в важный источник экспортных доходов для национальной экономики. Турция к 2019 году стала 12-м по величине экспортером военной техники в мире и находится на пути к тому, чтобы в ближайшее десятилетие войти в первую десятку. По сообщению Турецкой ассоциации производителей оборонной и аэрокосмической промышленности (SASAD), общий объем производства в отрасли в 2019 году впервые превысил 10 млрд. долл., включая 40% увеличение экспорта (и это произошло до успеха  турецких БПЛА в операциях 2020 года).

Возможности Анкары по проецированию силы также выиграли от ряда реформ в ВС и разведывательной службе Турции. Хотя Сухопутные войска ВС Турции начали реструктуризацию дивизионной структуры времен холодной войны в мобильную и модульную бригадную структуру еще на рубеже веков, на адаптацию новых вооружений и доктрин ушли десятилетия. Турецкая армия сократила набор призывников и внедрила систему контрактных профессиональных унтер-офицеров в качестве основы боевых подразделений и подразделений боевого обеспечения. Ряд мотострелковых частей преобразован в бригады спецназа. Число таких бригад увеличилось с 5 в 2002 году, до 12 в 2015 году и 16 в 2018 году.

За последние 20 лет также значительно возросла способность турецкой внутренней и внешней разведки MIT (Milli Istihbarat Teskilati) действовать за пределами страны. MIT передали под гражданский контроль, её бюджет постоянно увеличивался. Организация нарастила значительный потенциал радиотехнической разведки, независящий от военной структуры, и создала оперативный отдел для военизированных действий по образцу отдела специальных операций ЦРУ. Помимо проведения тайных операций за границей это оперативное подразделение, по-видимому, способно формировать и готовить марионеточные прокси силы, сражавшиеся в Сирии, Ливии и, возможно, Азербайджане. Эта способность помещает Турцию в избранную группу стран, способных формировать, обучать и развертывать марионеточные силы. Сотрудничество между MIT и ВС Турции с 2016 года выросло по масштабам и качеству, что позволяет проводить совместные контртеррористические операции как в ближайшем приграничье (Ирак и Сирия), так и далеко за  пределами страны. По оценке исследователя, MIT теперь является разведывательной структурой мирового уровня.

Турецкие ВМС за последнее десятилетие также модернизировали свой корабельный состав и доктрину. Строительство и модернизация турецких ВМС сделали их крупнейшей и наиболее мощной военно-морской силой в Восточном Средиземноморье с растущими возможностями для морских операций в более отдаленных районах. Турецкие фрегаты с 2010 года получили новые артиллерийские комплексы, РЛС, системы ПВО и боевого управления. Ведется строительство четырех специализированных фрегатов с улучшенными возможностями ПВО для действующих войск или прибрежных операций. Проведена модернизация подводного флота и малых быстроходных кораблей. В рамках проекта MILGEM строятся корветы и фрегаты для ВМС Турции и иностранных заказчиков (Индонезии, Украины и Пакистана), что является важным шагом на пути к независимости  национального судостроения.

Анкара завершила строительство УДК «Анадолу» (TCG Anadolu) и успешно строит второй корабль этого типа. По оценке экспертов, это знаменует собой начало перехода традиционно прибрежных ВМС Турции к действиям в открытом море и значительный сдвиг в военно-морском балансе в Восточном Средиземноморье. Появилась новая доктрина, призванная узаконить и систематизировать военно-морскую мощь Турции — «Мави Ватан» («Голубая Родина»). Доктрина опирается на три столпа: принцип, согласно которому законные морские права и интересы Турции не были признаны, и она должна действовать для защиты этих прав; территориальные воды страны определяются шире, чем те, которые признаны ЕС; и обязательство использовать военно-морские, дипломатические и юридические инструменты для защиты интересов Турции. Учитывая географическое положение страны и достижения ее оборонной промышленности, перечисленные военно-морские инструменты и доктрина знаменуют собой серьезное обновление в досягаемости турецкой силы. Экономические, дипломатические и наземные операции Турции стали более надежными и устойчивыми благодаря военно-морской мощи.

Еще одним компонентом силового потенциала Анкары в исследовании названы вооруженные силы стран-партнеров. За последние годы ВС Турции вложили значительные средства в формирование, обучение, институционализацию и профессионализацию армий, как минимум, в шести зонах конфликтов, что сделало турецкие ВС мировым лидером в этой области. Эти усилия включают обучение иракских сил и пешмерга, связанных с Демократической партией Курдистана в Ираке, Сирийской национальной армии в Сирии, ливийских сил, поддерживающих правительство Триполи, сомалийских сил, ВС Азербайджана, а также афганской армии и полиции. Эти проекты включали обучение в Турции и в стране-партнере, обмен офицерами в школах и академиях, а также развитие инфраструктуры. Турция с 1992 года подготовила военнослужащих из более чем 30 иностранных армий. Стремление Турции к организационному строительству проистекает как из практики НАТО, так и из многолетней национальной практики, и это, по мнению эксперта, отличает турецкие военные учебные миссии от миссий стран, менее склонных играть в пресловутую долгую игру.

Турецкое руководство также стало более искусным в применении мягкой силы, особенно в цифровой среде. Отмечается популярность турецких брендов (например, «Турецких авиалиний» и «мыльных опер»), но гораздо более важной является способность использовать цифровые и физические агенты для своевременного и последовательного формулирования и распространения нарративов среди национальной и международной аудитории. Эту способность измеряет британская консалтинговая компания Portland с помощью индекса Soft Power 30. Она ставит Турцию (по состоянию на 2020 год) на 12 место в мире по цифровой дипломатии и инфраструктуре и на 9 место по силе дипломатической сети и вкладу в глобальное взаимодействие и развитие. Сопоставимые рейтинги в 2015 году были 21 и 25. Роста оказалось достаточно, чтобы смягчить снижение имиджа Турции, особенно в США и Европе, что нашло свое отражение в общественном опросе. Турецкие министерства, проправительственные группы и отдельные лица энергично производят и распространяют данные, истории, видео и графику, поддерживающие официальные нарративы. Видеозаписи успешных ударов турецких дронов на различных ТВД загружались в интернет с минимальными задержками, что произвело значительный психологический и повествовательно-формирующий эффект. Анкара стала опытной в разработке и укреплении согласованных описаний по вопросам международного конфликта и сформировала специальный департамент в рамках Министерства коммуникаций для выявления и противодействия иностранным «операциям восприятия».

Подытоживая инструментарий Анкары по проецированию силы, автор работы заключает следующее: демонстрация международной мощи — это вопрос приобретенных навыков, а не простого потенциала, а опыт — это преимущество. Государства, которые достигли политических целей путем использования интегрированной жесткой и мягкой силы, узнают, что представляет собой приемлемый и неприемлемый риск, лучше понимают враждебное поведение и могут лучше судить, когда и чего добиваться и как долго. Политические элиты и местные избиратели развивают как терпимость, так и умение разумно осуществлять проецирование силы. Это называется «обучением на практике». Можно извлечь неверные уроки из опыта и впоследствии переусердствовать, но на сегодняшний день Анкара адекватно управляет рисками.

Шаг третий: воля к действию как элемент национальной власти

Этот раздел в работе назван также «уроком Путина».

Согласно рассуждениям автора, государства с хорошими ресурсами могут бороться за достижение международных результатов без политической воли и решимости. Действия и бездействие, приверженность и терпимость к риску являются продуктами психологических, культурных и когнитивных процессов среди лидеров и общественности, а не алгоритмическими результатами или количественными уравнениями затрат и выгод. Возможности Турции по проецированию силы в немалой степени возросли, поскольку как ее политическое руководство, так и общественность за последнее десятилетие перешли от осторожного и консультативного подхода в региональных конфликтах и конкуренции к подходу, который в качестве разумного варианта имеет жесткую силу и который готов поддерживать усилия, как только будет принято национальное обязательство. Политика турецкого внешнеполитического ведомства и региональная стратегия Анкары эволюционировали.

Исследователь настаивает – это не работа одного человека, несмотря на частые анализы, которые приписывают проецирование турецкой силы эгоизму, авантюризму или идеологии президента Реджепа Тайипа Эрдогана. Скорее, это ответ политической и военной элиты Турции на разочарование и чувство, что многосторонний подход, принятый в течение первого десятилетия этого столетия, имел нежелательные последствия. В соответствии с политикой бывшего премьер-министра Ахмета Давутоглу Турция стремилась к вступлению в ЕС, снижению напряженности в иранской ядерной сфере, протянула руку Б.Асаду, пыталась заключить мир между Израилем и палестинцами, приветствовала восстания «арабской весны», поддерживала переговоры с РПК и участвовала в переговорах по Нагорному Карабаху и Кипру. Такая многосторонность к 2015 году явно потерпела неудачу в каждом случае, в то время как глобальные и региональные акторы эскалировали ревизионистские проекты, применяя жесткую силу в непосредственной близости от Турции. Турецкие элиты увидели угрозы своим национальным интересам в Ираке, Сирии, Средиземноморье, Ливии, на Кавказе и в других странах, и почувствовали растущую необходимость действовать. Решение Р.Т.Эрдогана отказаться от многосторонности задействовало, а не создало нынешнюю динамику.

В этот поворотный для Анкары момент произошло возвращение Москвы к проецированию региональной силы и стало своего рода моделью. После реформ, направленных на преодоление недостатков, выявленных во время кампании 2008 года против Грузии, ВС России к 2015 году успешно применили жесткую силу для достижения политических целей на Украине и в Сирии. Эти действия продемонстрировали, что военная мощь среднего размера (эксперт считает, в военном отношении Россия, помимо ядерного оружия, уступает США и Китаю) способна эффективно оказывать военное давление для достижения конкретных политических целей и сносно противостоять дипломатическому ответному удару или санкциям. Р.Т.Эрдоган принял это к сведению. Хотя некоторые наблюдатели пришли к выводу, что В.Путин был в состоянии запугивать Р.Т.Эрдогана, после 2016 года, полагает автор, Р.Т.Эрдоган все больше равнялся или превосходил В.Путина там, где интересы Анкары и Москвы расходились (в Сирии, Ливии и Нагорном Карабахе).

В итоге, заключает эксперт, Турция под руководством своего президента научилась (1) сигнализировать о кризисах, которые ей небезразличны, чтобы применять жесткую силу; (2) готовить государство и общественность к выяснению отношений; (3) активировать свои дипломатические и военные силы, прежде чем действовать; (4) действовать решительно в момент, выбранный Р.Т.Эрдоганом; (5) продолжать действия для достижения четкой политической цели, даже когда она сталкиваются с критикой и ощутимыми затратами; и (6) использовать этот рычаг для достижения политических результатов. Эти тенденции, как представлено выше, добрались до своего апогея в 2020 году. Как указывают некоторые аналитики, проявление такой политической воли в международных отношениях не является фиксированной характеристикой. Она меняется в зависимости от условий, контекста и конкретных личностей. Турция, скорее всего, не скоро реализует еще один год, подобный 2020, и, когда это возможно, может предпочесть мягкую силу. Тем не менее теперь, резюмируется в статье, у Анкары есть сеть, инструменты и опыт, чтобы поддерживать надежные варианты жесткой силы, когда она не видит альтернативы с низким уровнем риска.

Практический итог и варианты действий США

Завершая свое исследование, автор пытается понять, что практически получила Турция от своего растущего потенциала проецирования силы, каков предел её новых возможностей и насколько совместим он с интересами США в регионе.

Относительно практических выгод, указывается, что с 2016 года Турция в значительной степени вытеснила борьбу с РПК за пределы своей территории и границ, нанеся серьезный ущерб полевым возможностям РПК в Ираке и других районах. Анкара предотвратила значимые военные угрозы ее интересам или партнерам: аннексию азербайджанской территории, наступление Х.Хафтара на Триполи, подчинение Катара эмиратам, ликвидацию оппозиции в Идлибе и контроль Сил народной обороны (YPG)/РПК вдоль сирийско-турецкой границы. Она получила значительное влияние в других спорах (Восточное Средиземноморье и Сомали) и стала важным стратегическим балансировщиком на Украине, в странах Африки к югу от Сахары, в Южной Азии и на Балканах. Турция также укрепила свой оборонный экспортный сектор и свою региональную позицию сдерживания. Сочетание доступа, инструментов, интеграции, опыта и воли позволило Турции применять на своей периферии и вблизи нее то, что, по мнению эксперта, равносильно геополитическому вето. Между тем, это не делает Турцию организующей державой или региональной сверхдержавой, но делает ее сильным игроком в любых региональных расчетах. Используемый в работе целостный подход, опровергает предположения Запада о том, что Турция либо изгой, либо изолирована и, следовательно, является легкой мишенью для принуждения со стороны крупных держав, включая США, Россию и Европу.

Одновременно отмечается, что расширенные возможности Турции имеют свои пределы. Страна по-прежнему чувствительна к сдерживающим действиям крупных вооруженных сил, сворачивающих операции по достоверным признакам военного могущества: это произошло в Идлибе (Россия), Сирте (Египет) и на северо-востоке Сирии (ответ США на операцию «Источник мира»). Доминирование эскалации имеет значение и будет варьироваться в зависимости от случая. Турецкая демонстрация силы, вероятно, будет осуществляться в тех случаях, когда никакая крупная внешняя сила не имеет позиции или не склонна к прямому вмешательству. Зависимость Турции от международной торговли (Россия, Европа) и финансов (США, Европа) также заставляет ее проявлять осторожность при проецировании силы, которая могла бы спровоцировать широкие санкции (турецкие операции в Сирии в разное время сдерживались в результате экономического давления со стороны как России, так и США). Еще одним ограничением является мнимая самодостаточность турецкой оборонной промышленности, поскольку Анкара, по-прежнему, испытывает некоторые критические производственные пробелы (например, двигатели для танков и истребителей). Военные контингенты ВС Турции рассредоточены и, вероятно, не могут добавить какие-либо новые развертывания без расширения сил или отказа от текущей крупной операции. И хотя новые военные возможности Турции значительны, они остаются уязвимыми для продолжительных контратак со стороны современных ВВС, ракетных войск или полностью интегрированных систем ПВО, с которыми турецкая армия до сих пор не сталкивалась. Наконец, президент Р.Т.Эрдоган лично заключал сделки, принимал обязательства и решения. В какой-то момент у него появится преемник, и  вопрос, сможет ли менее одаренный политик управлять той же системой, остается открытым.

На момент же публикации исследователь констатирует, что турецкая мощь представляет собой сложную региональную подсистему безопасности с взаимодополняющими компонентами. Турецкая стратегическая культура приняла и адаптировалась к новому положению, и дискуссии о национальной «большой стратегии» становятся популярными среди турецкой элиты. Изменилось и общественное мнение: теперь большинство турок поддерживают применение военной силы за пределами страны, «когда необходимо защитить интересы [Турции] на международной арене», и примерно треть считает, что для достижения стабильности военная сила более предпочтительна, чем дипломатия.

Ключевой вопрос для внешней политики США, полагает эксперт, заключается в том, во что превратилась более могущественная Турция — союзник по договору — в угрозу или в возможность? Учитывая нежелание США напрямую управлять Ближним Востоком, Евразией или Африкой — и их желание не допустить, чтобы Россия или Китай делали это, — Турция может стать полезным элементом в управлении конкуренцией великих держав. В некоторых случаях демонстрация силы Турции принесла значительную пользу политическим целям США. Примеры включают Ливию (поражение наступления генерала Х.Хафтара на Триполи помогло реанимировать зашедшие в тупик переговоры ООН), северо-запад Сирии (остановка наступления сирийских войск в Идлибе), Сомали (ВС Туреции обеспечивают безопасность Могадишо, что позволяет сохранить дипломатическое присутствие США), Катар (турецкое присутствие сдержало военные действия ОАЭ против Дохи, против которых также выступили США) и Афганистан (где согласие Турции продолжать защищать аэропорт в Кабуле после вывода американских войск обеспечивает крайне необходимую меру уверенности). К этой же категории отнесены стратегические отношения Турции с Украиной, которые «помогают сдерживать дальнейшую российскую агрессию».

В некоторых других случаях демонстрация силы Турции противоречит интересам США. Например, турецкие военные операции против Сил демократической Сирии (СДС) на северо-востоке Сирии, дипломатия канонерок в Восточном Средиземноморье и сотрудничество в оборонной области с Россией. Крайние альтернативы либо согласия с такими шагами, либо прекращения союзнических отношений с Турцией являются для США ошибкой – Вашингтон, утверждает автор, должен оценивать действия и намерения Анкары в каждом конкретном случае.

В итоге, чтобы эффективно справляться с напористостью Турции, для политики США предлагаются два (дополнительных) варианта.

Первый вариант, играть более раннюю и активную дипломатическую роль в поиске взаимовыгодных решений региональных кризисов, тем самым, избегая вакуума власти, который провоцирует менее конструктивные действия Анкары. Например, в частном порядке, дипломаты как из Греции, так и из Турции предлагают работоспособные системы демаркации морских границ в Восточном Средиземноморье и разделения власти на Кипре, но им не хватает сильного и сбалансированного посредника для достижения компромисса.

Второй вариант политики заключается в обеспечении того, чтобы более жесткие подходы, которые оправданы возникающими кризисами, применялись осторожно и с учетом нюансов. Так, США смогли добиться прекращения операции «Весна мира» в октябре 2019 года. Такой подход, включавший влиятельную дипломатическую делегацию, надежные, хотя и ограниченные санкции и другие меры, смог принести выгоду обеим сторонам.

Таким образом, представленная работа демонстрирует комплексный подход к оценке современного состояния военно-политического потенциала Турции и ее способности к отстаиванию своих интересов. Автору удалось показать усилия Анкары по формированию необходимого набора внешнеполитических инструментов жесткой и мягкой силы, а также обосновать мотивацию её применения.

Вместе с тем, события, происшедшие за последний год позволяют оценить точность авторского прогноза. В первую очередь, следует отметить, что названные в статье «стратегическими» отношения Турции и Украины не стали сдерживающим фактором для воспрещения российской специальной военной операции на Украине. В военно-техническом отношении, находившиеся на слуху после 2020 года БПЛА турецкого производства оказались малоэффективными, столкнувшись с эшелонированной ПВО ВС России (о чем автор, собственно, и предупреждал). Участие дронов в боевых действиях на Украине с обеих сторон приобрело тотальный характер, что, вероятно, подтверждает революционные изменения в военном деле.

В политическом плане, США смотрят на Турцию как на свой инструмент на Ближнем Востоке. Поэтому Вашингтон явно обеспокоен появлением более геополитически самостоятельной Анкары. Представляется, что в настоящее время изменение или сдерживание более дееспособной Турции не входит в рамки воли или ресурсов США и, возможно, противоречит более широким американским стратегическим интересам. Очевидно, что противоречия между США и Турцией усилились после условий, выставленных Анкарой перед Хельсинки и Стокгольмом, относительно их вступления в НАТО. Поскольку автор справедливо подчеркнул роль Р.Т.Эрдогана в формировании нового статуса страны, не следует исключать попыток американского влияния на предстоящие весной 2023 года президентские выборы в Турции или дискредитации их итогов (вплоть до попытки силового переворота), если действующий глава государства сохранит свои полномочия.